«Быть здесь – уже чудо». Вечная жизнь Паулы Модерзон-Беккер
В совместной рубрике The Blueprint и Bookmate литературный критик Лиза Биргер каждую неделю рассказывает о новых, интересных и важных книгах. В этом выпуске — биография немецкой художницы Паулы Модерзон-Беккер, которая хоть и не мечтала о прижизненной славе, обрела в искусстве заслуженное бессмертие.
Мари Дарьесек «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»
Перевод с французского Светланы Яцык
М. : No Kidding Press
Мари Дарьесек — писательница, психоаналитик, обладетельница престижной литературной Премии Медичи, сразу предупреждает читателей, что в этой книге есть «и чудо, и ужас». Ужас — это сама история жизни Паулы Модерзон-Беккер в кратком пересказе: жила она быстро, умерла в тридцать один год вскоре после родов, не успев даже по-настоящему начать всего, что она могла бы сделать. Чудовищный памятник на могиле, гигантская гранитная глыба — полная противоположность тихого скромного холмика с цветами, который она успела нафантазировать себе в дневнике. Уже он один демонстрирует несоответствие между тем, как жизнь была задумана, и тем, какой она случилась. При жизни Паула продала всего три картины, через тридцать лет после ее смерти нацисты объявили искусство Паулы дегенеративным и уничтожили большую часть оставшихся после нее картин. И все-таки картины эти живы. И потому она сама жива, и это чудо: Паула, даже не мечтавшая прославиться в свое суровое и темное время, оказалась в итоге лучом света для нас.
Книга Мари Дарьесек вырастает из любви. Она ходит по комнатам, где жила Паула, по ее дневникам, с деликатностью человека, который осознает невероятную хрупкость существования. Мир пытался ее уничтожить, а не смог — чем не чудо. Чудо — это распахнутые глаза крестьянок на ее портретах и ее собственные глаза. Она, очевидно, позаимствовала этот взгляд с фаюмских портретов, которые видела в 1907-м, в год учебы в Лувре. На этих погребальных портретах, нарисованных два тысячелетия назад, люди прошлых эпох становятся видимы для нас, потому что не отпускают нашего взгляда. Точно так же обретают видимость живые женщины с картин Паулы — они не дают себя объективировать, а заставляют на себя смотреть. Она сама на своих картинах становится предельно видимой: она была первой художницей, нарисовавшей обнаженный автопортрет.
По мнению Дарьесек, Паула писала «по-настоящему обнаженную натуру, сбросившую с себя мужской взгляд». Женщин, которые не позируют перед мужчиной и ничего не пытаются доказать. Сама она пыталась доказать что-то разве что самой себе: «Я — это я, и надеюсь все больше и больше становиться собой». С этими словами она уходила от мужа, чтобы снять мастерскую в Париже и всерьез заняться живописью. А он окружил себя ее картинами и пытался найти в них «математическое доказательство» ее существования.
Точно так же Мари Дарьесек как будто ищет математическое доказательство чуда существования Паулы, сводя ее к простым формулам. Фотографические картинки: Париж, брак, дружба с Рильке, матери и дети на ее портретах — перемежаются лиричными, даже интимными в какой-то мере выдержками из дневников Паулы. «Если бы только любовь распустилась для меня до того, как я уйду; если бы я могла написать три прекрасные картины, я бы упокоилась с радостью, с цветами в волосах». Получается, что главное желание Паулы было исполнено: даже сейчас, после беспощадных костров ХХ века, ее картин сохранилось около сотни, и все они прекрасны, а любовь, хоть, возможно, и не распустилась для нее в браке, сохранилась в целомудренных и нежных отношениях с главным немецким поэтом эпохи Райнером Марией Рильке. Именно ей он посвятил свой «Реквием»: «по женщине, которой с самого начала, блистательного начала ее творческого пути что-то мешало: сначала — семья, затем — несчастная судьба и безликая смерть, смерть, для которой она еще была слишком жива».
Одним из следствий этой длящейся жизни и становится книга-эссе Мари Дарьесек. Тут меньше 150 страниц, и она не могла бы быть длиннее, потому что тогда превратилась бы в историю о самой Дарьесек. Но нам предлагается видеть только Паулу, смотреть на нее немногим дольше, чем требует созерцание портрета. Чудо Паулы в том, что она писала себя сама, хотя на протяжении веков женщин писали другие. Сочиняла себя сама, что для женщины нулевых годов ХХ века кажется почти невероятной дерзостью, почти такой же, как демонстрировать любому любопытному взгляду свои голые груди. Лаконичность автора, ее очевидная нежность к своей героине делает Паулу какой-то смутно родной, как будто теперь и эпоха эта, прежде неизвестная, и женщина, прежде незнакомая, станут частью нашей жизни, и нам больше никогда не удастся увернуться от ее взгляда.
