Шведский столп
ФОТО:
GETTY IMAGES, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ
Ровно 110 лет назад родилась Ингрид Бергман, шведская актриса, главная звезда Голливуда 1940-х, героиня «Касабланки», идеальная девушка Хичкока, обладательница трех «Оскаров». В 1949 году она отправилась в Италию сниматься у родоначальника неореализма Роберто Росселлини — и вернулась в американский кинопавильон только двадцать лет спустя, в комедии «Цветок кактуса». «Цветок» вошел в прокатный топ года и стал одним из первых кинофильмов, переведенных с кинопленки в видеоформат. Так водевильная комедия с 54-летней Ингрид Бергман неожиданно стала предвестником наступающей эры «домашнего» кино. Алексей Васильев объясняет, почему шведская кинозвезда была просто создана для столь смелых экспериментов.
Ингрид Бергман родилась 29 августа 1915 года. Умерла 67 лет спустя, после десятилетней борьбы с раком, двух операций и окончательного приговора, что больше ей уже ничего не поможет. В момент смерти рядом с ней было четверо человек, включая третьего бывшего мужа, театрального импресарио. В руках они держали бокалы с шампанским. Потому что день был тоже 29 августа. В последние минуты Бергман видела рядом близких, которые пришли не плакать и провожать ее на тот свет, а поздравлять с днем рождения. И самим своим уходом освободила пятерых своих детей от необходимости дважды в год мотаться на кладбище. Достаточно одной даты, и пусть она будет праздничной.
В этом была вся поздняя Бергман — здравый смысл, утилитарность, практическая сметка и праздник. Собственно, в «Цветке кактуса» (1969) она сыграла квинтэссенцию сочетания этих качеств: медсестру, которая 10 лет поддерживала в кабинете модного дантиста такой безупречный порядок, что заслужила у пациентов прозвище Сержант, но когда ей предоставилась возможность гульнуть...
«Цветок кактуса», 1969
Впрочем, соблюдем порядок и мы — хронологический. Здравый смысл был присущ героиням Бергман всегда, за это ее полюбила Америка. Шик-блеск-красоту 1920-х, которыми верховодила Глория Свенсон, в 1930-х сменили ускользающие от моральных оценок дивы Гарбо и Дитрих, путавшие все карты героям и последние остатки соображения зрителям своими невообразимыми акцентами. После такого всякий потянулся бы к чему-нибудь основательному. Так устроен мир — а тут еще война! Рослая, пышущая здоровьем, провоцирующая мысли не о косметике, но о гигиене Бергман лыко в строку соответствовала этим ожиданиям. Американский зритель также приписывал ей чистоту: его самой любимой героиней Бергман была монахиня из «Колоколов святой Марии» (1945). Помните начало «Крестного отца»? Аль Пачино и Дайан Китон выходят из кино, и она сперва выпытывает у него, кто краше, она или Бергман, и не постричься ли ей тоже в монашки?
«Колокола святой Марии», 1945
Но весной 1948 года «монашка» в сопровождении своего респектабельного и старательно не замечающего измен шведского мужа-нейрохирурга зашла в кинотеатр, увидела первый фильм итальянского неореализма «Рим — открытый город», почувствовала, как на нее с экрана впервые дохнуло жизнью, оставленной давным давно в Европе, написала режиссеру, вылетела в Италию — и через год уже оказалась беременной от него. Американская мечта рухнула, и даже с трибуны Сената прогремело: «На прахе Ингрид Бергман восстанет лучший Голливуд».
Фильмы Росселлини с Бергман стабильно проваливались в Америке, в Европе ему шили предательство неореализма, но сегодня эти ленты возглавляют списки лучших фильмов всех времен и народов, а тогда их взяли на карандаш будущие авторы французской «новой волны». В «Путешествии в Италию» (1954) мы застаем совершенно невиданную Бергман. Вместе с Джорджем Сандерсом они играют супругов, которым через восемь лет брака стало не о чем говорить, а почему «на них» орут итальянцы, они тоже не понимают (не зная, что те так разговаривают). По сути, на экране впервые методом дедраматизации разыгрывается одна из будущих антониониевских драм некоммуникабельности. И за счет своей житейской и актерской наблюдательности, накопленной мудрости Бергман интуитивно находит тот рисунок роли, которого Антониони добивался у Моники Витти уже совершенно сознательно. Ведь что делает человек, приговоренный к обществу другого, с которым ему делать решительно нечего, до того, что даже уже неловко? Он начинает кривляться. Бергман впервые включает комедию — и рождается великая актриса.
«Путешествие в Италию», 1954
«Путешествие в Италию», 1954
Нечто подобное мы наблюдаем у поздней Литвиновой, например, когда она ведет машину в «Северном ветре» (2021). Тем более что самые продолжительные крупные планы в «Путешествии в Италию» Бергман держит именно за рулем автомобиля или на переднем пассажирском сиденье, где от полного безделья она уже окончательно не знает, куда себя деть. Она болтает светский вздор, планирует встречу с американскими приятелями — но с наморщенным носом, как будто ей сунули под него использованную туалетную бумагу. Щурит глаза, словно ее посреди дороги сразил приступ близорукости. Кривит рот, как школьник, проглотивший при завуче набежавшую на губы сальность. Впечатление комической неадекватности довершает леопардовое пальто с воротником из серебристой лисы — последний наряд, в котором пристало так хлопотать лицом. При таких кривляньях леопардовый принт оборачивается ромбами костюма Арлекина, а лиса — жатым клоунским воротником. Но тут — внимание! — наступает момент коронного выхода. Машина подъезжает к парадному крыльцу дорогого отеля — и Бергман поднимается по его внушительной лестнице, опираясь на зонт, как хромой на тросточку, и визуально горбясь под своим леопардом: то, что до поры на крупном плане казалось лисьим воротником, при съемке в полный рост обернулось горжеткой со съехавшей на спину застежкой!
Ингрид Бергман получает первый Оскар, 1947
«Касабланка», 1942
Все эти находки делались, что называется, «на коленке». Но после развода с Росселлини Бергман, которой он шесть лет запрещал работать с другими режиссерами, с аппетитом набрасывается на театральные и съемочные площадки Европы и с наслаждением — на хара́ктерный репертуар, и за нее берутся профессионалы. В экранизации романа тогдашней суперновы Франсуазы Саган «Любите ли вы Брамса?» (1961, режиссер Анатоль Литвак) ее нарядами занимается дом Christian Dior. Под вечерними дождями, размывающими огни фар, как положено в фильмах «новой волны», смешно семенит по делам в надутом колоколом плаще ее дизайнерша интерьеров. Незадача в том, что влюбилась дизайнерша в известного гуляку (Ив Монтан), а в нее влюбился богатый молокосос (Энтони Перкинс). И теперь ее удел — не вылезать из моднейшего тогдашнего клуба «Эпик». Кстати, хотя интерьер заведения воссоздали на студии, но по клубу снуют его реальные завсегдатаи, та же Саган, Юл Бриннер, Жан-Пьер Кассель, а песню на слова Брамса — позже Генсбур превратит ее для Джейн Биркин в Babe Alone in Babylone — поет живая Дайан Кэрролл.
«Любите ли вы Брамса?», 1961
«Любите ли вы Брамса?», 1961
На Бергман платье с воротом, выполненным таким образом, словно ткань свернули несколько раз в трубочку. Вырез овальный и открывает почти полностью плечи, которые грех не открыть: когда чуть позже, в Англии, Бергман сыграет на сцене тургеневский «Месяц в деревне», «Нью-Йоркер» скажет о них «редкой красоты плечи, вызывающие муки бедного Ракитина». Эти платья никогда не сшиты по фигуре, и отныне это будет ее фишка: Бергман любила поесть и не любила тренироваться, бедра и грудь в таких платьях при ходьбе лишь угадываются, зато волнуют подлинного ценителя — вроде сеньора Санчеса из «Цветка кактуса», который под ее униформой медсестры угадывал прелести, которые «мужчины его страны привыкли угадывать под мантильями и пышными юбками». Главный же трюк от Dior заключается в том, что на спине этот разрез сделан более глубоко, чем спереди: Бергман разрывается между двух мужчин, поочередно отвечая на их притязания посреди громкой музыки и болтовни соседних столиков, и должна производить впечатление женщины, обернувшейся к вам через спину. Во всяком случае, эта находка с платьем, словно перекрученным или перетянутым назад, уже угаданная в той росселлиниевской горжетке, приживется у Бергман. Таким образом будет сконструировано еще одно ее диоровское платье, красный балахон, в котором она взорвет скупой интерьер скандинавского пасторского дома в своей последней ленте для большого экрана — шедевре ее соотечественника и однофамильца Ингмара Бергмана «Осенняя соната» (1978) о всемирно известной, кружившейся в поклонниках и радостях панъевропейского джетсета пианистке, встретившей в доме своей дочери одни упреки.
Перекрученное назад платье станет главной фишкой ее коронного выхода в «Цветке кактуса». «Цветок» — водевиль, потому и бергмановский фасон доведен здесь до абсурда, но до абсурда, от которого глаз отвести невозможно. По сути, это платье, надетое задом наперед, но — какое!
«Осенняя соната», 1978
«Осенняя соната», 1978
Почему Бергман, проклятая американским Сенатом, вновь оказалась на съемках в Америке, ответить просто. Прошло двадцать лет, и время охоты на ведьм, к которым относились не только коммунисты, но и нарушители семейных ценностей, сменилось 1969-м, «годом эротическим», как пела все та же Биркин. Водевиль, который переносили на экран в «Цветке», много лет ставили на сцене и во Франции, где он родился, и на Бродвее, где в нем блистала Лорен Бэколл. Сложнее ответить, почему старомодный водевиль оказался в одной кассовой упряжке с «Полуночным ковбоем» и «Беспечным ездоком», правившими бал в Америке в тот невообразимый год. Помимо того что он безукоризнен, как его героиня-медсестра, справедливости ради надо сказать, Америке не давал покоя вопрос, сможет ли играть в кино Голди Хоун, уже два года сводившая с ума телезрителей своими бикини и заливистым смехом в эстрадной передаче «Смеховая забастовка»; она и получила «Оскар» за роль в «Цветке». Возвращение Бергман было основательной приправой, чтобы залучить в зал ностальгирующих пенсионеров — не более. Но на выходе ее платье в пол цвета электрик, со стразами на обшлагах и вокруг высокого, под горло, воротника-стойки, который на спине оказывался треугольным вырезом для декольте, тоже выложенным стразами, разбило в пух и прах плиссированные розовые мини и жабо Хоун: героиня Бергман по праву завоевала сердца сразу трех мужчин разных возрастов, да и самой Хоун в придачу.
«Цветок кактуса», 1969
А вот почему в таком платье посреди тогдашнего нью-йоркского модного
клуба The Slipped Disc с его выходом-спуском на Шестую авеню в виде трапа круизного лайнера (тут клуб, кстати, играл сам себя), да еще основательно заправляясь джином вперемешку с текилой, да еще на ходу придумывая танцевальные движения, которые тут же пионерит у нее хиппующая молодежь, да еще давая облизывать свою шею 23-летнему юнцу, оказалась сержант Стефани, которая, даже гуляя с племянниками, инстинктивно повязывала на голову синий шерстяной платок на два четких треугольника на затылке,
как белую шапочку униформы медсестры, мы вам не расскажем: раскрывать многоходовые интриги водевилей так же гадко, как развязки детективов.
Конечно, как вы, верно, догадались, «Цветок» был предтечей всех будущих «Служебных романов», а Бергман в нем — прообразом для всех Жирардо. Тема «седина в бороду — бес в ребро» станет магистральной в комедии 1970-х. Но Бергман не только открыла парад — она сыграла совершенно божественную, потому что выстраданную лично, комедию. Первый муж пас деньги Бергман, второй — ее актерский дар. Когда в 1956 году в парижском театре она впервые получила на руки зарплату за роль в теперь уже легендарной пьесе Роберта Андерсона «Чай и сострадание», все для нее было впервые — и налоговые инспекторы, и адвокаты, и новый муж-импресарио, и припозднившееся, но все же не опоздавшее осознание, что лучше обходиться вовсе без них без всех, своим умом и в своем репертуаре; черта, которую она подарит своей пианистке в «Осенней сонате», помните: «Сейчас, старушка Шарлотта наденет свои очки и проверит активы?». С возрастом приходит опыт, знание, а с ними ирония, чей спутник — юмор. Веселье дается естественно, когда тебе известны все твои ходы и ты не ждешь от мира ничего, в чем он тебя еще не обламывал. Теперь ты умеешь его, этот мир, употреблять так, чтоб утром не болела голова. В «Цветке кактуса» в показаниях навязчиво фигурирует один норковый палантин. Когда его надевает юная Голди Хоун, он свисает ей до щиколоток, и она выглядит сироткой, готовой затужить «Разлука ты разлука». Когда ту же норку набрасывает на плечи Бергман — мир забывает, что у нее декольте на спине, и видит только свет ее победительной улыбки. На этой ярмарке больше нечего выигрывать и нечего больше проиграть — так пусть начинается праздник!
