Между «Нигде» и «Полным п.»

13 апреля на престижном Международном фестивале документального кино Visions du Reel в Швейцарии состоялась мировая премьера документального фильма Маруси Сыроечковской «Как спасти мертвого друга». В центре дебютной картины Маруси, которую она снимала двенадцать лет, — история ее отношений с будущим мужем, борьба с депрессией и наркозависимостью, которые смонтированы со съемками политических митингов, которые проходили в Москве в нулевые и десятые. The Blueprint поговорил с Сыроечковской и продюсером картины Ксенией Гапченко о том, что поменялось в восприятии фильма за последнее время и как документальное кино может противостоять

политической пропаганде.

«Как спасти мертвого друга» Маруси Сыроечковской, выпускницы Школы документального кино Марины Разбежкиной, как любой удавшийся фильм, а это именно он, — это портрет и автора, и его героев, и его поколения. Про свое поколение режиссер, снимавшая фильм с 2005-го по 2017-й, говорит, что оно «потерянное».

История начинается в 2005-м, когда в «депрессивной Федерации» 16-летняя Маруся решает, что этот год будет ее последним. От печального исхода ее спасает встреча с Кими — другом и единомышленником, который вскоре станет ее мужем. Маруся начинает снимать Кими на камеру, фиксируя далеко не всегда радостные события — в том числе борьбу Кими с наркозависимостью и госпитализации в психиатрические лечебницы, а также напряжение, которое на наших глазах нарастает на улицах Москвы. Документация этих событий становится для режиссера, с одной стороны, попыткой сбежать от реальности, а с другой — единственным шансом ее сохранить, то есть — запомнить.

Политический фон, который фиксирует камера Сыроечковской, — это Москва нулевых, где начиная с митинга на Болотной площади (которую режиссер не снимала) практически на глазах возникала политическая оппозиция. Она же к середине 2010-х была почти полностью уничтожена. Рифмуя две эти истории, Сыроечковская создает один из самых интересных портретов, как сейчас понятно, навсегда закончившейся эпохи — полной разочарований, но и надежд тоже.

О поменявшемся контексте

Ксения:

Недавно я пересмотрела фильм и поняла, насколько все в нем происходящее стало сильно острее и эмоциональнее восприниматься. Особенно лицо президента — то, что он говорил и обещал в 1999-м, и то, что происходит сейчас.

Маруся:

Если говорить о событиях последних месяцев, то для меня ключевым их комментарием стала сцена, в которой показывается, как Кими первый раз попадает в психиатрическую клинику. Он говорит, что в ней твой голос вообще не имеет значения, не важно, что ты говоришь, не важно, плохо или хорошо ты себя чувствуешь от лекарств, тебе все равно будут их давать. И если ты будешь сильно возмущаться, то специально для тебя соберут комиссию, чтобы лишить тебя дееспособности. Лучше просто говорить, что все хорошо, что лекарства помогают, и сидеть и не высовываться. Это очень рифмуется с состоянием современного российского общества, когда люди, даже изнутри случившейся катастрофы, продолжают думать и говорить — «как бы хуже не было».

Конечно, в каком-то смысле это портрет поколения. Но это еще и высказывание про изолированное общество. Как в России создалось изолированное от другого мира общество, которым легко манипулировать. И сейчас мы видим, какие плоды приносит такая манипуляция сознанием людей. Наркотики в таком контексте — это тоже политическая метафора. Но опасений насчет того, что фильм будет экзотизировать российскую действительность, у нас не было, потому в центре фильма все равно вполне универсальная история — это любовь, взросление и саморазрушение.

О российском финансировании и иностранных грантах

Ксения:

У нас вообще нет российского финансирования. У нас 90% бюджета — от Швеции, остальное — Норвегия, Франция и Германия. У нас нет никакой институциональной поддержки из России. Но мы от этой идеи сразу отказались, поняли, что не хотим никакого государственного финансирования из России. Хотелось избежать любой возможности цензурного влияния.

Иностранных продюсеров дольше искать, а сейчас и подавно, но зато они дают больше возможностей— в первую очередь официальной рекламной кампании и кампании в соцсетях. Очень жалко наблюдать за большинством хороших фестивальных релизов из России: они попадают на несколько фестивалей, и на этом их судьба заканчивается. У фильмов нет даже страницы на фейсбуке, нет инстаграма (признан в России экстремистской организацией. — Прим. The Blueprint), потому что ни у кого нет ни сил, ни средств на их создание и продвижение.

Маруся:

Я вижу иногда, как Министерство культуры вносит в свою статистику успешные фестивальные релизы. И мне лично очень не хотелось бы быть частью этой статистики.

О прокатной судьбе фильма

Ксения:

Сейчас мы о многом говорить не можем, к сожалению, но точно можно сказать, что фильм будет участвовать в конкурсе IndieLisboa в Португалии и потом в нескольких европейских фестивалях. Конечно, хочется, чтобы судьба фильма сложилась и онлайн. Мы очень сильно готовились к российской премьере, но сейчас ничего не понятно, и строить никакие планы, к сожалению, нельзя.

Конечно, «Амазон» или Netflix — это мечта, но такая же мечта — это то, чтобы фильм посмотрели в России. С возможным показом на российских стримингах пока максимально туманная ситуация. Очень много слухов, очень сильно изменилась индустрия, и многим кажется, что нас ждет эпоха исключительно ура-патриотического кино и веселых комедий. Люди, которые делали другой контент, массово увольняются. Это с нашей стороны ни в коем случае не самоцензура, мы заранее ни от чего не отказываемся, просто заметно, что обстановка в индустрии сильно изменилась. Все боятся идеологических комитетов и надеются, что ошибаются в своих мрачных предсказаниях. Очень-очень хочется показать фильм в свободной России.

Об источниках вдохновения и режиссуре как психотерапии

Маруся:

Хармони Корин, Грег Араки и Дэвид Лашапель — это те режиссеры и художники, на которых я выросла. А поскольку фильм еще и о взрослении, то мне казалось важным их как-то отметить в фильме. У Корина — это прежде всего «Гуммо» и «Осленок Джулиэн», у Араки — это «Нигде», «Поколение игры „DOOM“», вся трилогия с «Полным п.». Последнее название говорит само за себя, в общем. И ироничная интонация, которая есть в фильме, она и от них, и от меня.

Самоирония мне присуща, поэтому я, как полноценный герой фильма, вполне могу себе позволить пошутить над тем, чем лучше наносить селфхарм. А вообще, режиссура — это вид психотерапии, который помогает посмотреть трезво на свою жизнь. Часто память работает эмоционально, а не рационально. А когда смотришь записи, то понимаешь, что все было не так. Это очень полезно. За время работы над фильмом я очень многие вещи поняла про себя — и всем очень рекомендую снимать свою жизнь на камеру. На память полагаться нельзя!

О буме документального кино

Ксения:

От фильмов-наблюдений в последнее время устаешь и начинаешь ценить так называемое гибридное кино. Один из таких фильмов — это «Искупление» Мигеля Гомеша. Это короткометражный фильм, 26 минут псевдохроники, в которой актеры и сама Аде читают письма, якобы написанные Меркель, Берлускони и Саркози. И ты в какой-то момент действительно начинаешь верить, что это написано ими. Это очень интересное чувство — когда ты вдруг полностью погружаешься в выдуманную историю. Но в общем запрос аудитории на документальное кино, который мы можем наблюдать в последнее время, понятен. Всем нужен нарратив, который можно противопоставить потоку пропаганды и вранья.

В прошлом году я была программером Еврейского кинофестиваля, где мы показывали фильм «Финальный счет» Люка Холланда. Его премьера до этого прошла в Венеции. Холланд 12 лет снимал бывших членов СС и тех, кто жил в немецких и австрийских деревнях рядом с лагерями. И без надрыва просто разговаривал с ними. Это было дико интересно, увлекательно и отвратительно одновременно. Просто беседы с милыми на вид пожилыми мужчинами, которые время от времени поднимают рубашку, демонстрируя нацистские татуировки, и говорят, что они состояли в настоящем братстве. Есть о чем задуматься, мягко говоря.