Натюр
морт

ФОТО:
GETTY IMAGES, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

10 июля в российский прокат выходит «Саван» Дэвида Кроненберга — новая работа легендарного автора «Мухи», «Автокатастрофы» и «Видеодрома». «Саван», как и большинство других фильмов режиссера, хоррор — на этот раз о том, как оставаться рядом с близкими даже после их смерти. The Blueprint публикует эксклюзивное интервью с Кроненбергом, в котором режиссер раскрывает связь кинематографа со смертью, говорит о потере жены и рассказывает, что был бы рад увидеть свою новую картину на полке с романтическими комедиями.

«Саван», 2024

Карш (Венсан Кассель) — известный бизнесмен. Его супруга (Диана Крюгер) умирает от рака, и безутешный вдовец изобретает революционную технологию GraveTech, которая позволяет живым наблюдать за покойниками, помещенными в специальные высокотехнологичные саваны. Общество реагирует неоднозначно; однажды ночью кто-то оскверняет несколько могил, в том числе могилу супруги Карша. Тот начинает искать виновных.

Дэвид Кроненберг, даром что прославился благодаря хоррорам, умеет снимать кино в самых разных регистрах — от сатирических триллеров («Звездная карта», 2014) до криминальных драм («Оправданная жестокость», 2005). В случае «Савана» окраска фильма заведомо лирическая — семь лет назад режиссер потерял жену Кэролин, и восприятие новой картины цепляется к личной биографии автора. Жанровость интимный характер только усиливает, и в этом тоже проявляется именно его, кроненберговское «я». Но как режиссер связывает саваны с кинематографом и почему в картине такую важную роль играют теории заговора?

«Саван», 2024

Саван — это погребальный покров, в который тело усопшего заворачивают, чтобы скрыть его от глаз. Однако в вашем фильме саваны — это цифровые устройства, которые, напротив, позволяют следить за процессом разложения в могиле. 

Оригинальное название картины — The Shrouds. Слово shroud на английском языке означает «саван», в более общем смысле — «покров», который что-то скрывает, маскирует, заключает в себя. Большинство погребальных обрядов направлены на отрицание смерти, а для этого нужно так или иначе спрятать тело. Можно сказать, я пошел в обратную сторону: цифровые саваны в моем фильме не скрывают тело, а показывают.

Моя супруга скончалась семь лет назад; когда я начал писать сценарий, я переживал ее кончину. Горе оставило свой след, и от исследования технологий я постепенно перешел к исследованию эмоций, в том числе своих собственных.

Могут ли саваны из вашего фильма быть метафорой кинематографа?

В каком-то смысле саваны, которые изобретает мой герой, можно назвать киноаппаратами. Они снимают фильм после смерти, фильм о тлении тела. Эта тема в «Саванах» не главная, однако мне все же хотелось представить зрителю некоторые аспекты могильного и кладбищенского кино. В фильме Карш понимает, что в насыщенном и сложном визуальном ряде, который создается по его технологии, задействованы почти что кинематографические приемы. Знаете, что интересно? Я часто пересматриваю фильмы, чтобы вспомнить тех, кто уже не с нами. Увидеть их, услышать. Кинематограф — это своего рода устройство для вызова призраков умерших. Фильмы — это в некотором смысле кладбище.

«Саван», 2024

Главный герой вашей картины, Карш, можно сказать, изобретает кладбище, на котором смерти нет. Тело не умирает, его история продолжается. Сам Карш ведет себя так, словно его жена не умерла, словно между ними, несмотря на тление тела, продолжаются некие странные отношения.

Если вы человек верующий, то наверняка верите в жизнь после смерти. Если же вы атеист, подобно Каршу или мне, отношения с усопшим могут продолжаться в более реалистичном контексте, жестко обусловленном биохимическими процессами. Карш признается, что ему невыносимо не знать, что происходит с телом его жены. Связь между супругами сохранятся, но она уже не опосредована словами, диалогом. Разумеется, это извращение, безумие, гротеск — но только не для для мужа, горюющего об умершей супруге. По сути, это вера в лучшее, способ преодолеть отчаянье и боль утраты. Карш делает все возможное: он вкладывает в свое высокотехнологичное кладбище силы и средства. По сути, однако, тело здесь важнее всего. Как и во многих моих фильмах, «тело — это реальность», и для того, кто в этом уверен, тело усопшего остается своего рода реальностью — именно в ней и обитает Карш.

Во многих ваших картинах есть не только что-то «после» смерти, но и что-то за ее пределами.

Мертвые продолжают присутствовать в нашем сознании, и мы часто проецируем их на живых. На детей, например. Нередко те напоминают нам кого-то, кто уже умер. Это не духовный феномен, а скорее эмоциональный, а также биологический, ведь наша ДНК будет и дальше проявляться в наших потомках. Здесь же следует упомянуть то, что покойники порой являются нам во сне.

”

Я часто пересматриваю фильмы, чтобы вспомнить тех, кто уже не с нами. Увидеть их, услышать.

Кинематограф — это своего рода устройство для вызова призраков умерших. Фильмы —
это в некотором смысле кладбище.

— Дэвид Кроненберг

Вы настроены на удивление оптимистично: прочные отношения не рушатся, будь они реальными, ирреальными или даже неосознанными.

Думаю, так дело и обстоит. Если б все было совсем безнадежно, главный герой покончил бы с собой. Однако в фильме много юмора. Как и в жизни.

Скажу больше: некоторые даже отнесли «Саван» к поджанру романтической комедии.

Никогда не могу угадать, как зрители примут фильм. Если бы я нашел этот фильм в магазине в разделе «романтические комедии», я бы страшно обрадовался.

Эту атмосферу преимущественно создают актеры, в частности Диана Крюгер (сразу в трех ролях: покойной жены Карша, ее сестры и голоса виртуальной помощницы Ханни) и Венсан Кассель.

Процесс кастинга зачастую невидим, лишен внимания — однако я уделяю ему много времени. Кастинг может уничтожить фильм или, наоборот, существенно его улучшить. Это живая основа сценария; своим гением режиссер обязан актерам (смеется). В «Саване» у нас получились невероятные съемки, на которых актеры выдавали гораздо больше, чем я закладывал в сценарий.

«Саван», 2024

Можно ли назвать «Саван» конспирологическим триллером, пусть вы и не обращаетесь к этому жанру буквально?

Невероятные гипотезы — часть паранойи, которая приходит вместе с горем. Я это знаю по личному опыту. Как ни странно, к скорби по умершему всегда примешиваются подозрения. Мы начинаем сомневаться, верное ли было назначено лечение, хорошо ли врачи заботились о пациенте, правильно ли были подобраны препараты и так далее. Именно с такой теорией заговора мы имеем дело в «Саване». Она возникает почти неизбежно, когда решается вопрос жизни и смерти. Тут можно упомянуть дело врачей-евреев в сталинской России 1940–1950-х годов, которое стало предлогом для чисток и казней.

Большинство людей не может смириться с необъяснимостью смерти. Она как будто бы должна иметь смысл. Нас терзает настолько сильное чувство вины, что ни случайность, ни несчастный случай мы признать не можем. Нам нужно найти виноватых.

Беспричинность смерти ужасает людей больше, чем сама смерть. Это часть экзистенциального объяснения человеческой природы. Если смерть посылает не бог и не инопланетяне, дело должно быть в людях! То, что супруга погибла в результате заговора китайцев, обретает смысл. Этот феномен я исследую в фильме: страх перед пробелом в логической цепочке, поиск причинно-следственной связи любой ценой. Это и есть теория заговора. Она создает ощущение контроля над ситуацией, как будто бы ставит вас выше других (ведь вы знаете что-то, чего не знают они).