американка в париже
ТЕКСТ:
Мария Сидельникова
ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ
В год пятидесятилетия со смерти Пабло Пикассо, когда только и разговоров, что о его доминировании в искусстве, в парижском Musée du Luxembourg открылась выставка, где он на вторых ролях. Мария Сидельникова объясняет, почему это не только справедливо, но и интересно.
Выставка «Пабло Пикассо и Гертруда Стайн. Изобретение языка» формально призвана дать новое прочтение «мистического диалога» между художником и писательницей. На деле же выставка смещает акценты и дает гораздо больше. Кураторы показывают, как слова Гертруды Стайн питали — прямо или косвенно — главные художественные движения XX века — от кубизма в Париже через весь американский авангард Нью-Йорка, минимализм в музыке, искусстве, танца постмодерн и аж до современных общественных явлений вроде квир-видимости и расовой борьбы.
По-хорошему этой выставки не должно было быть. В программе Musée du Luxembourg этой осенью значилась выставка «Пикассо и Россия», над которой работали русские кураторы. Планировалось, что она станет одним из знаковых событий масштабных празднований пятидесятилетия со смерти Пабло Пикассо, Третьяковка уже вовсю готовила к парижскому вояжу солидный кортеж во главе с «Черным квадратом» Малевича, но после 24 февраля 2022 года опасения российских специалистов оказаться отрезанными от музейного мира оправдались сполна, все планы полетели в тартарары, и директору парижского Музея Пикассо Сесиль Дебре — дирижеру юбилейных торжеств — пришлось в авральном режиме искать замену.
Пабло Пикассо. Гитара, 1912
Вариантов немного. Мало того, что все межмузейные обмены и гастроли картин уже давно расписаны, так еще и с новой повесткой круг тем сузился. О деспотизме испанского мэтра, переходящем все границы, сказано и написано немало. Тиран. Насильник. Педофил. Минотавр, жаждущий жертвы. Гений, подписывающий свои картины кровью... Искалеченные жизни и карьеры (Ольга Хохлова бросила сцену, Дора Маар закончила в психиатрической клинике), два суицида (Мария-Тереза Вальтер и Жаклин Рок), наследники, обреченные им на дрязги и дележ... Жуть да и только. Впрочем, открыто его обвиняла только Франсуаза Жило — единственная женщина, которую Пикассо не удалось разрушить: она состоялась как художница и счастливо прожила до 101 года. В юбилейный для некогда неприкасаемого мэтра год все эти темы заполыхали ярким пламенем проклятий, да так, что кураторов брифовали на специальных тренингах, чтобы в ответах прослеживалось некое единообразие. «Наша задача не выстроить памятник Пикассо, а принять дебаты, сопровождать это изменение взгляда и передавать мощность искусства, которое все-таки исключительное. Мы пытаемся найти modus vivendi в этой атмосфере полемики», — разом за всех сформулировала позицию директор Музея Пикассо Сесиль Дебре. В таком контексте выставка об отношениях Пикассо с Гертрудой Стайн — американкой, еврейкой, писательницей, коллекционершей, лесбиянкой и музой богемного Парижа начала XX века — действительно выглядит образцовым modus vivendi. Ничего порочащего, только дружба и мощная интеллектуальная связь, которая питала не только кубизм, но и весь американский авангард. Таков главный посыл выставки, разделенной на два больших раздела: парижские моменты и американские.
Пабло Пикассо приехал в Париж из Испании в 1902 году. Гертруда Стайн из США двумя годами позже. Он устраивается на Монмартре в знаменитой художественной «прачечной» Bateau Lavoir. Она в доме неподалеку от Люксембургского сада на rue de Fleurus — адрес, который знал весь интеллектуальный Париж и где готовили самое вкусное суфле (обзавестись кухаркой, которая умеет готовить такое же, — еще далекая мечта всех начинающих авангардистов). Пикассо еще мыслями в XIX веке, в розовом и голубом периоде. Стайн уже — девушка XX века, свободная, смелая, открытая. В США она получила дозу всего самого прогрессивного — лекции Уильяма Джеймса по психологии в Гарварде, интерес к автоматическому письму и экспериментам с языком. Чопорность Старого Света ей претит, мужчинам она предпочитает женщин, Пикассо пока еще Матисса. Его «Женщину в шляпе», наделавшую столько шума на Осеннем салоне в 1905 году, они решительно купят с братом Лео, заявив о себе в Париже как о коллекционерах не только со средствами, но и с радикальным вкусом. Брак, Сезанн, Матисс, Пикассо, Хуан Грис были их частыми гостями задолго до того, как прославились, а их работами был заставлен весь дом.
Пабло Пикассо. Женщина со сложенными руками (этюд для «Авиньонских девиц»), 1907
Поль Сезанн. Яблоки и печенье, 1895
Свою первую «великую», как она сама говорила, книгу «Три жизни» Гертруда Стайн напишет, глядя на «Портрет Мадам Сезанн с веером». Глядя на него же, Пикассо взялся писать ее знаменитый тяжеленный портрет, который никому не нравился, кроме их самих. Его ругали за непохожесть. Пикассо же остроумно парировал: «Сейчас не похожа, но это совершенно неважно, когда-нибудь будет похожа». Так и произошло: монументальная Гертруда Стайн в возрасте точь-в-точь как на нем.
Пабло Пикассо. Три фигуры под деревом, 1907
Выставка постоянно отсылает к этому портрету, который находится в коллекции MET. До Парижа он не доехал, так как был загодя обещан мадридскому Musée Reina Sofia, где сейчас проходит выставка, посвященная 1906 году — поворотному в творчестве Пикассо. «Стайн была в очень хорошей интеллектуальной форме, — считает Сесиль Дебре. — Более зрелая во всех отношениях. И эта прививка свободомыслия дала многое и Матиссу, и Пикассо». Шаг за шагом кураторы показывают, как упрощались формы, вырисовывались фигуры, как постепенно «разваливались» картины Матисса, Сезанна, Брака, Пикассо и как реальность уходила от фигуративности. К 1910 году ни о каком классическом натюрморте у Пикассо уже не могло быть и речи. А параллельно с их живописью те же экзерсисы проделывала со своим языком Гертруда Стайн — меняла ритмы, упрощала, повторяла, деконструировала. «Пабло делал абстрактные портреты в живописи. Я старалась делать абстрактные портреты словами», — скажет она много лет спустя. Пикассо ее книги не читал, но, как утверждается, считал ее своим литературным двойником.
На этом Париж заканчивается. Кураторы переносят нас в Нью-Йорк 1930-х годов. Миф Гертруды Стайн на родине, куда она вернулась лишь однажды в 1935 году с большим турне конференций, складывался не столько из ее литературных экспериментов — совсем даже не из них, сколько из парижских историй, подробно изложенных в автобиографии Алисы Токлас (1933), ее верной спутницы жизни. Салон Стайн в Париже, куда все стремились попасть, ее коллекция, ее дружба с Пикассо, ее причастность к рождению кубизма, который Америка только-только начинала узнавать. А тут — живой свидетель, непосредственный участник, да еще и американка.
Но среди соотечественников все же нашелся человек, заинтересовавшийся не парижскими байками, а ее творчеством. Этим человеком был Джон Кейдж — композитор, перевернувший представления о музыке, величайший авангардист, лидер неформального художественного Нью-Йорка 1950-1960-х, вместе с еще одним великим опровергателем всех привычных устоев хореографом Мерсом Каннингемом. «Три песни» Кейджа — аллюзия на «Три жизни» Стайн. Он был первым, кто почувствовал «перформативность» ее языка, музыкальность и подвижность фраз, совершенно уникальный ритм, дробность и кружение одновременно и перевел язык слов на язык музыки.
А следом нашлись и танцевальные морфемы. Ивона Райнер – одна из столпов танца постмодерн – прямым текстом говорит: «в 60-х для нас не было больших величин, чем Джон Кейдж и Гертруда Стайн». Так манипуляции с повторами, на которых держится хореографический почерк Мерса Каннингема, Ивоны Райнер, Люсинды Чайлдс, Триши Браун и Анны Терезы де Кеесмакер, в зале с видео обретают совершенно конкретное словесное звучание и зрителям наглядно показывают, почему нельзя перевести дыхание. Запятых же нет, как нет и точек. К слову, знаменитая строчка из стихотворения Стайн Rose is a rose is a rose не только один из исходников для названия труппы Rosas, но и эпиграф к последнему спектаклю де Кеесмакер Mystery sonatas / For Rosa.
Флюксус, поп-арт, минимализм, концептуальное искусство, Брюс Науман, Джозеф Кошут, Рэй Джонсон, Роберт Раушенберг, Энди Уорхол, Рони Хорн, Феликс Гонзалес-Торрес... Масштаб представленных на выставке работ поражает, и за каждой слышится слово Гертруды Стайн. «Это непростая выставка», — предупреждала в начале визита Сесиль Дебре. Впрочем, сама Гертруда Стайн получала от сложностей колоссальное удовольствие. Получите и вы.
