Пиши, не сокращай

ФОТО:
Сергей Клычихин

Кашемировый шарф, томик Бродского, пачка конвертов и карандаш — примерно так выглядел стартовый набор участника третьего Reading Camp, который мы в минувшие выходные провели вместе с Домом творчества Переделкино. В финале всем выдали по баночке чернил и перьевой ручке, чтобы писать письма себе, любимым или потомкам уже начисто. А что происходило в промежутке, рассказывает Анна Федина.

Дом-музей Корнея Чуковского

«Я знаю, что ты никак не поверишь, чтобы я переменился, скажешь — “это уже в 20-й раз и все пути из тебя нет, самый пустяшной малой”; нет, я теперь совсем иначе переменился, чем прежде менялся; прежде я скажу себе: “дай-ка я переменюсь”, а теперь я вижу, что я переменился и говорю: “я переменился”», — пишет старшему брату 19-летний Лев Толстой, и кто скажет, что это не все мы 1 января или просто утром понедельника? Почувствовать себя ближе к классикам и в то же время понять что-то про современность и самих себя, пожалуй, вот задача Reading Camp, который The Blueprint проводит вместе с Домом творчества Переделкино и который на этот раз был посвящен письмам.

Как утверждают эксперты, мы живем в новую эпистолярную эпоху. И хотя не каждый из нас подходит к разбору почтового ящика так скрупулезно и ответственно, как Толстой, который получал письма мешками, отвечал на все, включая хейт, и оставил 30 томов переписки, — но в общей сложности мы по работе и личным делам пишем не меньше. И кстати, будущие исследователи скажут нам и высоким технологиям спасибо за то, что все это не придется искать по архивам и сусекам, а при желании можно будет просто выгрузить в одну папку (или, куда вероятнее, в «корзину»).

Фекла Толстая

Толстой у исследователей тоже на хорошем счету. Он писал (и хранил) черновики писем, а в зрелые годы и вовсе делал руками секретарей их копии, для чего в довольно малогабаритной Ясной Поляне была отдельная, «ремингтонная» комната, где располагалась пишущая машинка. Участникам Reading Camp руководительница проекта «Слово Толстого» Фекла Толстая зачитывала отрывки из писем Льва Николаевича не только брату с уверениями в необратимых переменах, но и издателю «Современника» Некрасову (имени своего не называл, зато предлагал посмотреть рукопись и выслать деньги ответным письмом), любимым женщинам (морочил голову и учил жить) и царю (советовал поступить по-христиански и народовольцев не казнить).

Шахри Амирханова

Павел Котляр

В XX веке спорить с правителями стало немного опаснее, и хотя письма продолжали писать, в своей постели с большей вероятностью умирали те, кто скромнее выбирал друзей по переписке, а жить предпочитал «в провинции, у моря». Даже если эта провинция и эти имперские руины, как рассказывал в Переделкино историк и сооснователь музея «Полторы комнаты» Павел Котляр, — это послевоенный Ленинград, куда маленький Бродский вернулся из эвакуации. Что еще, по мнению эксперта, надо знать о «Письмах римскому другу» и их авторе? Равнодушен к смерти, обращается к потомку (Постум — это как раз он), вещами интересуется больше, чем людьми, потому что они бесчеловечны и останутся даже, когда нас не будет. А еще очень символично захоронен в Венеции, потому что она тоже зависла где-то вне времени и пространства.

Разговор об Италии, будущих поколениях и книжках на рассохшейся скамейке или в IPhone продолжился за ужином в «Библиотеке», который прошел при поддержке итальянского бренда Falconeri. После него светские гости, среди которых были Саша Сулим, Дарья Яструбицкая, Ирина Шульженко, Нино Шаматава, Санан Гасанов и Екатерина Павелко, с томиком Бродского под мышкой отправились домой на Ultima Яндекс Go, а участники кэмпа — к костру, а затем в гостиницу Переделкино, где их в дополнение к стихам ждали кашемировые палантины Falconeri, бьюти-наборы Okolo и древесно-пряный аромат от бренда нишевой парфюмерии Neydo.

Наутро тема Венеции продолжилась — и на этот раз все тот же Павел Котляр говорил о том, какой ее видели и оставили в своих письмах и стихах путешественники, от вельможи XVII века Петра Толстого до Пастернака и Дашевского. Видели в целом одинаково — «город, обитаемый зданиями», вода, вонь, толпа незнакомцев в масках или без, — но каждый добавлял свои поэтические детали, чтобы образ получился максимально выпуклый.

Нарисовать словами картинку так, чтобы она встала у читателя перед глазами, — один талант, сказать все, не сказав ничего, — другой. Корней Чуковский с детьми, тоже писателями Лидией и Николаем, если верить их потомку Дмитрию Чуковскому и критику Павлу Крючкову, в письмах обсуждали в основном незначительные детали вроде ежеутренних показаний термометра, но нерв эпохи так чувствуется даже лучше.

И кажется, в этом смысле советские классики ушли не так уж далеко от голоса миллениалов Салли Руни, которая тоже описывает жизнь своих героев в мельчайших подробностях, вплоть до чистки зубов. «Салли Руни — новая Джоан Роулинг?» — вдохновившись статьей в New Yorker, спросил редакционный директор The Blueprint Александр Перепелкин у переводчицы и книжного критика Анастасии Завозовой. «Она — новая Джейн Остин», — был ему ответ. Мол, в XVIII веке просвещенная публика, удовлетворив базовые потребности по Маслоу, ощутила необходимость поговорить о своих чувствах, а в XXI веке обнаружила, что эти чувства есть и у других. И едва ли не главная заслуга Руни — в нормализации этого разговора.

По вопросу, не слишком ли далеко он зашел и не пора ли от привычки к бесконечной саморефлексии перейти к делу, мнения участников кэмпа разделились. Но в этот уикенд в Переделкино разговор о чувствах случился точно. По крайней мере, когда журналистка и писательница Шахри Амирханова усадила всех за пишущие машинки, которые частично приехали из дома самой Шахри, а частично были собраны по Переделкино, посоветовала всем попробовать себя в автоматическом письме (привет сюрреализму). Никаких черновиков (тем более что накануне Александр Перепелкин и историк костюма Анна Баштовая обсудили, какую роковую роль сыграл черновик в судьбе героев фильма «Искупление» — и зеленое платье не забыли тоже), только разговор с инструментом и взгляд в себя. Полчаса музыки клавиш, и вот желающие уже читают письма. Шахри — письмо от имени пишущей машинки: «возможность остаться наедине с тобой дает мне силу верить в то, что... что?». Участники кэмпа — письма в будущее, подруге, себе, в том числе «женщине-Карлсону в полном расцвете сил». Тех, кто все-таки не может без черновика, а значит, и чистовика, в финале ждал мастер-класс по каллиграфии — чтобы потомкам, если все-таки возьмутся изучать нашу переписку, не пришлось разбирать каракули.