Время ночь
ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ
В прокат выходит хоррор Оза Перкинса (автора прошлогоднего «Собирателя душ» и сына маньяка из «Психо» Энтони Перкинса) «Обезьяна». Картина основана на одноименном рассказе Стивена Кинга. Как и другие жанры, хоррор — это скорее определенный склад мышления, чем набор нарративных формул. Фантастика говорит со своим читателем о будущем, детектив — о настоящем. Хоррор, в свою очередь, предлагает рассуждение о прошлом. Редактор отдела культуры Иван Чекалов вспомнил историю жанра от готических романов до новейших графических экспериментов и написал краткую историю литературного ужастика в шести книгах.
гораций Уолпол «Замок Отранто»
(1)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
Лондон, 1764 год. На прилавках появилась книга «Замок Отранто», якобы написанная в XVI веке каноником собора Святого Николая в итальянском портовом городке. Согласно легенде единственная рукопись более двухсот лет хранилась в неназванной семейной библиотеке на севере Англии, пока ее не обнаружил и не перевел на английский некий Уильям Маршалл. История, посвященная падению дома князя Манфреда, трагической гибели его сына, узурпации трона, распродалась мгновенно. Спустя год, после выхода второго издания, вскрылась истина — книгу написал английский эксцентрик, коллекционер и писатель Гораций Уолпол; никакого итальянского первоисточника нет, а авторская задача заключалась в соединении «черт средневекового и современного романов» (как сам Уолпол написал в предисловии). Когда книгу считали средневековым манускриптом, она была обласкана вниманием, но стоило Уолполу, воодушевленному успехом, сбросить маску, как публика возмутилась — разве так можно писать в XVIII веке? Переиздание приняли очень плохо — если изначально «Замок» (и, в частности, переводческая работа Уильяма Маршалла) полюбился критикам, то теперь его ругали за абсурдность повествования и чрезвычайную сентиментальность.
( прошлое )
( Настоящее )
Гораций Уолпол был идейным лидером движения «готическое возрождение». Очарованный Средневековьем, Уолпол еще в 1749 году начал строить на берегу Темзы псевдоготический замок Стробери-Хилл, не просто выглядящий как Нотр-Дам или Кельнский собор, но и искусственно состаренный в подражание им; сад был полон развалин, стены дома трескались. При Стробери-Хилле была организована типография, в которой спустя пятнадцать лет Уолпол отпечатал первый тираж «Замка Отранто». Сегодня роман не способен напугать — громадный шлем, раздавивший сына князя Конрада, призрачные глаза, следящие за каждым шагом персонажей, секретные ходы и тайные изобличения (крестьянин оказывается потомком истинного владельца замка, а рыцарь Большого Меча — отцом невестки Манфреда Изабеллы) выглядят приемами из арсенала «Луни Тюнз». Уолпол, как и позже XIX век, был заворожен «днем вчерашним» и не боялся его; для англичанина прошлое содержало лишь мифическую опасность (вроде родового проклятия, разрушающего замок), но никак не угрожало современности. Апогеем такого подхода стало творчество покровителя ужасов Эдгара Аллана По. Как в новеллистике («Черный кот», «Маска красной смерти»), так и в своих стихотворениях («Ворон») По живописал эпилог романтическому миросозерцанию, заявленному Уолполом и продолженному «Франкенштейном» Мэри Шелли. Впрочем, в резком неприятии публикой «Замка Отранто» как сочинения новейшей литературы прочитывается пока еще не сформулированный ужас колониальной истории.
Мэри Шелли
«Франкенштейн, или Современный Прометей»
(2)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
( прошлое )
Знаменитый монстр Франкенштейна, хоть и живет в настоящем — это буквально оживленное прошлое, отвратительное создание из кусков мертвых тел. Несмотря на все злодеяния, что творит чудовище — а оно преследует своего создателя и мучает его близких, не гнушаясь даже убийством ребенка, — в конце концов монстр оказывается не просто сильнее, но и человечнее цивилизованного европейца XIX столетия. Катастрофа случается не тогда, когда Виктор Франкенштейн создает по своему образу и подобию монстра, а тогда, когда он бросает свое творение на произвол судьбы. Забытое «золотым веком» прошлое мечется в поисках любви и поддержки. Просьба монстра, обращенная к Виктору, звучит даже трогательно — чудовище просит его создать себе невесту. Но Виктор отказывает — и погибает. Монстр совершает акт самосожжения, воссоединяясь со своим творцом.
В истории создания «Франкенштейна» поразительно примерно все — и то, что один из величайших романов XIX века написала 18-летняя девушка, будущая жена поэта Перси Шелли, и то, что произошло это в Год без лета, в 1816-й (самый холодный год за всю историю наблюдений), и то, что сделано это было на спор: под впечатлением от немецких сказок друзья-товарищи Джордж Гордон Байрон, Перси Шелли, Джон Полидори и Мэри Годвин написали по «ужастику». Готический роман ни для кого не был в новинку — после выхода «Замка Отранто» Европу захлестнул поток разного качества страшилок — от выдающихся произведений Анны Радклиф до полупорнографического романа М. Г. Льюиса «Монах». Тем не менее никогда раньше хоррор осознанно не забредал на поле философии. В отличие от большинства авторов первой половины XIX века, Мэри Шелли была исторической пессимисткой. Она предвещала самоуверенному столетию (вышедший через тринадцать лет «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго начинается со знаменитого описания полузаброшенного Нотр-Дама), скорую встречу с собственным прошлым. «Сброшенная в утиль масса веков вернется, — утверждала Мэри Шелли, — и ослепленное наукой настоящее не справится с воплощенной в прошлом божьей волей».
( Настоящее )
Брэм Стокер
«Дракула»
(3)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
...но надежды на мирное сосуществование не осталось. Ирландец Брэм Стокер сочиняет роман на границе XIX–XX веков, когда декаданс уже охватил всю Европу. Викторианская эпоха подходит к концу. Отовсюду слышится грохот приближающегося финала — но писатели «старой гвардии», еще верящие в романтические идеалы, всеми правдами и неправдами пытаются отсрочить неизбежное. Любопытно сравнить «Дракулу» с вышедшей в том же году «Войной миров» Герберта Уэллса. И там, и здесь настоящее встречается с историей; в случае «Дракулы» с прошлым, в случае «Войны миров» с будущим (марсиане описываются как возможный вариант человеческой эволюции, эдакие «братья наши старшие»). На протяжении обоих романов кажется, что настоящее должно потерпеть поражение — Дракула, как и марсиане, практически всесилен; более того, в «Дракуле» даже среди «разумных» европейцев находятся приспешники дьявола, коллаборационисты, уверовавшие в победу архаики над прогрессом. При этом оба романа заканчиваются совершенно неубедительным хеппи-эндом — в финале «Войны миров» все марсиане разом погибают от бактерии, а в «Дракуле» ящик с вампиром, охраняемый цыганами, вскрывают и перерезают Дракуле горло гуркхским ножом. Снова эффект «Луни Тюнз» — как если бы Анна Каренина проползла под поездом. Отчаянная попытка эпохи спастись из-под колес истории — отчаянная и неудавшаяся, XX век раздавит ее булыжником мировых войн и революций.
( Настоящее )
Влад III Цепеш, прозванный Дракулой — то есть дьяволом, — это вполне реальный персонаж середины 1400-х годов, господарь княжества Валахии, расположенного на юге современной Румынии. В художественной литературе он появился задолго до того, как был отлит в бронзе Брэмом Стокером — в XV веке практически параллельно друг с другом были написаны немецкая поэма «О злодее...» («поведаю стихами, // как Дракул, злобствуя, владел // Валахией и свой удел // упрочить мнил грехами») и древнерусское «Сказание о Дракуле воеводе» с живописным описанием насаживания голов на пики. Однако именно в романе 1897 года средневековый тиран обрел свое окончательное воплощение. На символистском уровне сюжет книги следует дорогой «Франкенштейна» — снова цивилизованное настоящее встречается с архаичным прошлым (главный герой, стряпчий Джонатан Харкер, едет в Трансильванию на дилижансе, и чем дальше он отъезжает от Лондона, тем менее пунктуальны его попутчики; вдали от цивилизации нет ни железнодорожного сообщения, ни телеграфа), опять прошлое оказывается могущественнее настоящего...
( прошлое )
Говард Филлипс Лавкрафт
«Хребты безумия»
(4)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
Пожалуй, главная (из многих) революция Лавкрафта в жанре хоррора — это перевод темпоральных соперников из более-менее горизонтального противостояния (родовое проклятие и княжеская фамилия, монстр и его создатель, вампир и Британская империя — хотя, как мы уже видели, это равенство в большинстве случаев мнимое) в вертикальное, иерархичное. Человек не способен противопоставить Дагону и Азатоту абсолютно ничего, кроме собственного ужаса. После Первой мировой войны история обнулилась. Эпоха, назвавшаяся «современной», модерновой, противопоставила себя концепции времени как такового. Прошлое не исчезло, но, по Шкловскому, остранилось — и нависло над западной цивилизацией гигантской осьминогообразной тушей.
( Настоящее )
( прошлое )
Написанный в начале 1931 года роман Говарда Филлипса Лавкрафта «Хребты безумия» служит идеальной метафорой разрыва модернистской эпохи с золотым XIX веком. Газовые атаки Первой мировой войны были сюрреалистическим ужасом, под влиянием которого Толкин сочинил своих орков, а Лавкрафт — своих, ктулхианских. На контрасте «война и мир» предшествующего столетия казались далеким миражом. В Антарктиде обнаруживают остатки древней цивилизации — существ с пятиконечными головами и перепончатыми крыльями. Экспедиционная группа таинственным образом погибает — следующая партия исследователей не только находит изуродованные трупы коллег, но и замечает, что большая часть тварей куда-то исчезла. Теоретически на место «Хребтов безумия» можно подставить любое другое произведение Лавкрафта — в «Мифах Ктулху» важнее конкретного сюжета его извечная предпосылка: человек — не хозяин земли, а квартиросъемщик; его рантье — могущественные вневременные существа. Европейская рациональность уже не конкурирует с собственными «варварскими» истоками, как это было у Стокера и Шелли, — она терпит сокрушительное фиаско от непознаваемого.
Стивен Кинг
«Обезьяна»
(5)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
В каком-то смысле хоррор совершил полный круг — когда-то «Замок Отранто» пугал читателей неожиданным столкновением времен, а теперь в «Обезьяне» (как и в «Оно», и многих других текстах писателя) основной конфликт разворачивается между детством и взрослой жизнью. Вместо лавкрафтианского обезличенного — предельно конкретные образы, как у Уолпола. Хэл Шелберн боится не обезьяны, а самого себя, маленького и беззащитного, потерявшего сначала отца, а затем и мать (и винит себя в этом). Теперь, сам став отцом, он чувствует, что внутренне нисколько не изменился — он все еще маленький и слабый. Его уволили с работы, жена пьет валиум, а старший сын втихаря курит траву — и только похоронив детство, взглянув на себя честно, Хэл меняется. Так что Кинг, несмотря ни на что, оптимист — да, чтобы перестать бояться, необходимо повзрослеть, а чтобы повзрослеть, надо себя сломать, но это возможно.
( Настоящее )
Небольшой рассказ Стивена Кинга «Обезьяна», вошедший в третий сборник писателя, «Команду скелетов» 1985 года, почти целиком отдан ретроспективному сюжету — дети главного героя, Хэла Шелберна, обнаруживают на чердаке заводную обезьянку с цимбалами. Эта игрушка преследовала Хэла все детство — каждый раз, когда она била в тарелки, погибал кто-то из его близких. Спустя двадцать лет она вернулась. При этом в настоящем времени умирает только одинокая муха да всякие рыбы — ведь Хэл вместе с младшим сыном Питером сбрасывают обезьяну в самое глубокое место Кристального озера. В ХХ веке писатели-модернисты сочиняли глобальные нарративы, решая проблемы человечества, Стивен Кинг же предложил индивидуальный, психологический взгляд, возвращение от человечества к человеку. Мы боимся прошлого не «целого века» или, скажем, нации (Западная Европа всегда боялась Европы Восточной — Дракула, как-никак, приплыл в Англию нелегальным мигрантом на русском корабле), а одного отдельно взятого индивидуума.
( прошлое )
Марк З. Данилевский
«Дом листьев»
(5)
наведите на карточки, чтобы прочитать текст
Индивидуальный (и, добавим, фрейдистский) подход Кинга выглядел несколько старомодно еще в восьмидесятые — расцвет постмодернизма научил нас искать за каждым текстом претекст, видеть отсылки и аллюзии сквозь самую прозрачную канву. Наверное, главный хоррор XXI века (по крайней мере, на сегодняшний день), «Дом листьев» Марка З. Данилевского — рассуждает не о человеке. Следуя традиции Кортасара, Борхеса, Эко, писатель говорит о прошлом самого текста. Сюжет огромной 700-страничной книги Данилевского очень сложно описать в двух словах: существует дом с проходами в потустороннее измерение, документальный фильм об американской семье, проживающей в этом доме, наконец, исследование документального фильма, но главное другое — то, как роман, по опоязовскому выражению, «сделан». Пустые страницы практически без слов, десятки страниц, посвященных одной сноске, страницы с закрашенным, перевернутым, набранным шрифтом Брайля текстом; Дом листьев — это и есть сама книга, история бунтует не на полях Фландрии, а у нас в руках.
( прошлое )
Марк З. Данилевский сочинял «Дом листьев» десять лет — с 1990-го по 2000-й — и все это время искал издателя. Никто не хотел заморачиваться с сумасшедшими типографическими вывертами и шизофреническим форматированием, придуманным автором. Тем не менее книга вышла, причем в четырех изданиях — от самого простого, черно-белого, в котором опущены многие приложения, до полноцветного, со шрифтом Брайля и иллюстрациями. Страх, возникающий при чтении этого романа, невозможно сравнить совершенно ни с чем; если обычно писатель пугает историями, то Данилевский холодно, как патологоанатом, вскрывает эти истории и заставляет читателя взглянуть на внутренности сюжета. Так хоррор пришел к самоанализу — и обнаружил удивительное: страх есть не функция текста, но его имманентное свойство; любой текст страшен, поскольку фундаментом нарратива всегда служит абсурд. Возможно, в этом и кроется чрезвычайная живучесть ужастика — разбери на винтики детектив, и получится малоинтересная цепочка притянутых за уши логических утверждений, а если расковырять хоррор, то можно обнаружить сверхмассивную черную дыру.
( Настоящее )
