Саша Николаенко
«Бублик счастья»

иллюстрации: Вера Ширдина

Александра Николаенко — писательница и художница. В 2017 году ее дебютный роман «Убить Боборыкина. История одного убийства» получил премию «Русский Букер», и с тех пор книги Александры редко обходятся без номинаций. Роман «Муравьиный бог: Реквием» в 2023 году выиграл премию «Ясная Поляна». Это своего рода приквел к «Убить Боборыкина», история одного лета, которое главный герой проживает в удивлении и счастье, несмотря на надвигающееся мрачное будущее. Хотите историю, в которой язык Александры Николаенко все так же удивителен, но ничего мрачного на ее героев не надвигается и остается одно счастье? Она перед вами.

Свет вдали ослепителен, заливает книжные полки, большую комнату, мамину новую стенку, хрусталь, трюмо, балкон, папин письменный стол, эти все его непонятные скучные графики-чертежи... Большеухая некрасивая девочка завернулась в кружевную занавеску, на голове кокошник из проволоки с фольгой, новогодний дождик вместо фаты, вместо кольца обручального вокруг пальца обвит пластилин с пластмассовым камушком из цветного конструктора. Это я. Стою, отражаюсь в елочном шарике — я невеста. Повожу рукавом из снежно-белого тюля, занавеска вместе с перекладиной падает на меня. Елка тоже.

Этот свет вдали и есть мой город Москва, моя улица Народного Ополчения, район Ворошиловский: детский сад, детский мир, гастроном, почта, булочная, аптека, папа, мама, кошка Пуська, пес Яшка и бабушка.

Город, лето, привокзальная площадь, расписание пригородных электричек у касс, налетевший скорый вздымает вихрь тополиной ваты. «Пирожки! Горячие пирожки...» — с картошкой, с капустой, с счастьем... В трещине асфальта цикорий, синий-синий цветочек с южной жаркой земли, полынь, шиповник в пыли, в раме бублика портрет сердитой бабушки в профиль — «Бабушка промокает лицо билетиком», «Бабушка на пеньке», «Бабушка на скамейке»... «Бабушка ест морожное»...

— Саша, что ты как дурочка? — бабушка заметила, что я смотрю из бублика на нее.

Бублик не ватрушка с повидлом, у него внутри ничего, это замечательно вкусно! В бублике небо... Вот бы научиться так рисовать! А в бублик врывается скорый. Раскаленный солнечный смерч, протяжный гудок, белые занавески, вагоны, купе, дальние перроны, реки-горы-моря, поезд мчится сквозь время и исчезает в будущем, оставляя нас с бабушкой позади. Оседает пух. Неподвижна очередь за мороженным, и опять в иллюминаторе бублика бабушка, папа, мама, лето, осень, зима и голуби. Наконец-то за три копейки в волшебном ящике счастья троллейбуса достался счастливый билет! Посчитаешь, загадаешь и зачем-то съедаешь счастье.

Папа чистит на «Правде» селедку, мама режет салат, в черно-белом экране «Юности» пьяный дядя залезает в пальто под душ, но потом будут «Три мушкетера»! В газетной программе фломастером выделен «Полосатый рейс», «Мы из джаза»... Нет, мы из прошлого.

За терпение, за компанию мне достался священный кусок иваси с колечком лука на дарницком. Едем с папой на лыжах кататься в Серебряный Бор, едем с папой в музей, едем с папой на елку... Папа дышит на пятачок. И в оконной троллейбусной наледи появляется прорубь, а в ней: длинный дом, гастроном, овощной, детский сад, девятая поликлиника. Мы почти приехали! Мы выходим... Мы дома!

Лето, осень, зима, весна, запах жареной картошки из форточки, распахнутой в старый двор, игровые автоматы через дорогу, детский мир, спортивный, хозяйственный, комиссионный, почта, булочная, аптека... Телефонный автомат на углу. Пять копеек на метро. Две копейки позвонить маме.

Все — весна! Долой колготки колючие, ненавистные шарфы-варежки. Разрешаются белые гольфы! Вкусно пахнет мамой поглаженный галстук, на скамейке вянет одуванчиковый венок, ручка вставлена в тюбик от шампуня «Кря-кря» — сила водяного оружия! Казаки-разбойники, классики, шайба от черного гуталина, мячик стукает в стену ТЭЦ, за спиной сиреневый сад, четыре тополя гафель-мачт, тень сквозь листья ловит солнечный островок, хлопают паруса простыней, крокодилы-прищепки с ржавым прикусом от веревки, в небо лестница, горка вниз и качели... при боковом муссоне, параллельно пристани гаражного товарищества «Союз», бригантина маленького двора берет курс на 2023-й... вечность.

Скорость хода один год в год, минута в минуту, час в час. Да нет. Время здесь не идет, а каждый автобус уходит в лето.

Гидрометцентр обещает дожди, круговорот в природе воды, зимой язык прилипает к замку, если «Правда» лежит на трюмо, значит, папа уже вернулся. Люди никогда не вырастают из своих трельяжных зеркал, а вечные только голуби.

Винт назад, цепь чуть-чуть припустить, ведро поставить на край, придержать горячий от солнца ворот, изъеденный древесным жучком, отполированный прикосновением ладоней, и отпустить! Отскочить! чтобы не убило скоростью возвращения. И земля загудит под сандальками, что-то ухнет там, в каменной сырой колодезной глубине, звякнет, натянувшись, и закончится цепь, и бездонный колодец вечности откликнется гулким эхом. А теперь налегай ручонками от винта и попробуй, не расплескав, поднять эту ледяную, живую и сладкую подземную воду.

Анька говорит, что колодец прорыт насквозь, до самой Америки, и что нужно караулить его, когда полезут захватчики и шпионы. Но днем захватчики со шпионами не полезут, а ночью бабушки нас запирают. Запирают нас от долгопрудных грабителей с топорами и вилами, от собачника с ржавым ножом, от хмурого косаря, что острой косой покосил на заре весь луг, от того, что прячется там, в темноте неведомой, туманов, лесных болот, русалок, леших, кикимор, ведьм... Запирают от одиночества, неизвестности, всех потерь, но дверь едва держится на петлях, а крючок так просто откинуть. И мы с Анькой крадемся в будущее свое босиком, по стареньким половицам, главное, чтобы не скрипнули, не разбудили стражей наших бессменных, бабушек (бабушка Роза, Розалия Александровна Василевская, 1-я отдельная женская добровольческая стрелковая. Моя бабушка, Тамара Алексеевна Лечебрина, медсестра, всю войну тушившая зажигалки).

Мы стоим в темноте, едва узнавая друг друга в луне, слушая, как нам страшно, и так хочется взяться за руки, а лучше бежать, бежать! «Спасайся кто может!», «Атас!!!» — пока не закроешься опять на крючок, а будущее подбирается к нам тенями, шепчется в темноте, тянет щупальца... Оно близко. И моя отважная, самая храбрая девочка на земле, моя Анька, мне говорит: «Давай не пойдем»? — и на это нужна особая, огромная смелость. «Не, ну Ань? А, Ань? А чего... пойдем, ну Ань, а чего?..» — шепчу я, прячась у нее за спиной, вцепившись в ее плечо, так шепчу, что только ветка качнись — и я побегу, забыв ее там одну, когда это, то, что там, ее схватит... утащит и разорвет на кусочки-кусочечки, просто я не хочу, не хочу, мне страшно, я не хочу умирать, а то, оно, что ждет нас с ней впереди, ненасытно... Я предатель, я не герой, я даже не верю в Ленина... Я иду за Анькой своей и Богу молюсь... Бог, не трогай нас, Бог! Не трогай нас... Бог, не трогай...

Анька обещает нам с Мишкой на настоящем глобусе доказать, что колодец — насквозь, если прыгнуть — вынырнешь там, где притесняют негров с индейцами. Нужно просто взять «вот-такую длинную дрель», глобус просверлить, посмотреть, и тогда увидишь небо Америки. А потом можно бросить в колодец бомбу. А если в нас? Но Анька говорит, у них еще нет такой бомбы. У нас гонка вооружений, потому что и у нас еще нет такой бомбы, но мы ее уже делаем. За беседкой лепим из глины бомбу огромную, мы с Мишкой еще запасные помельче бомбочки. Сушим на солнечной стороне. Бомбы трескаются, но крепчают. Если бабушка даст нам черную краску, которой красят трубу, то вообще!.. Скоро мы уже пойдем их бросать, только глобус у Аньки в Москве, и сначала все-таки нужно проверить, потому что если колодец окажется не насквозь, то тогда наши бомбы взорвутся в нашей деревне. Что они взорвутся, мы уже проверили много раз. Наши бомбы взрываются от падения. Представляете, сколько падать им от нашего Терехова к Америке? Нужно сильно размахнуться и швырнуть бомбину об асфальт. Еще как разлетаются. Во все стороны. На кусочки. Мы бомбардируем пустырь и асфальтовый круг конечной одиннадцатого автобуса. Если бомбардировать борщевик, то бомбы, даже не разрываясь, перекосят все подчистую.

А потом пошел дождь, и все наши бомбы размякли. Это нам еще повезло, что мы проверили прочность бомб на дожде. Нельзя бросать в колодец бомбы без обжига. Анькин папа дядя Валера сказал, что глину обжигают в огне, чтобы стала каменной. Завтра вечером, когда моя бабушка будет жечь ветки от яблони, которая вчера упала в грозу, будем обжигать наши бомбы в бочке. И вообще, зачем нам глина, если есть камни? Мы бросали и бросали камни в Америку, пока нас не поймала старушка. Вернее, хотела поймать, но мы убежали. Теперь нас, может быть, ищут, потому что та старушка кричала нам, что мы паразиты, диверсанты и отравители. «Это чьи ж такие-то, а? — кричала она. — А вот я милицию сейчас вызову! Паразиты...»

В общем, Анька теперь говорит, что на самом деле колодец прорыт не в Америку — на Тот Свет. Говорит, она видела, как собачник ночью из него вылезал, хмурый косарь из него выходил...

— А чего ты там ночью делала?

— Ничего не делала, я спала.

— Как же ты тогда видела?

— А я во сне вижу.

— И я тоже... — ошеломленно говорит Мишка.

А вчера идем к пруду через поле, бычков ловить, Анька подняла с земли ракушку, настоящую, розовую с рогами, перламутровым ухом и куколкой, не такую, как у нас на канале. Повертела, оттерла майкой и говорит: «Это я ее во сне потеряла».

Я теперь беру с собой в сон фонарик, перочинный нож и кусок изоленты. Ищу во сне место, где зарыт клад, и когда найду, обмотаю лентой ближнее дерево, чтобы днем вернуться и клад раскопать, потому что из сна ничего с собой не возьмешь, не положишь на тумбочку, бабушке не покажешь... Сколько раз уже было! — вернешься, спрыгнешь с коня, у крыльца привяжешь его, и течет, искрится под пальцами золоченая грива... Через мертвый сон, через синий брод, через огонь-лес пронес тебя он...

Я отсюда знаю, что будет. А будет так: спустя много лет я пойду нашим берегом и увижу огромное дерево с кусочком разорвавшейся под давлением синей вплавленной в кору изоленты. И найду свой клад. Свой секрет. Ушедший под землю не так уж и глубоко. Зеленое стеклышко, а под ним сокровищный фантик.

Возле остановки одиннадцатого автобуса, на пригорочке, под солнцем полуденным, когда в луже под лавочкой, отражаясь, проплывают, становясь из отражений тенями, белые облачка, путь на Тот Свет. И висит на цепи у колодца большая железная кружка. Я всегда из нее у бабушки пить прошу, когда жарко. Анька шепчет страшным-престрашным шепотом: «Один мальчик выпил из такой кружки, и его схватила за горло колодезная вода... насмерть мальчика задушила...»

«...Один мальчик приехал на каникулы к бабушке, бабушка послала его за водой, а он стал баловаться. Откинул крышку колодца и сначала ей хлопал, ему нравилось, как бабахает эхо. Потом ему надоело, он откинул дверцу совсем, наклонился над колодцем и стал кричать в него: „Эй! Эй! Эй, эй...“ — отвечали ему разные голоса... потому что в колодце много тех, которые снизу...»

Эхо правда странная штука... «Ужинать! Ужинать!» — зовет бабушкин голос с того канальского берега, а канал переплывать нельзя. В нем людей перерезают ракеты...

И увидела бабушка, что я ужинать не иду, рассердилась. Вышла бабушка на крыльцо, ногой топнула, дверью хлопнула, испугался дом, заскрипел, завизжали ведра, задрожали полочки, стул подпрыгнул. И ударила бабушка крышкой кастрюлищи, и послала за мной свое эхо: «Лети эхо той стороной, зеркальной водой, в песьей пасти, на крыле ворона, на горбе борова, через лес густой, через дом пустой, через мёртвый сад, поле скошено, горе сношено, через сто сроков через забыти, через замети, оттуда сюда, отсюда туда, найди ее, приведи ее... — Саша! Ужинать!..»

— Да иду...

«... а тот мальчик все кричал и кричал, а потом ему показалось, что там внизу из воды на него кто-то смотрит. Мальчик наклонился, чтоб получше его рассмотреть, встал на цыпочки, перегнулся...»

Смотрит мальчик на нас из колодца, смотрит из-под воды, из ведра, и лицо у него то Анькино, то Мишкино, то мое... Капли капают, разбиваются... Сыро в колодце, сыро и глубоко, и как будто в нем кто-то дышит, и дыханье у него ледяное. Скрипит подъемная цепь, ложатся на ворот петли железные, что-то ухает, тянет силой неведомой снизу, слушает, ждет тебя в глубине, на дне, в тишине.

Поднял папа ведро, поставил на лавочку, а в нем солнце. Перелили солнце в наше ведро, папа лодочкой ладоней его зачерпнул... вы когда-нибудь пили солнце?

Третий день без дождя, пятый день. Птицы не поют, лягушки попрятались, «даже комары пересохли», только пахнут по-прежнему в малине клопы, пересохла и лужа наша бездонная, в какую бросали камушки до Америки. Вот они лежат, не допадали, и мы с Мишкой смотрим на Аньку: «Ну и?..» — «Земля просто твердая», — подумав, объясняет нам она очевидное, и действительно твердая, белая, вся потрескалась без дождя. И стоит над садом настоящая радуга, полосатая, бьют по листьям, по голодной земле огромные капли... Это дали воду канальскую! Поливаем!

«Саш, поставь, пожалуйста, к Спасителю веточку, я не достану...» — бабушка разматывает нитку с букета вербного, а я неохотно лезу к образку над холодильником, на цыпочки встаю, протискиваю веточку за образок. Бабушка говорит, Спаситель въехал в город на ослике...

"Почему на ослике?.. — думаю, слезая, и снова усаживаюсь за стол, рисовать: — уж если ты Спасатель какой-нибудь, принц, или царь, или Бог, то должен въезжать на танке, как наши солдаты, когда освобождали Берлин, потому что кого же можно спасти без пушек и всяких там огнеметов и самолетов? Ладно, танк не получается у меня, а особенно никак не выходит эта звезда на боку, папа столько раз учил меня ее рисовать, все равно ни разу не вышла. Перекрашиваю кривую звезду в пятилистный цветок, и становится ясно, что рисунок безнадежно испорчен. Папа будет хохотать, это точно. Ладно, пусть принц-освободитель въезжает на красивом златогривом коне, в короне, и не один, а с принцессой, без принцесс вообще как-то скучно...

И я перелистываю страницу альбома с танком, похожим на длинноносого ежика с цветком на боку, дорисовываю принца с принцессой своему освободительному коню, почему-то в самом деле очень напоминающему ослика. Конечно, я не верю в эти бабушкины сказки про то да се, тем более папа говорит, что никакого Бога и нет, но почему-то часто вижу во сне, как Он едет на этом ослике, именно на ослике, да: уши как у конька-горбунка, только я стою во сне против света, и мне не видно его лица, один силуэт, очерченный мелом солнца.

Все звонит и звонит наш дверной звонок. Первомайские гости! Мужские голоса переплетаются с женскими, впитываются в обои большой родительской комнаты, пылью оседают на полки стенки, и темное дерево горит, греется в солнечных лучах, стенка раскачивается и почему-то принимается таять в звуках, где мама со звоном ставит тарелки на белую скатерть в большой комнате, а занавеска открывает небо. Там, в нем, на крыше моей школы сидит множество голубей, а под окнами фырчит, выплевывая дым, красный «запорожец» соседа. «Да сколько же можно, в конце-то концов!» — раздраженно говорит мама и захлопывает балконную дверь, но папа тут же открывает, выходит покурить, стоит нарядный, в отглаженном мамой костюме, при галстуке, с черной капитанской бородой, дымит «Беломором»...

Капитан огромного корабля детства на мостике новенького балкона с видом на пылающий залив закатного неба.

Это — моя Москва.

Рецепт майского ветра, прилетевшего с площади, асфальта после дождя, пузырьков лимонада, капустного пирога... под парусом занавески с синими львами... Город в горе и радости, навсегда.

Но когда твой папа волшебник... Мы идем песочной отмелью вдоль Москвы-реки, здесь вода такая прозрачная, как на море. Я ищу плакучие камни. Хотя бы один... А вы знаете секрет плакучих камней?

Так вот! Чтобы камень заплакал, нужно зажать его в кулаке вместе с мокрой ваткой или салфеткой... И все! Только сделайте вид, как мой папа, будто сжимаете камушек изо всех сил...

Млечные пути. Изумруды бутылочных стекол. Камни, умеющие плакать... не только это! Камни, умеющие летать... Разве это не чудо? Не волшебство?

— Саша, не отставай!

Но я все равно отстаю. Мне же нужно отыска....

Поднимаю глаза, а папа уже растворился в солнце.

Книга джунглей наполнена жуткими шорохами, криками пеликанов, трубными голосами слонов, злобными визгами обезьян. Ох уж мне эти бандерлоги! И кажется, стоит только открыть эту книгу без папы, как... Но против бандерлогов помогает «волшебная палочка»: зная, что от мамы достанется, поскорее заштриховать фломастером обезьянье воинство.... Так... и так!

«О! ненавистные, неблагодарные волки! Посмотрите на себя! Стая шакалов! Прихвостни Шер-Хана! Слушайте меня! Слушайте меня все»! — и я, размахивая факелом, влетаю в волчью стаю, и искры опаляют их предательские хвосты! Волки скалятся, зубы их щелкают.

«Щелкайте-щелкайте! Я вам не Красная Шапочки! Кого вы слушаете? Шер-Хана? Его собачьего прихвостня? Трусы! Жалкие трусы. Щенки! Слушайте меня! Все слушайте, что скажет вам Человек!»

Но «человек» еще не придумала, что сказать, ну да ладно, и так все понятно: добро всегда побеждает, так мой папа сказал, а мой папа Волшебник...

Джунгли полны Нагайн, диких обезьян, и питонов, тарантулов и скорпионов, все они похожи на малярийных комаров, пауков, все одинаково опасны и ядовиты. Моя маленькая голова наполняется птичьими криками, лианы свешиваются с ветвей... Аж спина разбегается на мурашки...

«Здесь тебя никто не услышит», — шипит темнота, свинцовые кольца разматывает у меня перед носом смертоносная Тхунт...

«Ты, гнилая колода, смертоносная Тхунт! Ты пережила свой век, ты выпила весь свой яд! Твои зубы покрошились, они черны! А ну пошла отсюда, кыш! Смертоносная Тхунт!»

«Мне стыдно... — шипит картинка: — Лучше убей меня...»

«Слишком много разговоров про смерть, о, дряхлая Тхунт! Мне не нужно твоих сокровищ. Я возьму только этот кинжал, потому что я тебя победила!»

«Куда подевался наш большой нож? Никто не видел наш большой нож? Вадим, ты не видел наш большой нож?» — проносится мимо ушей, а кинжал из сокровищ Тхунт лежит под моей подушкой... Бедная мама листает книгу и плачет... Я сражалась со злом, я его победила... но «Саша... что ты наделала!»...

По бетонным клавишам черной лестницы, музыка возвращения домой, музыка земли Санникова, Плутонии... Изумрудный город в бутылочном стеклышке, город, в детстве затерянный, безвозвратный... нет... Вот они на полке моей, спустя сорок лет от начала, и я читаю сыну про смертоносную ненавистную Тхунт, а сын сжимает кинжал... и смотрит папиными глазами.

Я боюсь, бояться не устаю. Каждый день такие страшные новости! У меня в окне, там, где тридцать лет спустя вырастут башни Империи, пока только пустырь, деревья, кусты, но эти кусты мне кажутся взрывами. Все хотят напасть на нас и убить... Папа с мамой поставили новый замок, запирают дверь от того, что прячется там, в темноте неведомой, бомбы атомной, запирают от одиночества, неизвестности, всех потерь, и, хотя наша дверь и с этим новым замком едва ли выдержит хорошего тумака, нас надежно охраняет «подкова на счастье», найденная папой в горах, и спасительная цепочка. В восемьдесят лет мой папа, мой волшебник, мой капитан, ученый, физик, доктор наук, альпинист, спасатель... (слово так похожее на Спаситель) один поднимется на самолетный маяк Института Курчатова, чтобы зажечь в нем погасшую лампочку.

Но я предатель, я не герой, я даже не верю в Ленина. Стою и Богу молюсь: Бог, не трогай папу-маму моих... Бог! Не трогай нас... Бог, не трогай...

Все такие смешные в этих противогазах! В школьных брючках и платьицах слоники, на уроке труда шили маски из марли с прокладкой из ваты, нам сказали, что это тоже помогает от радиации по дороге в бомбоубежище. Ничего! Бомбоубежище рядом, прямо на площади Народного Ополчения... Папа говорит, не будет войны, мама запасается макаронами с гречкой, тушенками и сгущенками. Да, мой адрес не дом и не улица, мой адрес: «Детство. Советский Союз».

...Еще много, бесконечно много счастливых лет впереди, пусть Гидрометцентр обещает дожди, круговорот в природе воды, весны, зимой язык прилипает к замку, если «Правда» лежит на подзеркальнике, значит, папа уже вернулся. Вот и вся моя Москва, солнце в бублике, тот слепящий свет позади.

Под столом в беседке трехлитровая банка бабушкиных малосольных огурчиков, крыжовник уже поспел, красная смородина еще белая, скоро будет горох, бабушка сегодня жарит котлеты, а я смотрю с причала крыльца туда, где каждый встреченный пес мой друг, колодец ведет до Америки, бомбы превращаются в лужи, а чтобы взлететь, нужно только крикнуть птице «мы с тобой одной крови».

Аудиоверсию «Сказок Нового Года 2024», которая записана Полиной Цыгановой и Макаром Хлебниковым при поддержке книжного сервиса Строки, слушайте здесь