Алексей Олейников «Павлик Морозов»

иллюстрации: ваца

Алексей Олейников — современный детский писатель, журналист, преподаватель литературы, главный редактор сетевого журнала о детской литературе «Переплет». Он автор графических путеводителей для подростков по «Евгению Онегину» и «Горю от ума», хип-хоп-трагедии о жизни семиклассницы Сони «Соня из 7 „Буээ“» и серии фантастических романов «Дженни Далфин и Скрытые земли» о девочке, которая выросла в цирке и нечаянно, по доброте душевной, выпустила на волю страшное чудовище, и теперь целый магический мир помогает его ловить. В 2023 году серия, давно ставшая букинистической редкостью, переиздается с новыми иллюстрациями и наконец обзавелась своим фан-клубом и аудиоверсией, конечно. Для проекта The Blueprint Алексей написал целую волшебную повесть, где шанс на исправление получают самые неприятные персонажи нашего времени.

Павлик устал, Павлик хотел малиновый раф на соевом молочке. И трубочку. Вафельную. Со сгущенкой. Как в детстве, когда мама с получки покупала...

Он закрыл ноут, поднялся, потянулся, с удовольствием хрустнул позвонками. За окном раскрывалось московское небо, нежно-лиловое, как подмышка голубя. В зеркальных стеклах небоскребов отражались облака, зыбко меж них плыл смутный ореол солнца. Резко вбок текли нити белого дыма из красно-белых труб ТЭЦ, похожие на размашистую подпись на дарственной на квартиру.

Небоскреб «Русь» стоял посреди Москвы-Сити, радуя взгляд проезжающих по эстакадам Третьего кольца строгими очертаниями древнерусского терема и гигантским ободом алюминиевого кокошника с подсветкой в двести тысяч светодиодных огней. На сороковом этаже — ближе к небу и подальше от грешной земли, прямо под вершиной кокошника, — размещалась контора «Спецсвязьинвест», в которой Павлик трудился старшим холдером.

Даден ему был свой стеклянный кабинет, сияющий макбук и мягкое кресло, ласково принимающее Павлика безо всякой критики.

Алоэ и каланхоэ, стоявшие на столе в японских глиняных горшочках, тянули к нему колючие листья. Алоэ звали Вася, каланхоэ — Лиза. Их подарила Павлику мама, почетный работник образования и учитель литературы и русского Вера Михайловна. Она говорила сыну, что растения приносят кислород и удачу, но пока с них сыпался какой-то мусор на прозрачный стол.

Павлик накинул пиджак, захлопнул стеклянную дверь офиса, царственно кивнул Никите, который напряженно смотрел на базу телефонных номеров. Искоса глянул в соседний кабинет. Там ходил из угла в угол, как черный аист по болоту, худой Колымаго. Он однообразно взмахивал руками, отчего сходство с гадкой птицей усиливалось, и говорил в гарнитуру. Поймав на повороте взгляд Павлика, он мерзко ухмыльнулся и ткнул пальцем в сторону офисной доски. На ней значилось «Колымаго — 45, Морозов — 44».

Колымаго жестами изобразил, что совершает с Павликом акт, за который Господь покарал жителей Содома и Гоморры.

Павлик молча развернулся.

— Я за кофе, — обронил он Никите, который замыкал их список холдеров с нелепой цифрой два.

Никита был стажер. Белый младенческий пух покрывал его румяные щеки, и когда он смотрел на Павлика бессмысленными голубыми глазами, тому всякий раз хотелось сделать Никите козу из пальцев.

Пока он шел мимо рядов колеров, стучащих по клавишам, раздражение улеглось. День еще не кончился, и этот месяц Павлик закроет с отрывом. Он покажет Колымаго, кто тут доминантный самец и лучший работник месяца. Соревнование по закрытым кейсам, которое затевалось каждый месяц в их конторе, шло с переменным успехом. В начала года Павлик вырвался вперед, январь, февраль и март он царил в топе, как Атилла в разоренном Риме, но уже апрель вышел вничью, а май, июнь, июль и август достались алчному Колымаго. Сентябрь вновь принес ничью, октябрь остался за Павликом, ноябрь добыл хищник Колымаго, и вот он — декабрь, вершина года. Как старый проводишь, так новый и встретишь, а Павлик не хотел плестись вослед костлявой Колымаговой спине.

Скоростной лифт понес Павлика вниз, мягко разгоняясь. В кабине пахло свежими цитрусами, в кабине звенели рождественские колокольчики, и Павел Петрович окончательно успокоился. Не в его правилах было долго волноваться. От этого морщины появляются. Павлик не хотел морщин.

На следующем этаже в лифт забились девушки с серебряным дождиком и задорными конфетти в волосах, Павлик потеснился в угол, одобрительно глядя на фактурные бедра и груди, какими юных дев одарила природа. У них уже начался праздник. Девушки хохотали, выставляя ровные белые зубы, похожие на зефирки в какао, и Павлик почувствовал прилив возвышенных чувств, которых давно не испытывал. Будто он в капсуле счастья, которая несет его к молотой арабике и рафу на соевом. В космическом транспорте радости. Все-таки Новый год уже сегодня.

У них, конечно, своя специфика в конторе, самая сейчас работа кипит — тут Павлик вздохнул, — но все же как чертовски приятно скользить по лифтовой шахте, где сверкают зеркала, и сталь, и хром, приятным зеленым светом горят кнопки, и в зеркальной стене отражается он, Павлик, Павел Петрович Морозов, в своем темно-синем, благородного кобальта пиджаке и замшевых мокасинах. Тридцати лет от роду, вполне бодр и подтянут, острижен по последней моде, чего ж вам боле, девы...

Они упорхнули на третьем этаже, как вешний сон, но Павлик не расстроился — улыбнулся отражению, с которым остался теперь наедине.

Бодрым козликом догарцевал до кафе в фойе, перемигнулся с девушкой-бариста Аллой, взял соевый раф и — счастье кольнуло совсем остро, в сердце сладкой иглой — вафельную трубочку с вареной сгущенкой.

Сияя хромом и алюминием, лифт вознес его наверх, домой на сороковой этаж. Вгрызаясь в трубочку и роняя крошки на серый ковролин, Павлик вернулся в хрустальные чертоги. Колымаго все вышагивал в своем аквариуме, черт чернявый, стало быть, дело не срослось пока.

Павлик возликовал и со смаком дохрустел вафлей. Смахнул остатки в ящик стола. Жажда деятельности, подстегнутая изрядной долей сахара в крови, кипела внутри. Он хотел побеждать, и он будет побеждать. Я царь царей мегалодон.

Павлик уставился на очередной номер, просмотрел по диагонали поля заявки, которую колеры заполняли по итогам обзвона. Ну привет, Николай Иванович, восемьдесят пять, Вологда, внучка Алена, счет в Сбере, все как обычно.

Хм, однофамилец, это к добру. Потянулся, хрустнул плечами, щелкнул на удачу по плотному листу Василия, запустил программу дозвона и надел гарнитуру. Посмотрел на сверкающий снегом, кутающийся в белый дым огромный город под его ногами.

Как там? Говорят, под Новый год что ни пожелается... трам-там-там произойдет, та-та-та... сбывается.

В трубке капали гудки, как тягучие капли. Павлик потянулся за кофе — на языке еще таял вкус вареной сгущенки.

— Алло?

— Добрый день, Николай Иванович.

Павлик отодвинул стаканчик, надул щеки и весь отяжелел, опустился в кресле под грузом забот. Вжился, вошел в образ, как сдутый шарик в глиняный горшочек. Тьфу ж ты, детство, отцепись...

— Вас беспокоит служба безопасности Сбербанка, старший операционист Андрей Колыванов! По вашему счету зафиксированы подозрительные операции. Скорее всего, к нему пытаются получить доступ посторонние лица.

— Да вы что! — ахнули на том конце. Голос был старческий, но еще густой, плотный. Дед пузатый, вояка-отставник, подумалось Павлику. Он привычно пошел по скрипту, и дедушка был клиент дай бог каждому, кроме Колымаго, — образцовый мамонт! Он охал, ахал, вздыхал и спрашивал, что же делать. На второй минуте дед начал называть его Андрюшенька, и Павлик понял, что премия в кармане. Хана тебе, колымага. Он принялся набрасывать на листочке пузо, коротенькие ножки и круглую голову. Глаза навыкате. Почему-то упорно рисовалась бородища до пупа. У пупа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он еще купил.

— Расскажи стишок, дружок, — раздалось вдруг в трубке.

— Простите? — во рту у Павлика пересохло.

— Стишок расскажи, раньше мне много рассказывали, — с охотой пояснил дед. — Нынче не то, не помнят ни черта. Все мозги просмартфонили. Зашибло все.

— Николай Иванович, давайте не отвлекаться, — строго сказал Павлик. — Речь идет о ваших сбережениях! Не время для стишков! Потом!

— Ну хорошо, потом так потом, — послушно согласился Николай Иванович. — Только ты уж не обмани дедушку.

— Ни в коем разе! — пообещал Павлик.

Деменция у деда? Или уже принял грамм двести, подгоняя праздник? Вот же люди, и жить торопятся, и чувствовать спешат. Павлик чуть нахмурился, и старший операционист службы безопасности усилил нажим: «в данный момент» «мошенники» «могут украсть все ваши средства» «надо спасать активы» «срочно»!

Дед на все соглашался, радостно сообщил код верификации карты, и Павлик немного успокоился и дедушку извинил. Старость, нахлынуло, бывает.

— Сейчас вам придет эсэмэс, продиктуйте код, будем спасать ваши средства. — Павлик стучал по клавишам, быстро входил в приложение банка. Азарт, вот что двигало им, гробовой аист Колымаго за прозрачной спиной, мертвенная, обжигающая в свете ламп дневного света белизна маркерной доски, почет, слава и фимиам коллег по цеху.

Дед сообщил код, Павлик молниеносно его ввел и получил доступ к онлайн-банку.

Так... Николай Иванович, — Павлик скрипнул зубами. — У вас на счету сто три рубля сорок копеек?

— Слава богу, целые! — ахнул дед. — Вот спасибо, родной! Вот выручил дедушку!

Павлик сухо попрощался, рассказал, что следует соблюдать безопасность и не отвечать на подозрительные звонки. Повесил трубку. Настроение у него испортилось. Сука, колеры совсем разленились — подбрасывают пустые заявки! Конечно, хорошо, что есть доступ к онлайн-банку, надо будет проверить счет попозже. Когда там обычно приходит пенсия? До пятнадцатого? Но это так, гроши на марципанчик.

Он посидел, посмотрел на облака. Ничего, Павлик, ничего. День еще не кончился.

Стена за спиной задрожала от удара.

Павлик повернулся.

Колымаго ликовал. Буйствовал. Танцевал экстатический победный танец воинственных племен Петрозаводска. Пританцовывая, он выскочил из кабинета и размашисто намалевал на маркерной доске цифру сорок шесть. Показал средний палец Павлику и вернулся обратно.

Павлик, мрачнее тучи, пролистал базу. Значит, надо закрыть три кейса до двенадцати часов? Ничего, Павлик, и не из такого выплывали. Помнишь, в «Сясьстрое» в две тыщи пятом как тебе круто пришлось?

Павлик со всей живостью припомнил подлых людей в «Сясьстрое» и вздрогнул. Ничего, нас швыряла молодость на кронштадтский лед, Колымаго подлый нас не обойдет.

Он выбрал вариант наугад (Алевтина Федоровна, семьдесят три, Люберцы), гарнитура издала нежный переливчатый звук, на экране мелькнуло окошко соединения, и в ушах у Павлика раздался знакомый голос.

— Ну так я жду стишок, — напомнил Николай Иванович.

Павлик тут же оборвал связь, с недоумением посмотрел на экран. Сбой какой-то?

Он отправил ноут в перезагрузку, запустил базу снова, выбрал на этот раз Эдуарда Петровича, пенсионера строительной отрасли, помечен как перспективный по итогам предварительного аудита.

Но вместо Эдуарда Петровича опять попал на Николая Ивановича, который обрадовался ему как родному.

Павлик захлопнул ноут. Отъехал на стуле. Поглядел на макбук, встал.

Сердце колотилось, как бабка в закрытые двери МФЦ. Павлик пригладил волосы, тревожно огляделся. Неладное что-то случилось в хрустальном кабинете на сороковом этаже в небоскребе «Русь». Недоброе.

Так ведь этот аспид Колымаго его и обойти может. Надо было срочно принимать меры. Павлик переставил алоэ с каланхоэ местами. Оценил критически. Хорошо. Но недостаточно. Недостаточно хорошо.

Плохая энергетика в кабинете, вот что. Дрянной фэншуй. Из-за этого все. Надо все негативные вибрации перевести на кого-нибудь.

Тяжелые времена требовали тяжелых решений — это Павлик Петрович выучил в тот миг, когда ступил на ступеньки подъезда Ленинградского вокзала, сказал: «Привет, столица», и у него тут же украли чемодан с вещами и документами.

Сурово обошлась с ним Москва, но где бы он был, если бы не тот злосчастный чемодан? Учителем литературы в Старой Ладоге?

Он встал, пошарил в кармане, но ни одной монетки, разумеется, не нашел. Обошелся кредиткой — поводил ей по клавиатуре, прошептал три раза «бедность не порок, нищета не зарок» и приоткрыл дверь.

— Никит?

Стажер поднял глаза.

— Давай махнемся машинами, — Павлик кивнул на ноут. — Ты ж хотел погонять мак?

— Че? Можно? — глаза у стажера стали по пять копеек.

— Да не вопрос! — Павлик распахнул дверь. — Новый год же. Пользуйся. Праздник к нам приходит.

Стажер радостно уселся в его кресло и закружился. Потом поймал мрачный взгляд Павлика, остановил вращение и выпрямился.

— Так я начну, ага?

— Удачи, — Павлик уселся на его место, брезгливо отодвинул клавиатуру, заляпанную кофе. С грустью посмотрел на засаленную гарнитуру со следами перхоти. За его маневрами из-за стеклянной стены настороженно наблюдал Колымаго. Павлик показал ему жестами всю глубину своего неуважения и надел вонючую гарнитуру. И тут же на экране — как чертик из коробочки — выскочило окошко входящего звонка. Павлик нервно сглотнул.

У них не было входящих. У Павлика вообще виртуальная АТС каждый раз генерирует подменный номер, и трафик идет через Бангладеш и Соломоновы острова.

Он помедлил, потом щелкнул мышкой «принять».

— Оборвалось, милый...

Павлик похолодел.

— Николай Иванович, а что, собственно, вы хотите? — робко спросил он.

— Так стишок, родной, стишок ты мне обещал!

— А если я прочту, вы меня отпустите?

— Дык я и не держу, дорогой, — ласково сказал дед и неожиданно твердо прибавил: — Нехорошо же обманывать дедушку, дедушка ждет.

Павлик обернулся. Колеры смотрели на него рыбьими холодными глазами, на дне которых плескалось вялое любопытство. Павлик помнил, как и сам сидел в таком общем зале, один из многих, вздорная единица за грошовым компом, и трепыхался в этом лягушатнике, пока не выбился, не достиг, не заработал на свой персональный аквариум.

В котором сейчас ворочал плавничками и с каждой минутой все больше осваивался розовоперстый и белобрысый Никита.

Павлик злобно глянул на стажера, и того отнесло к стене вместе с креслом.

— Конечно, Николай Иванович, сейчас прочту, — бойко сказал он. — Дело было в январе, стояла елка на горе, а возле этой елки бродили злые волки...

Павлик отбарабанил стишок Барто по памяти, даже гуглить не пришлось. Девушка за соседним столом смотрела на него круглыми глазами.

— Вот порадовал дедушку! — в голосе у Николая Ивановича чувствовалось удовлетворение. — Ну, проси, чего хочешь на Новый год?

— В смысле? — не понял Павлик.

— Подарок какой тебе подарить?

Павлик огляделся. Колеры уже вернулись к работе, Никита кружился в его кресле с блаженной улыбкой, Колымаго стоял на стуле, упираясь стопой в стол — в позе покорителя вершин и первооткрывателя земель, и что-то пламенно говорил в гарнитуру. Часы на стене показывали полпятого, и синие сумерки упали уже на город, разжигая в его теле огни фонарей и окон. Навязался этот дед на его голову. Надо бы его как-нибудь отвадить, ошарашить глупостью — яркой, как китайский фейерверк.

— Я хочу ничего, Николай Иванович. Совершенно ничего.

— Ну что ж, будет тебе ничего, дорогой, — согласился дед.

Павлик повесил трубку.

Подождал с минуту.

Никаких звонков. Тишина.

Он глубоко выдохнул. Теперь надо действовать осторожно и не спугнуть капризную удачу.

Надо перезагрузится, надо подзарядиться, и Павлик решил сгонять еще разок в кафе и заодно покурить. Пусть Колымаго топчет стол и Никита вращается в кабинете против движения солнца, он еще наверстает, еще ворвется в топ на белом коне.

Так Павлик и сделал — спустился поршнем в хромированном шприце лифта, вгоняя в вену ощущение праздника, возвращая себе радость и надежду, — потому что иначе зачем Новый год, и мандарины, и все эти золотые шары, и все великолепье цветной мишуры?

И вот он уже внизу, картонный стаканчик греет пальцы и кофейный дым течет в ноздри, и ноги несут Павлика к выходу, а в ладошке он сжимает вейп с ароматной жижей «Вишневая страсть», и в умолкнувшем сердце вновь начинают звенеть колокольчики.

И именно в этот миг двери небоскреба «Русь» распахнулись, и навстречу Павлику вошли решительные люди в черной униформе с устрашающими орудиями в руках. Во главе их шествовало трое мужчин в дорогих пальто и английского покроя кепи — один пониже, два повыше.

За стеклянными дверями разгорались веселые сине-красные фонарики проблесковых маячков.

Охранники на входе так и присели, придавленные сиянием властительных корочек в руках мужчин в пальто.

— Где тут у вас «Спецсвязьинвест»? — осведомился тот, который пониже.

Охранники указали, и люди быстро проследовали к лифтам.

Когда люди в пальто вместо со своей пугающей свитой унеслись ввысь, Павлик очень спокойно вышел из распашных дверей своего бывшего места работы и побрел вдоль стеклянной стены, горестно выдувая пары «Вишневой страсти».

Мимо мчались зеленоглазые такси, шли люди, обвешанные покупками, каждый сам себе царь и верблюд, а Павлик все шел и шел, пока перед ним не распахнулась дымная лента Москвы-реки. Павлик взошел на Багратионовский мост и уселся на лавочку, бессмысленно глядя перед собой.

Прежняя его жизнь была кончена, исчезла она в одночасье, унеслась прочь, подобно «Вишневой страсти», потому что там, далеко наверху, веселые люди в дорогих пальто и английских кепи наводили шмон. Летели бумаги в воздух, как голуби на свадьбе, колеров выставляли вдоль стен в художественном беспорядке, метался в своем аквариуме раненой барракудой Колымаго, хватал ртом воздух Никита, прячась за кресло.

И только Павлик, чудом выброшенный на берег игрой волны, рукой судьбы, еще трепыхался на песке. Воистину листьям в дубравах подобны сыны человеков, вяло подумал Павлик.

В бумажнике у него была пара кредиток и стопка скидочных карт, а в голове четкий новогодний план — тикать из города.

Но куда? Куда податься бедному Павлику Морозову в морозную ночь? Кто примет беглого старшего холдера, кто даст ему приют?

Не важно, главное — быть как можно дальше от небоскреба «Русь», разрезающего небо сверкающим полумесяцем кокошника.

В кармане задрожал телефон.

Павлик с изумлением пролистал эсэмэски. Писали все банки, где он открывал счета и карты. Все сервисы рапортовали, что средства, которыми располагал Павлик, успешно переведены на неизвестные счета.

Подвывая от ужаса, он проверил приложения и с ужасом убедился, что все счета опустошены — включая инвестиционные кошельки, акции, фьючерсы, вклады в золоте, платине, иридии, алмазах, жемчугах и слоновой кости далекого островного королевства Понго-Тонго. Даже криптошкатулочка, которую он прикопал на далеком, никому не известном сервере в Новой Зеландии, была вскрыта.

Все его деньги, нажитые тяжким бесчестным трудом, отправились в разнообразные благотворительные фонды, и теперь почтовый ящик Павлика ломился от писем благодарности и рассказов о том, как его миллионы помогут страдающим сиротам и больным деткам.

Павлик поднялся, шатаясь на дрожащих ногах, и не помня себя метнулся к выходу, обратно, в родную «Русь», движимый дикой надеждой, что ему все почудилось, что все можно вернуть назад, что он просто слишком глубоко вдохнул «Вишневой страсти», купленной в табачном закутке в переходе у Савеловского вокзала у косматого продавца, похожего на Чебурашку, но не такого ласкового.

Но навстречу ему по эскалатору поднимался полицейский патруль, и Павлик дернулся назад и повлекся подстреленным фазаном в сторону Кутузовского.

Дальнейший его путь был отмечен страданиями и освещен вспышками «Вишневой страсти», потому что она одна оставалась у него из его прежней жизни. Посасывая чубук вейпа, в клубах аэрозольного пара Павлик шатался по городу от банкомата к банкомату, но везде проклятые железные ящики отвергали его. Он кинулся вызванивать знакомых, но вести о падении «Спецсвязьинвеста» распространялись быстрее, чем степной пожар, — и звонки Павлика сбрасывали. А кое-кто и вовсе заблокировал.

— Вот же суки! — горестно восклицал Павлик, стоя у фонтана «Похищение Европы». Заледенелые хромированные рога скульптуры сверкали в свете прожекторов, вдали кипела утками река. Голуби реяли над ним и садились на вокзальные башенки в стиле модерн. Голуби ему не сочувствовали. Домой ехать было не на чем — денег не было. Павлик сунулся в метро, хотел повторить дерзкий маневр нахального студента, проскочившего зайцем за почтенной бабушкой, но ему два раза пребольно съездили по ногам железной тележкой, а потом на него очень подозрительно посмотрел полицейский.

Зазвонил телефон. Звонил Колымаго, и Павлик схватился за трубку, как младенец за грудь матери.

— Андрюша! — умильно воскликнул он, но Колымаго перебил его злым свистящим шепотом.

— Ну что, падла, сдал нас ментам?

Павлик так и сел на бетонную клумбу, припорошенную снежком.

— Да разве я мог бы, Андрюшенька!

— А кто тогда? Все, б***, остальные тут.

— Да не я это, — прорыдал Павлик. — Это совпадение.

— Совпадение будет, когда с тебя мерку снимут и гроб как раз придется.

— Зачем гроб, Андрюша...

— Анжелу кулером пытают, Павлик! Никите твои цветочки знаешь куда засунули?

— Господи, и Лизу засунули? — поразился Павлик. — Бедная Лиза!

— Все, п*** тебе, гаденыш, — пообещал Колымаго и прибавил с изумлением: — Вот же и правда, натуральный Павлик Морозов, гнида. Ну ничего, «Спецсвязьинвест» без хрена не съешь.

Звонок оборвался.

Павлик всхлипнул и бросился сквозь декабрьскую тьму, прорастающую снежными нитями.

Ветер отчаяния надувал его паруса. Прихлебывая из банки крепленое пиво, которое какой-то добрый человек не допил у ларька с шаурмой, Павлик мчался бесцельно, тщась избегнуть грозящей ему бури. Домой теперь уж категорически было нельзя, потому что у их конторы были хозяева, у хозяев были руки, и очень длинные.

В Хамовниках какие-то злые азиатские люди отобрали у него пиво и модную шапку-ушанку «Баленсиага». На набережной «Музеона» прямо под державным оком Петра Первого хамоватые подростки — вейп с «Вишневой страстью». Государь-император равнодушно смотрел, как Павлику дали по шее, потом долго валяли по набережной, пытаясь сорвать пуховик, но Павлик не дался — скакнул в сторону, перемотнулся через сугроб, ударился коленом о мэрскую плитку и похромал далее.

К двенадцатому часу ночи все пути перед Павликом замело. Везде встречал он недобрых путников и красный свет светофоров.

И вот, тяжело дыша, ступил он на площадь, залитую оранжевыми огнями. Мрачное пламя отчаяния тускло горело в глазницах, вид его был страшен и жалок одновременно. Он брел вдоль опустелых зданий, сжимая в руке телефон, но звонить ему было решительно некому. 

И тут телефон ожил. 

Окаменевший душой Павлик принял вызов с неизвестного номера — все равно хуже уже не будет. 

— Ну что, внучок, как дела? Понравился подарок?

Павлик остолбенел. 

— Николай… Иванович… а как вы? А откуда вы?

— Так ведь Новый год, Павлик, время чудес. 

— Это уж точно… — пробормотал Павлик. — Так это вы… а как? 

— Очень уж ты плохо себя вел, Павлик, все эти годы. Таких дел наворотил, что одним стишком не обойдешься.  

Павлик схватил ртом воздух. Он уже догадался, кому позвонил в эту новогоднюю ночь, но поверить в это категорически отказывался. 

— Сука ты, дедушка! — заявил он, когда дар речи к нему вернулся. — Я в пятом классе у тебя скейт просил, а ты мне что подарил? «Трех мушкетеров» 79-го года издания?! А сейчас морали читать будешь? 

Николай Иванович Морозов, он же дедушка Мороз, вздохнул. 

— И чем тебе мушкетеры не угодили? Хорошая книжка. 

Павлик, распаляясь злобой, сообщил, что думает о дедушке Морозе и великом французском писателе Александре Дюма. 

Дедушка вздохнул еще тяжелее. 

— Хорошие подарки я детям приношу. А взрослым то, чего они заслуживают. И вот что я тебе скажу, Павлик…

Смартфон в ладони Павлика заледенел. Слова Николая Ивановича потекли, как стылый воздух от оконного стекла, вымораживая череп Павлика изнутри. Они перекатывались внутри, как чугунные шары, и ударялись друг о друга с глухим звоном. А потом дедушка закончил говорить и повесил трубку. А сам Павлик — будто наполненный этим звоном, пошел, как медная статуя, по потрясенной мостовой и, не помня себя, вошел в павильон возле здания вокзала, где в тесноте и дыму сигарет его встретил торговый человек ИП А. Г. Малукян с грустными восточными глазами. И взял этот человек у него телефон и выдал ему денег взамен. 

Павлик вошел в здание касс и приобрел билет плацкарта (верхняя полка у туалета) на поезд, который отправлялся в 23:50 с Ленинградского вокзала. 

Когда куранты пробили двенадцать, ангелы свернули опустевшую наволочку, свободную от небесного пуха, над рубиновыми звездами и светодиодным кокошником небоскреба «Русь» и над мостами, изгибающимися кошками над рекой, и дорогами, и домами, и чугунной головой царя-кораблестроителя, и всеми прочими обитателями огромного города. Открылось тускло-оранжевое небо, в котором сквозь засветку проступили редкие звезды. Москва плыла в новорожденное темное пространство грядущего, но еще не вступившего в права года. Поезд Москва — Санкт-Петербург набирал ход. На верхней полке у туалета лежал Павлик Морозов. Поезд вез его домой. К маме. 

Аудиоверсию «Сказок Нового Года 2024», которая записана Полиной Цыгановой и Макаром Хлебниковым при поддержке книжного сервиса Строки, слушайте здесь