Все как у людей
текст:
Эдуард Лукоянов
Вышел «Собакистан. Процесс» — последняя часть комикса, который заставил русскоязычную публику серьезно относиться к жанру. По просьбе The Blueprint с авторами «Собакистана» поговорил писатель и редактор сайта о книгах и чтении «Горький» Эдуард Лукоянов и выяснил, может ли история о тоталитаризме в собачьем государстве чем-то помочь нам прямо сейчас.
Три года назад «Собакистан» сделал то, что не удавалось прежде ни одному российскому комиксу: заставил интеллектуальную публику отложить Зебальда и Янагихару и взять в руки книжку с картинками. История, созданная Виталием Терлецким и Катей (просто Катей) влюбила в себя примерно всех и в итоге попала в шорт-лист весьма highbrow премии «НОС» — достижение, которое в обозримом будущем вряд ли удастся повторить отечественным мастерам визуально-нарративного жанра. Свое дело сделала в том числе грамотно выстроенная маркетинговая стратегия. Удачные коллаборации и интервью не самым очевидным для этой темы изданиям — все это позволило Виталию и Кате осуществить интервенцию на территорию, которая традиционно считалась свободной от комиксов.
Но куда важнее сеттинг — в тоталитарной республике Собакистан каждый может увидеть то, что ему хочется: творческое осмысление авторитарного прошлого, ностальгию по предельно условной, но все равно великой стране, которую мы потеряли, карикатуру на современную действительность ну или просто красивый и остроумный комикс.
Последняя трактовка, несмотря на ее очевидный гедонизм, чрезвычайно важна в контексте «Собакистана». Это действительно очень умная, смешная, едкая, грустная, тревожная и при этом удивительно нежная книга, которую, на мой взгляд, можно и нужно давать детям. Виталий Терлецкий со мной решительно поспорил бы — однажды я был свидетелем того, как он отказался продать экземпляр первого тома «Собакистана» женщине, пришедшей на ярмарку Non/fiction, чтобы купить книг для своего десятилетнего сына. Вместо этого он вручил покупательнице «Щенков» и «Собакистаун» — сиквел для юной аудитории и ретрофутурологический спин-офф соответственно.
И вот наконец вышел «Собакистан. Процесс», завершающий трилогию о собачьем тоталитаризме и стратегиях сопротивления ему. Наступило светлое постсобакистанское будущее: в стране теперь проводятся конкурентные выборы, холодным стеклом блестят высотки и торговые центры, нет коллективной собственности и все частное — включая суды. В одном из таких частных судов проходят слушания по делу об осквернении памятника товарищу Дружку — давно умершему лидеру Собакистана из далекого мрачного прошлого. На скамье подсудимых — Комета, единственный выживший из своры гипнощенков, расстрелянных в первой части. И все происходящее в подчеркнуто реалистичном «Процессе» куда страшнее, чем тоталитарный кэмп, который так веселил нас три года назад.
Наверное, не такого финала ждали фанаты. Но кажется, что иначе судьба «Собакистана» сложиться и не могла.
— Скажу честно, без обиняков, как выражались в годы моей комсомольской юности: читать финал «Собакистана» мне было очень грустно, если не сказать депрессивно. А у вас как настроение по этому поводу?
Катя
Да тоже депрессивное, на самом деле...
Терлецкий
Я просто очень рад, что мы его сделали. Я боялся, что не сделаем.
Катя
Ну да. В этом году мне было непонятно, будет он печататься или не будет печататься, нужен он кому-то или никому не нужен.
ТЕРЛЕЦКИЙ
Мы планировали закончить его в 2021-м, но Катя немножко перегорела с «Собаками» — их долго и трудно делать. Мы сделали перерыв на «Собакистаун» — маленький двадцатистраничный комикс, где действие происходит в идеальном городе «одноэтажной Америки» 1950-х. Когда он вышел, читатели спрашивали: «Это что такое? Альтернативная реальность? А это канон? Собакистаун еще появится в трилогии?» А я и не знал, что ответить, поэтому отвечал: «Да, конечно, нет, не знаю».
Но в этом году Катя собралась и нарисовала третий том.
КАТЯ
Да, делать комиксы долго и трудно. После «Щенков» мне очень хотелось рисовать делать новых «Собак», но с разбегу вписаться в какой-то большой проект было сложно. Поэтому в 2021 году сделали маленький «Собакистаун» — на эту маленькую историю ушло два месяца.
ТЕРЛЕЦКИЙ
Тут надо пояснить немного о технологии производства. Со всеми этими нейросетями люди могут подумать, что комиксы компьютер за полминуты рисует.
КАТЯ
Но это на самом деле долгий процесс. Сначала делается раскадровка по сценарию, потом рисуются контуры, затем все это собирается в цвете, верстается, готовится к печати. Если заниматься только комиксами и ничем больше, то стандартного объема книгу можно подготовить за пять-шесть месяцев. Но если у тебя есть еще какая-то работа, на которую ты живешь, это все может затянуться на гораздо большее количество времени. Обычно в конце еще всплывает все, что нужно доделать и переделать, и в этот момент наступает самый тяжелый кранч. Книжки не получается делать быстро, но в этом году третий том «Собакистана» сильно упростил жизнь, он напоминал мне о моем нормальном состоянии, когда ты просто садишься и рисуешь комиксы. Такая отвлекающая терапевтическая штука.
— В «Процессе» есть такой забавный момент: если дать его почитать человеку, который не знает, о чем были первые две книги, он, вероятно, очень удивится тому, насколько странный мир в нем изображен. А может, просто ничего не поймет.
терлецкий
Верстальщик нового «Собакистана» не читал первые два тома. Он сверстал том за неделю и сказал: «Блин, такой интересный комикс, я до этого не читал русские комиксы, но теперь дам им шанс». Если читать отдельно «Щенков» (второй том трилогии), там будет обратный эффект: у нас есть читатели, которые не знали, кто такой товарищ Дружок и воспринимали второй том как приквел ко всей истории про Собакистан. В третьем томе у нас вообще нет никакой преамбулы, сразу начинается действие — с места в карьер.
катя
Он сам по себе нелинейный, но при этом достаточно понятно выстроенный.
— Но все равно читатель, незнакомый с сеттингом, наверняка удивится, когда в третьем томе ни с того ни с сего возникнут гипнощенки
Терлецкий и Катя (смеются):
Ну да.
Терлецкий
Гипнощенки еще с первого тома всем режут глаз. Но я хочу напомнить: мы читаем комикс, ребята. Это нарисованные собаки, это гипнощенки, давайте не будем сравнивать их с каким-нибудь «Маусом»... А к чему ты вообще клонишь?
— Но все равно читатель, незнакомый с сеттингом, наверняка удивится, когда в третьем томе ни с того ни с сего возникнут гипнощенки
Терлецкий и Катя (смеются):
Ну да.
Терлецкий
Гипнощенки еще с первого тома всем режут глаз. Но я хочу напомнить: мы читаем комикс, ребята. Это нарисованные собаки, это гипнощенки, давайте не будем сравнивать их с каким-нибудь «Маусом»... А к чему ты вообще клонишь?
— К тому, что надо прояснить в общих чертах сеттинг всей трилогии. В первом томе мы попадаем в государство Собакистан, в котором установлен закрытый тоталитарный режим во главе с вождем по имени товарищ Дружок. К третьей части сеттинг полностью меняется: товарищ Дружок давно свержен, строй вроде бы сменился, но главную героиню Комету все равно судят за осквернение памятника бывшему вождю. Сколько времени в человеческом летоисчислении прошло с момента действия первой книги? Лет шестьдесят?
Катя
Наверное, лет пятьдесят.
Терлецкий
Да нет, мне кажется, лет сорок всего.
— Что произошло в Собакистане за эти полвека, пока он проходил путь от тоталитаризма к, скажем так, суверенной демократии?
ТЕРЛЕЦКИЙ
Мы не знаем.
— Нет, вы знаете.
ТЕРЛЕЦКИЙ
Нет. В этом и фишка: есть декорации первой части, второй части и третьей части. А что за ними — я не знаю. Это не халтура, мы специально делаем такие пропуски, чтобы читатель сам додумывал что хочет и делал за нас нашу работу.
— По поводу декораций. Первое же, что бросается в глаза, — то, как изменился визуальный язык «Собакистана». Первый том поражал эстетикой тоталитаризма с его яркими мозаиками, монументами и так далее. В «Процессе», наоборот, изображение стало предельно аскетичным.
Катя
Во многом они все равно остались похожи. В первом «Собакистане» тоже было много простых кадров с говорящими головами одинаковых собак. Но в «Процессе» мне хотелось приглушить цвета, потому что тоталитарная эстетика с яркими красно-желтыми цветами создавала иллюзию красочной жизни. Тут все это ушло. Плюс — сама судебная история подразумевает...
Терлецкий
Скуку.
Катя
Скуку. И подсудимая, и присяжные, и работники суда сами собой погружаются в монотонность процесса, и сама атмосфера диктует, как мне ее изображать.
— И текста стало заметно больше.
Терлецкий:
В первой книге повествование в каждой конкретной главе велось через призму конкретной личности, показывались разные точки зрения на одни и те же события. Вторая книга, «Щенки», выполнена в традициях детского детектива, там еще все проще. В «Процессе» же читатель видит мир глазами самой системы: суда, государственного телевидения. А система всегда производит очень много текста.
— Из-за резкой смены визуала я лично вдруг заметил то, что все это время лежало на поверхности, но при этом удивительным образом не обращало на себя внимание. Ваши собаки — это просто люди с самыми обыкновенными человеческими телами, к которым приделали собачьи головы.
Катя
Это не продумывалось специально. Но, в первую очередь, мне нужно было сохранить им пальцы на руках, чтобы они могли нажимать на курки пистолетов.
Терлецкий
А я только после выхода книги заметил, что ни у кого из персонажей нет хвостов. Это я обнаружил лишь когда интересующиеся граждане стали спрашивать, где хвосты. Оказывается, есть граждане, которым очень важно, чтобы у собак были хвосты, а некоторым из них — чтобы у собак еще и были звериные пропорции и формы тела. У них отдельная субкультура, и они готовые платить огромные деньги за подобные картинки. И мы каким-то образом с этой субкультурой не пересекаемся.
— Кафка. Кто-то должен был произнести это слово, в переводе с чешского означающее «галка».
Терлецкий
«Процесс» — очень удачное название, и в процессе работы над книгой я прочитал «Процесс» Кафки, чтобы наш «Процесс» не стал таким же, как тот «Процесс», случайно.
— У вас получилось, потому что «Процесс» Кафки совсем про другое.
Терлецкий
Да. Помнишь, чем этот роман заканчивается? Главный герой ходит туда-сюда, поднимается на чердак, какое-то белье сушит, потом его отправляют туда-то, чтобы наконец его процесс завершился, он выходит на улицу, его пыряют ножом и он умирает. Я всегда хотел заканчивать книги так же: когда надоело, просто пырнул героя ножом — и все. Надо будет так «В плену у тролля» закончить.
— Давно пора. И вот что еще интересно в финальной части «Собакистана»: как в этом тоталитарном обществе, напоминающим сразу все «красные» режимы XX века, появился религиозный мотив? Вроде бы ничто не предвещало, а тут вдруг у собак появилась полноценная церковь, религия, мифология и даже собственная церковная архитектура.
Терлецкий
Раскрою секрет. Когда я писал главу про последние, настоящие похороны Дружка, который все никак не хотел помирать, я вдруг подумал: а ведь в новейшей истории России национального лидера пока что хоронили лишь один раз. И я сел смотреть запись телевизионной трансляции похорон Ельцина. Она длится четыре с половиной часа, и я удивился тому, как много места в ней занимает церковь. Ельцин у нас когда умер? В 2007 году. А совсем незадолго до этого у нас еще были все эти «красные» похороны, и устроителям похорон Ельцина каким-то образом удалось совместить церковность и номенклатурность. Для меня это было чем-то удивительным: это так не вяжется одно с другим, оно не должно сосуществовать. Ну а поводу собачьей церкви, тут читателю надо самому решать: хороша или плоха церковь, которая поклоняется какому-то древнему глубоководному божеству... Кстати, в той трансляции с похорон Ельцина прямые включения перемежались сюжетами о молодости Бориса Николаевича, его детстве. На экране появляется мужик, он стоит в чистом поле и говорит что-то вроде: «Вот здесь Ельцин бегал босиком и ловил изысканных бабочек, когда был ребенком». И я задумался: «А что в нашей собакистанской мифологии есть про прошлое?» И вспомнил только один эпизод, который в полной мере раскрылся в «Процессе». Но чтобы читателю его понять, придется освежить в памяти допматериалы к первому тому.
— Ты часто апеллируешь к Ельцину, все знают, что ты его большой поклонник...
Терлецкий
О да!
— Но при этом в российском обществе нет, мягко говоря, консенсуса по поводу Бориса Николаевича. А в Собакистане образ диктатора Дружка воспринимается даже новым строем в благожелательном ключе: это наше родное прошлое и не надо его ворошить. Получается, общество не произвело ни малейшей переоценки ценностей, а товарищ Дружок оказался живее всех живых?
Терлецкий
Не завидую я жителям Собакистана. Скажи хорошо, что мы не в нем живем?
— Абсолютно. Но когда «Собакистан» только начинался, все уверенно говорили, что он срисован с КНДР или с Туркменистана. Однако если присмотреться внимательнее, то это был скорее собирательный образ всех диктаторских режимов второго и третьего мира, если использовать старорежимную терминологию. Это и Румыния времен Чаушеску, и Югославия, и Чехословакия, и ВНР, и, конечно, их азиатские аналоги. Однако в «Процессе» этот эклектичный собирательный образ заметно обрусел.
Терлецкий
Мир вообще заметно «обрусел». Россия в центре внимания... Но на самом деле это не так. Мы сейчас в Японии находимся, тут вообще всем плевать, что в остальном мире происходит, у них свои азиатские проблемы. Вчера разговаривал с китайским студентом, который с нами учится в языковой школе. Он спрашивает: «А что там [в Европе] происходит?» Я отвечаю: «Смотри, один мой друг теперь живет в Сербии, ему пришлось уехать из страны». «Сербия?». «Ну, была такая страна — Югославия...». «Что?». «Сербия, Хорватия, Словения, Македония, Босния. Тебе о чем-нибудь говорят эти слова? Это такие страны в Европе». «Это Европа?! Я думал, Европа — это Германия, Франция». «Ну и, например, Сербия». И он завис: «Сербия... Сербия... Кажется, я видел какой-то сербский фильм на порнхабе». Вот так мир по ту сторону Урала видит всю эту «ситуацию».
— А в Японии, что, не спрашивают, чьи Курилы?
Терлецкий
Может, и спрашивают, но я не понимаю.
— Но вернемся к комиксам. Открытый финал «Процесса», в котором [спойлер], мне показался абсолютно безнадежным, глаза мои увлажнились, радость жизни меня покинула.
Терлецкий
Да никакой он не открытый, все там понятно. Особенно после 2022 года.
Катя
А кому-то же еще он тоже показался открытым из тех, кто читал.
Терлецкий
Да-да-да. «Хоть какая-то надежда, хотя бы в комиксах». Да какая надежда.
— Это еще один забавный момент. У вас там появляется комикс внутри комикса, вдохновляющий одну из героинь, которая после этого должна всех порвать. Но получается, что этого не происходит.
Терлецкий
Вдохновляться комиксами можно сколько угодно, чем все мы и занимаемся. А у объективной реальности свое мнение на этот счет.
— Да, объективная реальность демонстрирует, что можно сколько угодно заниматься так называемым «искусством», но все это будет разбито в пух и прах.
Терлецкий
Ну мы же с тобой сейчас вроде разговариваем о том, что вышла книга? Значит, не все потеряно. Да и на что лично нам жаловаться? С 2019 года выходит уже шестой тираж «Собакистана». Это удивительно как минимум по трем причинам. Во-первых, мы независимое издательство, а не корпорация. Во-вторых, это комикс, а не традиционная литература. В-третьих, после принятия последнего закона об ЛГБТ он все еще может оставаться на полках.
— Да, это практически невероятно, что за три с половиной тома, если считать с «Собакистауном», вам до сих пор удалось не попасть ни под один «регулирующий» закон.
Терлецкий
Потому что мы очень аккуратные.
— В чем бы вы сами себя обвинили, если бы начался суд над «Собакистаном» и вас назначили бы прокурорами?
ТЕРЛЕЦКИЙ
Мы много думали над этим, но пришли к простому выводу: если нам захотят за что-то предъявить, то всегда найдут повод. Поэтому мы не подстраивались ни под какие конкретные законы. К тому же у нас в руках потрясающий инструмент — эзопов язык и говорящие на нем животные. Мы используем его по максимуму.
КАТЯ
А мне кажется, что все просто плевать на комиксы. До поры до времени.
— Как до лета этого года всем было плевать на янг-эдалт. Но хорошо, что российская комикс-индустрия сама скоро умрет, не дождавшись, когда на нее обратят внимание соответствующие службы.
ТЕРЛЕЦКИЙ
Да.
— Наверное, только самый внимательный читатель заметит, что во вселенной «Собакистана» случилась война. Она мимоходом упоминается лишь на одной панельке в первом томе.
Терлецкий
Не помню. А где там это?
Катя
В самом конце Дружок говорит, что отвлечет народ войной, пока ему не нарожают новых гипнощенков взамен убитых. А во втором томе, в «Щенках», у нас, кажется, гражданская война.
— При этом такое масштабное историческое событие почему-то остается за кадром.
Катя
В России в девяностые тоже была война...
Терлецкий
Катя!
— Только она называлась эвфемизмом «операция по восстановлению конституционного порядка».
Терлецкий
Может, и в Собакистане что-то похожее произошло. А щенкам по фигу на взрослые проблемы. Щенки нюхают клей...
Катя
Ходят в школу.
Терлецкий
Ходят в школу, у них свои щенячьи проблемы, своя детективная история. Помнишь, в 90-х и начале нулевых выходила огромная серия детских детективов? Там где-нибудь хоть раз упоминается война? Нет. А у Владислава Крапивина упоминается, кстати: у него в одной из поздних книг герой бежит с первой чеченской, и его укрывает мальчик. Но мы не Владислав Крапивин, нам для сюжета подобное не нужно.
