Экстремальный Дед

текст:

Эдуард Лукоянов

Сегодня писателю Лимонову исполнилось бы 80 лет. На языке игроков в лото — Эдичка стал бабкой. Однако на деле писатель давно уже превратился в деда, объясняет нам Эдуард Лукоянов.

вместо предисловия

1

Писателю в России нельзя заниматься политикой. Дело это очевидно аморальное, никак не сочетающееся с возвышенным и скорбным писательским трудом. В России писателю, как и любому другому гражданину, надо заниматься своим делом: описывать мир во всем его многообразии и сложности.

Общественно приемлемый политический потолок для русского писателя советского толка — посидеть в лагерях или дурдоме за распространение самиздата. Политический потолок для русского писателя российского разлива — публицистика, причем желательно черносотенная, туповатая, но с апломбом вселенского откровения; печататься она в идеале должна в журналах вроде «Нашего современника», чтобы уж точно никому не попадаться на глаза.

Ни то ни другое не устраивало Эдуарда Лимонова — первого со времен Тургенева русского писателя отчетливо европейского склада.

В советских лагерях, огороженный от мира и оставшийся без минимального общественного внимания, он бы скоро заскучал, объявил голодовку и умер. Лимонову не был чужд ближневосточный культ фидаинства (по-простому — партизанщины) с его героическим самопожертвованием, но ему уж точно не хотелось оказаться одной из безликих единиц, поломанных системой и выброшенных в небытие.

Так, рассказывая о московско-околодиссидентском периоде жизни Лимонова, его биограф Андрей Балканский (Дмитриев) пишет: «При чтении [книги Анатолия] Марченко [„Мои показания“] у Эдуарда вызвала протест сцена, где заключенный в лагерной санчасти отрезает свой член и бросает к ногам врача. „Не верю!“ — говорил он».

Дмитриев никак не комментирует, почему Лимонову показалась невероятной именно эта из множества подобных сцен, изображенных Марченко. Можно подумать, молодому поэту показалось немыслимым добровольное уничтожение именно этой части тела. Но, пожалуй, скорее он подумал так: зачем приносить подобную жертву, которую никто не оценит и даже не увидит?

не дед

2

В послеоттепельной брежневско-андроповской России Лимонову делать было нечего. Диссидентом, по крайней мере в привычном смысле слова, он не был, но был элементом, глубоко чуждым строю на эстетическом уровне: лохматый эксцентрик — непонятного классового происхождения и, что главное, совершенно непредсказуемый — то он поддерживает «пражскую весну», то славит советские танки. Если верить достаточно правдоподобной легенде, которую Эдуард Вениаминович охотно поддерживал, — после нескольких безуспешных попыток завербовать его в КГБ или хотя бы понять, что у него на уме, Лимонова просто попросили уехать из страны.

В этом он не был уникален и тем более одинок — абсолютно идентичный путь из Москвы в Вену, Нью-Йорк, а затем в Париж и снова в Москву проделал, например, Юрий Мамлеев, полная противоположность политически заряженного панка Лимонова. Но главное различие между ними не в том, какими они уехали, а в том, что каждый из них привез из добровольно-принудительной эмиграции. Автор «Шатунов» вернулся с «Россией Вечной» — фэнтезийным образом идеальной Родины, сверстанным из школьного учебника литературы и собственных мистических озарений. Лимонов же вернулся с Европой, на которую потом обрушится с упреками в том, что она мирно спит, пока у ее постели договариваются «джихад в Берлине завершить до лета».

Здесь неплохо бы понять одну элементарную деталь. Даже сейчас мифическая «Европа» радужных флагов, гендерно нейтральных молитв к Богу и безусловного базового дохода существует лишь в фантазиях федеральных телеканалов и тех, кто их принципиально не смотрит. Тогда же, в начале 1990-х, «Европа», которую увидел и принес с собой Лимонов, — это была Европа ростокских погромов, Европа «старого фашиста (Пьера Грипари)», Европа вчерашних боевиков «Национального фронта», снимающих бомберы, чтобы нацепить парламентские пиджаки.

Эту «Европу» Лимонову оставалось куда-то приложить. Для этого, очевидно, была нужна политическая сила, но ничего подходящего в России, разумеется, не нашлось. Необходимо было создать пусть и миниатюрную, но однозначно собственную партию, объединяющую все, что неприемлемо для обывателя того времени, которого уже тошнило от всего советского, но который еще нежно лелеял память о светлом (советском же) прошлом. Из этого невроза Лимонов с ловкостью успешного западного маркетолога, досконально знающего своего нынешнего и будущего клиента, произвел идеологию, визуальным воплощением которой выбрал черный серп и молот на легко узнаваемом третьерейховском красно-белом фоне.

В этом ему помог другой специалист в области радикального маркетинга — молодой на тот момент философ Александр Дугин, недавно исключенный из ультраконсервативного общества «Память» (по официальной версии — за увлечение оккультизмом, по неофициальной — за сотрудничество с органами). Через несколько лет Александр Гельевич и примкнувшие к нему сторонники почвеннического пути развития России устроят раскол и будут изгнаны из лимоновских рядов, затаив дремучую русскую злобу. Но это будет потом.

Пока же оставалось придумать, где печататься — не в «Нашем современнике» или же газете "День"/"Завтра" публиковать полубезумные агитки. Одновременно с теперь уже «признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ» Национально-большевистской партией рождается газета «Лимонка», породившая столько мемов, что они до сих пор расходятся на стикерпаки в телеграме. Красивые девушки, якобы состоящие в партии, признаются в любви каждому отдельно взятому нацболу (на самом деле это были просто креативно подписанные фотографии, присланные в модельное агентство), «письма в редакцию» от пенсионеров, требующих социальной справедливости и немедленного сексуализированного насилия над немецкими детьми, рецензии на высоколобое кино и андеграундную музыку, интервью (вымышленные) с западными суперзвездами и так далее и тому подобное. Все это «Лимонка», в которой каждый автор подсознательно стремился переплюнуть Лимонова по части культурной и политической отбитости. Глянец на газетной бумаге, глянец, требующий немедленно уничтожить саму идею глянца, отобрать и поделить все, что на ней заработали его производители. Это — «Лимонка», радикальному плюрализму которой позавидовала бы иная ультралиберальная газета или даже радиостанция. Плюрализм этот имел лишь одно правило: можно продвигать любые идеи, лишь бы они не были «нормальными».

Доходило до того, что чуть ли не в пределах одного номера «Лимонки» можно было насладиться статьей Гейдара Джемаля в поддержку северокавказских моджахедов, памфлетом о необходимости срочно стереть Грозный с лица земли и пацифистской колонкой с пожеланиями генералам отправить своих сыновей в Чечню, если им так хочется воевать. И если первые два пункта государство еще могло как-то терпеть, то последний оказался перебором.

Журналист Роман Попков, в свое время дослужившийся в НБП (признана экстремистской организацией, ее деятельность запрещена на территории РФ) до гауляйтера, недавно вспомнил один показательнейший эпизод. В начале 2006 года достоянием общественности стал шокирующий случай дедовщины в российской армии, в центре которого оказался рядовой Андрей Сычев, изувеченный сослуживцами.

Следуя воле народа и народному же возмущению, нацболы первым делом захватили несколько военкоматов в Москве и регионах. Акции проходили под лаконичными лозунгами: «Сыну [министра обороны Сергея] Иванова — судьбу Сычева» и «Министра Иванова — рядовым в Чечню!». С аналогичными призывами лимоновская партия участвовала в митинге у здания Министерства обороны, во время которого у них нашлись оппоненты в лице «Евразийского союза молодежи» Александра Дугина. Чернорубашечники из ЕСМ вышли с транспарантом, на котором золотыми буквами был написан их исчерпывающий контраргумент: «Наш сапог — свят!»

Стоит ли напоминать, какая из этих политических сил вскоре прекратила существование, а какая вполне себе живет, отчасти здравствует и даже наводит определенный ужас на западных экспертов, всюду ищущих следы мозга Путина (как вновь и вновь на протяжении долгих лет упорно именуют Дугина).

дед

3

Сейчас, когда в массовом сознании фрустрированных очкариков от «Лимонки» осталась лишь панково-сексуальная глянцевая пыль, даже как-то неприлично вспоминать, что Эдуард Вениаминович своими газетами собственноручно затыкал фонтаны дерьма, когда в бункере НБП в очередной раз прорывало трубу. Впрочем, очевидцы настаивают, что это все-таки были стопки газеты «Завтра». Если это действительно были прохановские листовки, а не «Лимонка», то это очень печально, потому что тогда поистине пророческими стали бы строки из поэмы «Мы — национальный герой» (1974):

Ему не нужна особая обстановка

Национальный герой обливает любые вещи своим сиянием.

И вещи приобретают новый романтизм.

Таковы и глинистый овраг в районе Харькова и московские бензиновые огородики у Яузы и дымящаяся свалка и продавленные стул и диван.

Не правда ли, красивый был бы образ? Поэт отчаянно затыкает потоки нечистот своими героическими текстами, но даже смесь дерьма, мочи и превратившихся в жидкость останков домашних животных не способны уничтожить их героику теплой вечной танковой брони.

Впрочем, в этих строках достаточно пророчества и о продавленном диване — единственном по-настоящему верном спутнике жизни Лимонова, так или иначе всплывающем в каждом его большом тексте. А в 2001 году он отправился продавливать нары по делу о создании группировки, собиравшейся, по версии следствия, совершить вооруженное вторжение в Северный Казахстан для его последующего включения в состав Российской Федерации.

Люди, которые были классово и тем более политически предельно далеки от партии Лимонова, люди, которые в последнюю очередь бредили русским Казахстаном, искренне сострадали Эдуарду Вениаминовичу и его соратникам — писателю в России, конечно, нельзя заниматься политикой, но и в тюрьму его, «романтика-фантазера», отправлять последнее дело. Отчасти потому, что русский писатель в России — это что-то вроде блаженного, а то и юродивого, обижать которого — великий грех.

В принципе, персонально его, как выяснится, особо и не обижали. В заключении Эдуард Вениаминович собирался с мыслями, пел в тюремном хоре, писал эссе, среди которых была небольшая, но по-своему хрестоматийная статья «Сиськи в тесте».

После выхода на свободу Лимонов преображается — отныне он для юных партийцев становится Дедом. Никаким дедом он тогда еще не был: шестьдесят лет по меркам нашего времени еще не тот возраст, когда мужчину можно так назвать безнаказанно. На самом деле бывалые нацболы его так и не называли, но самому Эдуарду Вениаминовичу это прозвище очень нравилось. И нетрудно понять почему.

Став Дедом для молодых партийцев, он осознал: по крайней мере вождистская часть его проекта наконец реализована. Ленин был ласковым дедушкой, Сталин — суровым отцом народов, Лимонов объединил в себе обе эти семейно-властные фигуры. Он больше не потерянный Эди-Бэби и не ранимый Эдичка, он — экстремальный Дед.

И примерно тогда же он начинает использовать в качестве ругательства свое любимое слово, которое прежде считал синонимом слова «хороший». Это слово «современный». «Я выгляжу современно», — такова была когда-то высшая похвала, которую он воздавал самому себе. Самое же суровое обвинение из уст Лимонова с разными вариациями звучало так: «Мои сонные собратья-писатели не поняли и не почувствовали современности» («Бегущие эстетики современности», 2003).

Отныне же для Лимонова «современный» — как «современная Европа», сонная, жирная, «современная Россия» с «современной молодежью» — точно такие же. «Музей Пикассо оказался современной ****** [чушью], извините за выражение», — пишет он в посмертно изданной книге «Старик путешествует» (2020). «У [Семена] Пегова, как и у всех его современников, — небольшой живот, нависающий над трусами. Люди моего возраста мало жрали; эти жрут много, оттого и животы. Я, по старой привычке военного хлопца, животы недолюбливаю», — замечает он там же. «Лошадей в современном мире нет. Их заменил автомобиль. Ищите их на улицах — их нет. Их нет», — печально вздыхает Эдуард Вениаминович Лимонов (1943–2020).

undead 

4

«Лимонов, баллада об Эдичке»

Впрочем, если посмотреть последние интервью Лимонова — скажем, в гостях у Владимира Познера, — можно заметить, что, сам того не осознавая, он и на этих кадрах выглядит чрезвычайно современно. Не по фигуре сидящий пиджак, из-под которого трогательно-нелепо торчит воротник белого поло, болезненная жестикуляция, чудовищная бледность больного старика — все это тоже современность, которая наконец совпала с естественным состоянием своего яростного фаната.

Теперь Лимонов мертв. Но творческий проект его живет — пусть, наверное, и не совсем так, как ему представлялось за написанием поэмы о себе как национальном герое. В Гостином Дворе, в самом сердце страны, которая наконец взяла правильный, по мнению покойного, курс, должна была пройти выставка, посвященная его 80-летию. Но ее взяли и отменили.

А тем временем в Европе со дня на день выйдет фильм «Лимонов, баллада об Эдичке» — совместное производство Италии, Франции и Испании, режиссер Кирилл Серебренников. Символично, что главную роль в нем исполняет Бен Уишоу, голосом которого говорит медвежонок Паддингтон из одноименного фильма.

Медвежонок Паддингтон ведь тоже нацбол старого призыва: радикальный патриот, народник, отмороженный погромщик, одет бедно, но стильно, действует под звучным псевдонимом — хоть сейчас выдавай партийный билет, повязку с лимонкой и отправляй штурмовать какое-нибудь административное здание в Пензенской области. Потом он отсидит трешку в колонии общего режима, разочаруется в идеалах юности, на компенсацию от ЕСПЧ уедет в деревню и будет там жить, лишь иногда вспоминая о том, как однажды ударил в челюсть знакомого мента — но судили его не за это. Да и любили, в общем, тоже.