Изображая жертв
Сегодня вышла последняя серия «Фишера» о том, как Александр Яценко, Иван Янковский и Александра Бортич в конце 1980-х ловят серийного маньяка, убивающего подростков, основанный на деле реально существовавшего серийного убийцы Сергея Головкина. Сериал — очередное доказательство моды на true crime, захватившей отечественное телевидение, и хороший повод для разговора о том, как работать с такой сложной фактурой.
«Хороший человек» Константина Богомолова, основанный на расследовании Саши Сулим дела Михаила Попкова, за 30 лет убившего в Иркутской области 80 человек, сериал «Душегубы» Юлии Шунто о серийном убийце Геннадии Михасевиче, орудовавшем в 1970-х в Витебске, «Чикатило» Сарика Андреасяна и «Казнь» Ладо Кватании о нем же — вот только некоторые отечественные сериалы и фильмы, посвященные советским и российским маньякам, которые вышли за последние несколько лет. И это не говоря о «Грузе 200» Алексея Балабанова, в котором он максимально внятно продемонстрировал, как истории маньяков становятся лучшей метафорой для политического высказывания. О том, как true crime обосновался на отечественном телевидении, The Blueprint писал отдельно, но «Фишер» — это, безусловно, некоторая веха. Хотя бы и потому, что создатели сериала перед его запуском заявили о том, что к материалу будут подходить, что называется, сознательно.
Накануне выхода «Фишера» шоураннеры сериала, Сергей Кальварский и Наталья Капустина, так описывали грядущий проект: «Мы практически не видим маньяка в сериале, мы не видим его жизни. Мы видим только страшные последствия его действий: мертвые дети, свихнувшиеся от горя родители, полностью разрушившие свои жизни следователи. Таким образом мы не только не романтизируем маньяка, мы не даем ни одного шанса на сочувствие злодею». И не соврали. Действительно — персонажа, списанного с Сергея Головкина, с 1986 по 1992 год убившего 11 мальчиков в Одинцовском районе Московской области, мы видим на экране считаные разы. Романтизировать его действительно не удастся, и главной ловушки, в которую попали многие их коллеги, Кальварский и Капустина избежали. В центре истории, как завещал Дэвид Финчер, — люди, которые ловят маньяка, а не сам маньяк. Однако другой избежать не удалось — и вопросы о том, чем мотивирована и насколько оправдана демонстрация ультранасилия на экране (в данном случае еще и по отношению к детям), которые появились не вчера, а в момент изобретения кино, создателям «Фишера» задать можно.
В разные годы и в разных странах эту проблему решали по-разному, но чаще всего скатывались в цензуру — в Америке до 1960-х действовал запретительный Кодекс Хейса (там больше внимания уделялось сексу, но и прямая демонстрация «насилия» тоже в почете не была), в СССР орудовала государственная цензура. В европейском кино особо напряженная дискуссия по вопросу шла в секции документального кино, которая, как сейчас понятно, будет особенно полезна создателям true-crime-проектов.
О том, возможно ли показывать на экране сцены реальных пыток и убийств, в острую фазу вступила в начале 1960-х, когда в Италии расцвел жанр мондо — документальных и псевдодокументальных фильмов, главной целью которых было зрителя шокировать. Достигалось это самыми простыми манипулятивными средствами. В манифесте жанра, «Собачьем мире» Паоло Кавары 1962 года (участник конкурса Канн и номинант на «Оскар», на секундочку), например, запись тренировки из фитнес-клуба в Лос-Анджелесе соседствовала со съемками с архипелага Табар, Папуа — Новая Гвинея, где в одной из деревень местных женщин запирали в клетки, «откармливали» до «среднего» веса в 120 кг и дарили в жены деревенскому диктатору. Многочисленные сцены убийств животных или записи реальных автокатастроф описывать не будем, но они там тоже были. В 1960-е и 1970-е подобные фильмы часто рассматривались как политические, мол — это критика «буржуазного общества» (их умеренно хвалила даже советская пресса), но довольно быстро выяснилось, что большая часть мондо — это фильмы постановочные. И этическая категория снова вернулась в разговор. Российский аналог мондо — это великий и ужасный цикл «Криминальная Россия», выходивший на разных телеканалах с 1995 по 2014 год и способный обеспечить фактурой не одно поколение кинематографистов учеников Финчера. К циклу этому, кстати, тоже были все те же вопросы — демонстрировать изувеченные человеческие трупы в «Криминальной России» никогда не стеснялись — почему?
Сразу оговоримся, что художественные практики, в центре которых в том числе изучение насилия — как у Ларса фон Триера, например, мы сознательно оставляем за скобками. Ни на какую «реалистичность» они не претендуют. В случае с сериалами и фильмами, вдохновленными реальными событиями, на этот вопрос отвечать можно по-разному. Так, например, Сара Полли, которая недавно получила «Оскар» за лучший сценарий фильма «Женщины говорят», поставленный по реальной истории о массовых изнасилованиях женщин и детей в колонии меннонитов, принципиально сцены сексуализированного насилия в фильм не включала — чтобы не ретравматизировать некоторых зрителей.
В «Фишере» сцены издевательств над детьми есть — правда, вплоть до предпоследней серии издеваются над ними их собственные родители. Так что torture porn, к которому скатывается сериал в финале, можно считать слишком прямолинейной, но очень выразительной иллюстрацией центральной линии сериала — отношения «отцов и детей», читай — советского и постсоветского государства и граждан, читай — прошлого, которое все еще убивает будущее.
