Не дай бог кого-то не обидеть

текст: алла шендерова

Фото: Никита и Андрей Чунтомовы

В Пермском театре оперы и балета 3, 4, 6 и 7 апреля отгремела премьера новой постановки Константина Богомолова «Кармен». Действие оперы Бизе режиссер перенес в Одессу начала XX века, внедрив в либретто дворовые и детские песни и украсив задник заведомо скандальными титрами. Сработало: фейсбук и полосы «Культура» российской прессы взорвались от полярных мнений, сделав оперу самым обсуждаемым театральным событием как минимум месяца. Театральный критик Алла Шендерова съездила в Пермь без приглашения — и убедилась, что больше всего Богомолов боится оставить кого-либо равнодушным.

В соцсетях до сих пор идут дискуссии вокруг «Кармен» Богомолова. Хотя всякая дискуссия тут быстро становится похожа на «срач». Народ обсуждает премьеру, проходившую в Пермской опере с 3 по 7 апреля. Обсуждают в основном не видевшие, что понятно: выбраться в Пермь не так просто, а не отреагировать на выложенные очевидцами фото с сексистскими, ксенофобскими и просто хулиганскими титрами трудно. Пишут про 12 частных бортов, прилетевших из Москвы в Пермь, и про бедняг-авиадиспетчеров, не справлявшихся со столичным авиадесантом. Про то, кто с кем летел и с кем потом обнимался в зале. Музыкальные критики расходятся во мнениях. Драматические в основном отмалчиваются. Поэтому я полетела в Пермь — на последний в череде премьерных показов.

Итак, я купила билет на самолет и забронировала отель на территории аэропорта, за 10 тысяч рублей освободившись от любых обязательств. Я могу не писать рецензию, и я ее не пишу. То, что вы прочтете ниже, лишь мои размышления за и против.

ЧТО ЗАДЕЛО МЕНЯ И МОЖЕТ ЗАДЕТЬ ВАС

Богомолов сильно (хоть и, как утверждают, грамотно) потеснил Жоржа Бизе, добавив в партитуру местные заплачки, песню «На Дерибасовской открылася пивная» и еще детский ассортимент из «Красной Шапочки» с припевом про зеленого попугая. Так что, если вы очень любите классическую оперу Бизе, местами вам будет ее не хватать.

Итак, в Одессе 1913-го живет и работает на сигарной фабрике еврейка-сирота Кармен.

В прологе ведущий в костюме и с акцентом Жванецкого рассказывает историю в духе Бабеля. Еврейские мальчики в кипах пляшут фрейлехс и машут пейсами. Русские мальчики из военного гарнизона ничем не машут — у них, как поясняют титры, все затвердело «в стоячей мизансцене». Ее вызвало появление фигуристой Микаэлы (в моем составе — Анжелика Минасова, в другом — Надежда Павлова), которую жадно окружают возбужденные евреи. Режиссерский комментарий, притворяющийся переводом с французского, «переводит» это так: «Микаэла очень пугается крыс, наводнивших площадь». Зал искренне веселится.

Я не делала анализ ДНК — я и так уверена, что еврейская кровь во мне преобладает. Все родные моей бабушки Ханны Гринсон были убиты в Белоруссии (так что пусть их фамилия останется хотя бы здесь). Я сижу среди хохочущих соседей, и мне неуютно. А титры продолжаются: «Русский офицер предлагает Микаэле ву ле ву. ... По небу Одессы летят журавли».

Богомолов выбрал первый вариант Бизе, где были множественные разговорные вставки, — и это развязывает ему руки. Но чтобы так... Ну ок, пытаюсь я оправдать режиссера, сальности тут нужны, без сальностей не бывает гарнизона. Ведь, как и у Бизе, эти мальчики пришли посмотреть на работниц фабрики, которые сейчас выйдут на перерыв. Над входом фабрики — проекция изящной решетки с лозунгом «Arbeit macht frei». Именно эта решетка знакома нам по кадрам из Аушвица.

После революции 1917-го Кармен возглавит Одесскую компартию. Ее программа: «Одесса без подонков, погромов и украинцев». Перечитываю титры: нет, не померещилось. Зал хохочет. Следующий титр расскажет, что Кармен решила бороться за права женщин и переименовалась в Карвумен.

После антракта Микаэла вновь отправится к православному Хозе, чтоб сказать: его мать умирает в родном селе под Архангельском. По дороге она встретит в лесу ежика, что прежде был евреем Фимой — а ежом стал из-за колючести. Арию девушки титры переводят так: «Одна среди евреев, мне страшно, но я борюсь». Чтобы не перессказывать дальше, вспомним старый анекдот: «Штирлиц, да вы же ненавидите евреев, вы антисемит». — «Нет, я интернационалист: я все национальности ненавижу». Заменим Штирлица на Богомолова, как он сам в титрах перечеркивает «Севилью» и пишет: Одесса. Один раз «Одесса» пишется по-белорусски: «Адэса» — чтобы не дай бог не оставить кого не обиженным.

В финал вклеен фрагмент фонограммы показаний одной из бывших жертв профессора Соколова — она рассказывает, как тот привязал ее к стулу и грозил изуродовать. Хозе прижигает утюгом привязанную к стулу Кармен. Меня мутит — я вспоминаю Анастасию Ещенко — ее Соколов расчленил, чтобы утопить останки. Пытаюсь сосчитать, сколько бы ей сейчас было лет. Из-за закрытого занавеса, на который проецируются строчки «Флейты-позвоночник» Маяковского, слышны звуки бензопилы.

Что мне понравилось, и, вероятно, не только мне

Кармен — Наталия Ляскова — главный козырь спектакля. Очень высокая блондинка с широким шагом — не всякий осмелился бы дать ей роль Кармен. Но когда Богомолова смущал «неформат»? У Лясковой не только красивое меццо-сопрано и феноменальная выносливость (все премьерные спектакли она спела без замены, причем с явным удовольствием), она еще очень пластична. Ее статичные позы предельно притягательны. Так что, когда маленький невзрачный Хозе (Борис Рудак) охраняет Кармен в тюрьме — та соблазняет его не только пением (во время которого успевает снять блузку и протереть ею подмышки), но буквально гипнотизирует, как удав кролика: в какой-то момент встает, приближается в танце — и наконец полностью накрывает его юбками — и так поет, едва поводя бедрами. Когда она сдвинет подол, Хозе останется лежать — жалкий червячок, прижимающий к себе нечто, что увеличенное на экране окажется то ли измятым цветком, то ли кровавым тампоном.

Безусловной удачей стала цыганская песня, которую Кармен с подружками исполняет, спустившись в зал и обольщая зрителей. Три очень красивых голоса окутывают публику, а их владелицы норовят присесть зрителям на колени — так что вакханалия в зале царит полная. Титры вместе с тем предупреждают, что за сердца и кошельки зрителей администрация ответственности не несет.

Еще одна незабываемая мизансцена — русская заплачка в исполнении пермской фольклорной звезды Марины Сухановой. По-возрожденчески яркие декорации вдруг превращаются в черный кабинет. За столом, уронив голову, сидит Хозе. На столе — тело матери. Воздух напоен ее пением. На экране, в черной пустоте — проекция Хозе. Время замирает.

Что хотелось бы сделать — так это подробно описать работу художницы Ларисы Ломакиной. Соавтор всех спектаклей Богомолова, она на этот раз превзошла саму себя. Но раз уж я не пишу рецензию, просто порекомендую читателям полистать фото.

Не буду останавливаться и на дирижере Филиппе Чижевском. Хотя проделанная им работа, в том числе по вплетению в партитуру Бизе чужеродной музыки, то есть, по сути, создание новой цельной партитуры, кажется виртуозной.

Зачем все это было

Последний раз меня похожим образом ошеломил богомоловский спектакль «Слава»: я смотрела его в питерском БДТ — там, где он и был поставлен. «Сталин сын трудового народа, а я трудового народа дочь», — произнесла со сцены Нина Усатова, и в зале начались овации. Хлопала примерно треть зала. Остальные пораженно крутили головой, пытаясь понять, как такое может быть. Тогда Богомолов говорил, что решил попробовать привить залу чуму — и посмотреть, как мы будем с ней справляться.

В «Кармен» он идет дальше. Нарочно доводя до абсурда и извращая все привычные представления, то есть клише (в том числе клише о том, что классическую оперу надо актуализировать), Богомолов на этот раз делает нам комбоинъекцию: антисемитизм, ксено- и другие фобии, да просто — ненависть ко всему, что не мы сами, — чтобы потом над нами же посмеяться.

Режиссер, питающийся флюидами ненависти публики, не может не раздражать и не дразнить. Только обидев и спародировав всех и вся, он способен улететь в какие-то свои выси (не уверена, что они наверху, но оставим это слово) и придумать что-то настолько злое и острое, что сдвинет театр с мертвой точки — так уже было с «Идеальным мужем» и «Карамазовыми».

Любой спектакль он размыкает в сегодня — настолько, что действие выплескивается в зал — и его доигрывают сами зрители. Пермяки безудержно хохочут над тем, как заведующая оперной труппой Медея Ясониди поет «На Дерибасовской»; в ложу входит некто в дягилевской шубе и цилиндре и, махнув ручкой в сторону сцены, замечает: «Какая прекрасная в Одессе опера».

В тотальном капустнике найдется место и Ксении Собчак — Кармен позаимствует ее страсть поддерживать отечественных модных дизайнеров; и Владимиру Кехману — это он пять лет назад помогал душить в Новосибирске «Тангейзер», а потом сам возглавил Новосибирский оперный. Теперь на сцене поет «Хор Одесского морского порта имени товарища Кехмана», а «товарищ Кехман», перездоровавшись со всем партером, сидит в зале (так свидетельствует очевидцы, смотревшие спектакль 3 апреля).

Досадно лишь, что Богомолов пока не нашел в этой тотальной метаироничной фреске места для самого себя — не придумал и не показал, как он сам из субъекта все больше превращается в объект. Впрочем, принимаю ставки: это мы еще увидим.

Зачем все это было на самом деле

Парадоксально, но к финалу эта сумасшедшая картина всеобщего распада обретает цельность (если вообще можно говорить о цельности в эпоху метамодерна). А режиссер пару раз как бы случайно проговаривается — о том, что, похоже, для него все-таки важно. Уставший от истерического смеха зал узнает из титров, что товарки Кармен, отправившиеся было в Палестину, вернулись в Одессу: сионисты посулили им не только экзотических зверей и «горы вот такой вышины», но Бога. Но его не оказалось и там. Финальная же расправа Хозе над Кармен сопровождается надписью, вбивающей последний гвоздь в гроб человечества: «Хор не вмешивается, поскольку в хоре нет евреев». Мы богооставлены и безнадежны — похоже, именно это хотел сказать Богомолов.

пятый пункт

Цыгане, евреи, православные, украинцы, белые, цветные, мужчины, женщины, etc. — в разные периоды у человечества бывали разные пятые пункты. Главное — кого-то ущемлять, а уж за что и по какому признаку — не важно.

Но если вас оскорбляет уже то, что цветок любви в спектакле заменили кровавым тампоном, тогда все, что написано выше, вам читать не стоило.