Школа особого режима
иллюстрации:
юля темная
Театр начинается с вешалки, а школа — с забора. Поставленный в целях безопасности, он превратился в образцовый символ закрытости российской школы. Что за ним происходит, мы узнаем только из шокирующих заголовков новостей вроде «Педагог заклеил ученику рот скотчем». Или из записей скрытой камеры, где ненавидящий эти стены подросток заходит в школу с карабином «Сайга» и рюкзаком, полным патронов. Консервативные СМИ после такого клеймят интернет, видеоигры и даже спецслужбы других стран. А все остальные — и ученики, и учителя — остаются несчастными и запертыми друг с другом как в тюрьме: одни до аттестата, другие до пенсии. Вадим Смыслов поговорил со взрослыми и детьми и убедился: школа пока что невозможна без травмы, но это не обязательный предмет.
Осторожно — дети
Когда урок подходит к концу, меньше всего ожидаешь услышать в школьном коридоре голос Максима Покровского*. Тем не менее так оно и происходит. Парламент петербургской частной школы «Апельсин» постановил: вместо звонка, похожего на тот, каким на заводах отмечается конец смены, а в тюрьмах — окончание ежедневной прогулки, здесь звучит «Хару Мамбуру» группы «Ногу свело». Парламент в «Апельсине» составляют по два ученика из каждого класса, а его решения не оспариваются директором — основателем школы Димой Зицером. Зицер родился в Ленинграде вц 1966 году, выучился на филолога в Педагогическом университете, на режиссера — в Академии театрального искусства и получил Phd по педагогике. Он ведет шоу на «Маяке», пишет книги и в 2005 году основал в Санкт-Петербурге Институт неформального образования (организация «готовит профессиональные кадры в области педагогического искусства, разрабатывает программы и методические материалы». — Прим. The Blueprint).
«Апельсин» — флагманский проект института, был запущен в 2008 году. В этой школе нет классического расписания: каждый день школьникам полагается по два обязательных урока — они тут называются «ядерными», после чего дети сами выбирают, чем себя занять. Одна из фирменных баек Зицера — рассказ про шестилетку, который целый год проходил на уроки истории для пятого класса. С первого класса дети изучают тут физику, рассматривая принципы работы телевизора, микроволновки или водопроводного крана. А урок литературы (ее преподает Дима) начинается с фразы, после которой директор среднестатистической школы принялся бы ждать звонка из Минобра: «А теперь достали телефоны и нашли информацию про писателя». В «Апельсине» не ставят отметки, потому что Зицер считает эту систему манипулятивной.
«Учителя в школе могут вмешаться в жизнь детей лишь в одном случае: если ситуация действительно угрожает здоровью», — замечает писатель Александр Мурашев, посещавший «Апельсин» во время работы над книгой «Другая школа». «К нам приезжали учителя, уверенные, что свобода рождает высокий уровень агрессии, но на самом деле все наоборот, — отмечает Зицер. — Нет причин для агрессии, если мы сами не создаем эту причину. Когда я зажат, когда меня держат за горло, я учу хватать за горло других».
Повелитель мук
Хватать за горло других российская школа и правда учит на отлично. «Нам написал парень из одного уральского города, он учится в девятом классе, — рассказывает координатор программы „Травли NET“ Мария Свир. — С пятого класса его травили одноклассники, а его единственному другу в школе угрожали и требовали прекратить общение с этим мальчишкой. Все развивалось по классической схеме: оскорбления, преследования, обзывания, сексуализированные намеки, прямые угрозы об изнасиловании. Вся школа думала, что мальчишки геи, потому что всегда вместе и друг за друга горой. Юноша обращался к завучу, но результатов это не принесло. Завуч внимательно выслушала, поохала, посоветовала потерпеть и, возможно, на какое-то время прекратить дружбу с тем мальчиком, чтобы все отстали, „все равно скоро школа закончится“. Родителей в эту историю парень посвящать не хотел, поскольку опасался реакции отца. Мы несколько раз говорили с ним по телефону, и в какой-то момент он сказал: „Я их, в общем-то, понимаю, мы с другом не такие, как они. Мы слушаем другую музыку, играем в другие игры, и им надо на ком-то отыгрываться. Но я не понимаю, как дожить до конца школы“».
Это лишь один из эпизодов травли в российских школах. Но есть и другие — каждый день они появляются в сводках новостей, и не всегда речь идет о конфликтах между детьми. «В Уфе педагог заклеил ученику рот скотчем и ударил другого». «Учительница русского и литературы в Чебоксарах называла пятиклассников свиньями, бездарьем, дармоедами, спиногрызами, нищебродами и так далее». «Я сейчас поставлю всем тройки за четверть, и докажите, что вы не верблюды. Выйди из класса! Весело вам? Будет грустно! Я тебя спрашивала? Закрыла рот! Будешь дома с мамой пререкаться! Что сидишь, как ворона на заборе? Виктору Григорьевичу позвоню, и тебе закроют дорогу в первую гимназию» — эти и другие коронные фразы учительницы географии из Новосибирска«. «В Петербурге школьника отстранили от занятий из-за перекрашенных волос. Адвокат семьи заявила, что претензии к школьнику обусловлены личными представлениями директора лицея о том, какой цвет волос считается допустимым».
«Само устройство традиционной школы располагает к эмоциональному насилию, как бы дико это ни звучало, — считает педагог и соавтор книги «Про детей и их родителей» Инна Прибора. — Изначально школа — ситуация принуждения. За партами сидят люди, которых никто не спросил, хотят они сейчас здесь находиться или не очень, выбирают они этот предмет или нет, нравятся им методы обучения или они предпочли бы что-то иное. До сих пор наша школа построена по индустриальной модели: все, как на производстве, садятся за парту по звонку, занимаются одной и той же деятельностью по одному и тому же учебнику, выполняя нормативы, а попытка бунта карается двойками и осуждением». Прибора отмечает: хотя в образовательных стандартах и появились требования об индивидуальном подходе к обучению, в реальности это — не более чем яркий маркетинговый ход системы. «А как обеспечить все это? — спрашивает она. — Если у вас стоптанные туфли, давление, а их — тридцать человек в классе».
Школа старой закалки
Согласно анализу, проведенному НИУ ВШЭ в 2020 году, российские школы в буквальном смысле устаревают: свыше четверти педагогов в них старше 55 лет, и доля таких учителей растет. Привлекать молодых специалистов пытаются (например, с помощью общественной программы «Учитель для России», проводимой НИУ ВШЭ и Сбербанком), но это все равно, что предлагать тиктокерам регистрироваться в «Живом Журнале»: средняя зарплата преподавателей в России мало где превышает 30 тысяч рублей, и, как отмечает директор Федерального института развития образования Наталья Тарасова, половину своего рабочего времени учителя тратят на заполнение отчетов и документов.
«В моей практике есть примеры, когда собирались родители и говорили педагогу: “Мы не позволим кричать на наших детей”. И что вы думаете? Кто-то запротестовал? Мол: “Нет, мы будем и дальше на них кричать сколько влезет”?»
«С одной стороны, учителя завалены бумажной волокитой. С другой — на них давят родители, — рассуждает Мурашев. — Если раньше родители со страхом приходили на собрания, то теперь все перевернулось с ног на голову: сегодня родители — это главный страх учителей, а потом уже директор и все остальные». Это подтверждает и Зицер: «В моей практике есть примеры, когда собирались родители и говорили педагогу: „Мы не позволим кричать на наших детей“. И что вы думаете? Кто-то запротестовал? Мол: „Нет, мы будем и дальше на них кричать сколько влезет“? Нет, перестанут кричать, научатся».
Эту идеальную модель школы — без ругани и бумажных дел — продают частные школы. Вместо обязательных предметов там — дисциплины по выбору, вместо компотов — смузи, а историю изучают в том числе по фильмам Юрия Дудя* и «Редакции». По данным «Коммерсанта», в начале 2020 года такие школы составляли 1,9% рынка (более 850 организаций) всех общеобразовательных учреждений в стране. Данных по этому году пока нет, но «Деловой Петербург» прогнозировал рост доли частных школ к концу 2021-го до 6%: в основном из-за оттока российских учеников из европейских школ, вызванного «девальвацией нацвалюты». Уже в концу прошлого пандемийного года число запросов в частные школы в России увеличилось на 20–30% — эксперты связывают это с возросшими конфликтами между родителями и педагогами в госучреждениях.
Правда, закрытая школа тоже может быть опасной. Так в рэнкинге, опубликованном Forbes, на учебу в московской школе «Летово» претендует 34 человека на место, а в «Новую школу», открытую в 2017 году и привлекающую «сильнейших преподавателей Москвы и России» — 14 претендентов на одно место в классе. Мурашев знает об этом не понаслышке: вторая часть «Другой школы» описывает его 9-месячное путешествие в последнюю — частную гимназию на Мосфильмовской улице. «Мы отбираем педагогов, тьюторов, наша психологическая служба каждый год проводит измерения школьного климата, — говорит директор по коммерческим программам „Новой школы“ Дмитрий Зеливанский. — Но также мы отбираем и семьи. Мы хотим работать с теми, кто разделяет наши ценности и культуру».
«Сегрегация детей — это главное, что пугало меня [в этой школе] во время работы над книгой, — вспоминает Мурашев. — Наверное, такой подход может стать определенной травмой для ребенка. Все же дети по два месяца проходят вступительные экзамены и успевают привязаться как друг к другу, так и к месту». Основательница агентства Eight Agency Наиля Синицына рассказывает, что пыталась отдать в «Новую школу» своего шестилетнего сына: для этого она записала его на полугодовые подготовительные курсы при «Новой», за которые отдала 300 тысяч рублей. «А в середине весны был полуторачасовой экзамен, и из 70 детей, которые ходили на курсы, прошел только один ребенок. Родители были разъярены. Мы не могли поверить в это. Надо понимать, что за полгода ребенок интегрируется, сливается со школой, настраивается, что будет там учиться. И в середине весны мы оказались ни с чем, нам по сути сказали: „Идите искать другую школу“. Это был огромный стресс для нас. И особенно для ребенка».
Это мы уже проходили
Другую школу — без стресса для детей и родителей — пытались создать давно. Старейший действующий пример — частная демократическая школа Саммерхилл в графстве Саффолк в Великобритании. В 1921 году ее основал преподаватель из шотландского Форфара Александр Нилл. Он считал, что школа, которая заставляет детей, активных по своей природе, все время сидеть за партами, изучая по большей части бесполезные предметы, — это плохая школа. В Саммерхилл принимают всех желающих, чьи семьи готовы отдавать за учебу до 1,6 млн рублей в год. «И мы взялись создавать место, в котором детям предоставлялась бы свобода быть самими собой, — писал Нилл в своей книге „Эта кошмарная школа“. — Для этого мы должны были отказаться от всякой дисциплины, всякого управления, всякого внушения, моральных устоев и религиозного наставления. Нас называли храбрецами, но это все не требовало храбрости. Все, что требовалось, — это вера: в ребенка, в то, что он по природе своей существо доброе, а не злое. Если его оставить в покое, без всяких внушений со стороны взрослых, он сам разовьется настолько, насколько способен развиться».
«Нас называли храбрецами, но это все не требовало храбрости. Все, что требовалось, — это вера: в ребенка, в то, что он по природе своей существо доброе, а не злое»
Как и позднее в «Апельсине», решения в Саммерхилле до сих пор принимаются всей школой, где голос каждого ученика равен голосу представителей учительского состава и директора. Расписание в британской школе существует, но следовать ему полагается лишь педагогам; от детей не требуют непременного посещения классов. Как утверждал Нилл, средний срок «выздоровления от отвращения к урокам» у детей, прибывших в Саммерхилл из других школ, — три месяца; рекорд был поставлен школьницей, перешедшей сюда из монастырской гимназии: она пробездельничала три года. В истории «Апельсина» бывали схожие «достижения»: один из учеников не посещал занятия год. «Что я делал? — спрашивает Дима Зицер. — Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам — вроде бы ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить».
В России нет статистики о количестве в стране подобных школ. Ассоциация демократических школ России была основана кандидатом педагогических наук и бывшим директором московской Школы самоопределения (сегодня — школа № 734 в Измайлове) Александром Тубельским, но последнее упоминание о ней приходится и на последние годы жизни ее создателя.
«Потерпи, ничего, мы тоже там были и выжили»
По мнению Димы Зицера, интерес к частному образованию в последние годы — это результат гуманизации общества. «Родители отчетливее понимают, что это нормальное явление — когда любимому человеку хорошо. А если любимый, а тем более тот, кто почти целиком от тебя зависит, так или иначе страдает, говорит, что ему некомфортно, непонятно, чем он занимается, в этой ситуации сложно продолжать и дальше повторять: „Потерпи, ничего, мы тоже там были и выжили“».
Эти слова наглядно продемонстрированы в исследовании «Детская травля в России в 2021 году: что думают родители», проведенном командой программы «Травли NET» и компанией «Где мои дети». По результатам опроса 4027 респондентов удалось обнаружить, что 39,8% родителей уверены, что в школе, где учится их ребенок, буллят детей, а 24,7% считают, что их ребенок сам становился жертвой травли. В другом исследовании — «Российские школьники: политические, сексуальные и карьерные предпочтения», проведенном в 2019 году агентством «Михайлов и Партнеры. Аналитика», — упоминается, что 52% опрошенных подростков жалуются на агрессию в школе.
«И это удивительно, — добавляет Мурашев. — Если открыть закон “Об образовании”, выясняется, что он на самом-то деле очень даже хороший. Там уделено место и вниманию к личности, и учитыванию интересов учащихся, и тому, что сегодня принято называть индивидуальным маршрутом. Пока я читал эти документы, я думал: “Как это вообще возможно? Тогда почему же школа сегодня такая, какая она есть?”»
В разговоре с Мурашевым Анатолий Каспржак, советский и российский педагог, а в начале 1990-х — один из организаторов лабораторий инновационных моделей школ в Московском институте развития образовательных систем, утверждал: «После перестройки у российской школы, как и у страны в целом, были все шансы стать демократической, но многие инновации тех лет так и остались нереализованными». Среди тех, кто пытался модернизировать школу, были тот же Каспржак, Александр Тубельский (создатель авторской Школы самоопределения), Ефим Рачевский (центр образования «Царицыно»), Сергей Казарновский (центр образования «Класс-Центр») и другие. Но, по словам историка Нины Гуркиной, к 1987 году 50% опрошенных учащихся старших классов в России ставили образование в середину перечня социальных ценностей — после дружбы, любви, силы, поп-музыки, денег, секса и так далее. Рост преступности среди молодежи в это же время увеличился в стране в 15 раз. И чтобы не «потерять» поколение, государство стало активно разрабатывать новые стандарты обучения. Школа снова стала «тюрьмой», в которой, как и положено, были свои «надзиратели».
Звонок для учителей
Но были те, кто не думал сдаваться. В 1985 году директором московской государственной школы №734 на Сиреневом бульваре стал историк Александр Тубельский. Он был убежден: для новой демократической страны нужны и новые методы воспитания. Вскоре учреждение было переименовано в Школу самоопределения, выставление отметок в ней отменили, а школьникам позволили самим выстраивать свой учебный план. В фильме «Александр Наумович и его дети», выпущенном в 2009 году, спустя два года после смерти Тубельского, он утверждал: «Мне кажется, когда детям приписывают всякие плохие поступки или намерения — это полная фигня. У ребенка нет плохого мотива, он еще к этому не привык». «Мы недавно на уроке словесности проходили “Божественную комедию” Данте, — в том же документальном фильме вспоминал ученик седьмого класса школы Тубельского. — Рисовали свои круги ада и вписывали в них грехи. И один из самых тяжких грехов, которые пришли мне на ум, — это запрет человеку иметь собственное мнение».
После смерти школа и наработки Тубельского достались его ученице Юлии Грицай, но в 2017 году директор была уволена, и ее место занял назначенный Департаментом образования Москвы учитель ОБЖ Сергей Москаленков. В 2018-м в связи с этим в школе, носящей имя Тубельского, прошли забастовки: родители и школьники жаловались, что Москаленков не считается с традициями учреждения. К примеру, при нем были отменены Совет школы (орган, который может наложить вето на решения директора), Суд чести (решал проблемы ссор, срывов уроков и так далее) и Конституция школы (по мнению Москаленкова, Конституция в России неизменна и одна). Кроме того, это был первый в новом тысячелетии случай, когда директора выбирал не коллектив школы и дети, а чиновники. На защиту школы Тубельского в тот год встали и академики: они подписали открытое письмо и опубликовали его в «Новой газете». Наконец, в январе 2018 года, после очередных митингов и забастовок Москаленков подал заявление об отставке; и сегодня школой № 734 руководит другой ставленник Департамента образования — Евгений Мокин.
Похожий инцидент развернулся этим летом в Нижнем Новгороде. После 15 лет работы была уволена директор Школы диалога (№ 24) Елена Моисеева. Причины увольнения ей не объяснили, сама же Моисеева связывает это в том числе с тем, что не выдавала администрации города имена учеников, которые ходят на оппозиционные митинги. «Я сказала, что у меня таких списков нет, — вспоминает Моисеева, когда описывает беседу в кабинете чиновников. — А если бы и были, то я бы их не дала. Мне это кажется естественным. Я с дочерью недавно смотрела „Дети Арбата“, я люблю фильм „Завтра была война“, а мне предлагают сдавать детей?»
При Моисеевой, дочери историка и главного советника губернатора Нижегородской области Бориса Духана, в Школе диалога уроки религиозного воспитания заменили светской этикой, четыре четверти сократили до трех семестров («В целях здоровьесбережения детей. Вы помните свои „третьи“ четверти? Огромные, нескончаемые и угнетающие»). Наконец, Моисеева отказывалась отправлять педагогов из своей школы подрабатывать на выборах. «Каждые выборы что-то от нее требовали, — анонимно вспоминал родственник Елены. — Но никогда не получали того, чего хотели». В результате в защиту Моисеевой выступили горожане, но восстановить ее в должности не удалось.
Примерное подчинение
«Если в центре образовательного процесса сегодня — ребенок, за чьи интересы борются родители, то для ребенка в центре — учитель», — размышляет Александр Мурашев. По его словам, школьникам больше не нужны носители знаний, теперь их интересуют инфлюенсеры, те, на кого стоит равняться. «Это тотальный запрос, — добавляет Мурашев. — Запрос на личность». «Что меня не устраивало в районной государственной школе? – говорит Алиса Пономарева, ученица одного из московских частных образовательных учреждений. – Там было легко затеряться в толпе». Но нужны ли личности государству? «На этот счет можно разве что рефлексировать, — говорит автор „Другого детства“. — Наверное, нет, потому что ими труднее управлять. Они непредсказуемы оттого, что слишком свободны. И потом, это не очень приятная вещь — когда в детях воспитывают критическое мышление. Выходит, что с раннего возраста эта малолетняя шпана, которая всю жизнь должна была слушаться взрослых, начинает вступать в спор и высказывать свое мнение».
«Я реально знаю примеры того, как учителя просто удаляют свои страницы в сети, потому что боятся, что страницы увидят директор или родители»
В 2020 году в Санкт-Петербурге без работы осталась учительница Дарина Сергеева — поскольку выкладывала в TikTok шуточные ролики о жизни преподавателя. В Барнауле преподаватель русского и литературы Татьяна Кувшинникова выложила в сеть фотографию в купальнике, после чего об излишней откровенности снимка с ней разговаривал директор. Учительница физкультуры Юлия Рывкина была уволена из школы после того, как родители детей обнаружили в сети ее фотографии с коктейлями, а также снимки, на которых она делает шпагат. В октябре 2019 года в Петербурге уволили учительницу Любовь Фролову, которая вела аккаунт в твиттере под ником «Владычица пивная», а на уроках включила детям фильм Юрия Дудя* о Колыме. «Я реально знаю примеры того, как учителя просто удаляют свои страницы в сети, потому что боятся, что страницы увидят директор или родители», — замечает Мурашев. «А „Колыма“ — это блестяще снятый фильм», — отмечает Елена Моисеева.
Завтра, 6 августа, в Нижнем Новгороде состоится первое заседание суда, истцом в котором выступает экс-директор Школы диалога, а ответчиками — администрация города. Как показывает опыт школы Тубельского, победитель в этой схватке известен заранее. Как показывает практика Зицера — выход всегда найдется. «Для меня и молодых учителей, которые приходили к нам в школу, есть два смыслообразующих фильма, — заключает Моисеева. — „Республика ШКИД“ и „Саммерхилл“. Демократия — это сложно. Но без нее мы наделаем множество глупых ошибок».
*ПРИЗНАН ИНОАГЕНТОМ
