«Мода нас прикрывала»
В Музее Москвы проходит выставка «Дом моделей. Индустрия образов». В рамках параллельной программы The Blueprint провел открытое интервью с летописцем Общесоюзного дома моделей одежды, автором книги «Мода в СССР. Советский Кузнецкий, 14» и научным консультантом выставки Аллой Щипакиной. Темой беседы изначально должна была стать «интимная» жизнь Дома моделей, но после смерти Вячеслава Зайцева стало понятно, что говорить надо о нем и его роли в ОДМО. Мы выбрали из коллекции Аллы Щипакиной почти двадцать эскизов дизайнера (в том числе неопубликованных и не представленных на выставке) и попросили Аллу Александровну их прокомментировать.
наведите на метки, чтобы узнать больше
Еще в Текстильном институте Слава стал делать Театр антимоды. Придумывал совершенно невероятные костюмы. Например, сам выходил в рейтузах, одна нога голубая, другая лиловая, остроносые туфли и сверху ватник. В общем, издевательство невозможное. Поэтому начальство его не обожало. И когда Слава выпустился, его распределили на Экспериментально-техническую швейную фабрику Мособлсовнархоза. И в 1963 году он сделал коллекцию на тему смычки города и деревни, тогда это была популярная риторика. Он купил ватники, юбки, носки, бахилы и все это расписал красками и тушью. Получилась обворожительная, сверкающая фантазией коллекция, которую он показал на методическом совещании в Министерстве бытового обслуживания. После чего Славу вызвал директор и сказал, что он опозорил советских крестьянок и рабочих, поэтому из экспериментального цеха его увольняют и переводят в отдел ширпотреба. Но за Славой, как за всяким художником, видимо, приглядывала какая-то высшая сила, поэтому на том совещании оказался французский фотограф. И в Paris Match вышла статья с заголовком «Он диктует моду в Москве».
Через два года в Москву приехала французская делегация, в том числе Марк Боан, тогда главный дизайнер Dior, и Пьер Карден, и они позвали Зайцева на встречу. Он пришел к начальнику за разрешением пойти, тот ответил: «Ни в коем случае. Вы что, какие еще французы?». Пошел в партбюро: «Ни в коем случае». Пошел в министерство: «Вячеслав Михайлович, вам мало того, что вы сейчас вытворяете? Никто вас туда не пустит». Тогда он пошел на Киевский рынок, а встреча, кажется, была в гостинице «Украина», купил пальто за 25 рублей, как сейчас помню. Миша Гладких, юный наш манекенщик, дал ему шарф. Слава взял с собой эскизы, подписал их, чего никто тогда не делал, и пошел на встречу. А потом в WWD вышла статья про то, что наконец-то в СССР появился большой художник. Примерно тогда же Зайцева взяли в Дом моделей на Кузнецком. В экспериментальный цех, который, по сути, делал кутюр, вернее, так называемые направляющие коллекции. Такие, которые не шли потом на фабрики, но задавали направление моды на год, а то и на два вперед.
Меня после института распределили в Дом моделей обуви, и Слава приезжал к нам заказывать обувь. Приезжал сразу с эскизами, очень подробными, в которых каждая линия соответствовала идее коллекции. При этом разговор никогда не начинался с моды. Сначала шутки, анекдоты, а потом уже работа. Мы с ним прекрасно понимали друг друга, и когда в ОДМО освободилось место искусствоведа в экспериментальном цехе, Слава сказал: «Приходи к нам!» — «Да я же художник, а не искусствовед». — «Приходи!». Потом вышло смешно. Я пришла к директору Дома моделей на Кузнецком в костюме с брошкой, все так строго. Он говорит: «Подумаем». Тогда я пошла к своей подруге, у нее муж был торгпред, взяла у нее шерстяное платье, черное, с цветными рукавами. Пришла. «Другое дело. Берем». Так мы со Славой стали работать вместе.
Дом моделей одежды был создан в 1944 году, как ни странно, по приказу Сталина. Народ был голый, ходили в старых шинелях, тужурках, гимнастерках, фабрики закрыты, текстиля нет, людей надо было одеть. Поэтому создали Дом моделей, чтобы он развивал текстильную промышленность и создавал коллекции, которые потом шили бы на фабриках. Мода? Вы что. Мода — это было неприличное слово. Промышленность — это да. Потом был создан наш Текстильный институт, где студенты изучали материаловедение, конструирование и так далее. Я начертательную геометрию шесть раз сдавала. В Доме моделей работали художники, очень хорошие. Но там, например, была руководитель Анна Фадеевна Бланк, которая считала, что народное искусство — это главное. При этом выражалось это народное искусство в бантиках, крючочках, крестиках и шнурочках. И вдруг приходит Слава, у которого не эскизы, а произведения искусства. Тут и прическа, и пейзаж, и при этом сама конструкция детально проработана: и профиль, и фас.
Как говорила директор по художественным вопросам Центра новых товаров и мод Болгарии Жаннет Стойчева, Зайцев — это вентилятор. Где бы он ни появлялся, вокруг начиналось движение. Он всем поднимал настроение, заряжал энергией. Он разогнал дух застоя. Но это вообще были 60-е, оттепель, когда все почувствовали, что мгла, которая нас окружает, понемногу рассеивается. Зайцев власть не любил, при этом он был абсолютно государственный человек. Он ни на одну минуту за всю жизнь не опоздал, не допускал никакого брака. Под нашим началом было 36 Домов моделей по всей стране, плюс фабрики, и везде он ездил, показывал коллекции, рассказывал о планах. В райкомах лекции читал, в школах. Однажды семиклассники ему сказали, что хотят выглядеть «как все». «Это как?» — «Ну вот как Маша». И он стал им рассказывать об истории костюма и о том, как надо одеваться. Чиновник никогда бы так ответственно к работе не подошел, так мог работать только внутренне свободный человек.
И мы чувствовали себя свободными. При этом работали с половины девятого утра до одиннадцати вечера, а если опаздывали хоть на минуту, начальница отдела кадров, стоявшая в дверях здания на Кузнецком, говорила: «Прогрессивка (премия) снимается». — «Галина Михайловна, мы вчера ушли в 11 вечера». — «У вас ненормированный рабочий день». Но, конечно, мы позволяли себе шалости. Как-то собрались в гостях у нашей одной художницы архитекторы, журналисты и мы. И мы со Славой решили: у нас пятница — творческий день, суббота-воскресенье — выходные — полетим в Сочи. В Сочи билет стоил три копейки. Но плавок у мужиков нет. Там были журналисты высокопоставленные, говорят: «У нас плавок нет, какой Сочи?» Тогда Слава сдернул с окна занавеску и сшил плавки на всех шестерых человек. И мы полетели.
1960-е — это же переворот в мировой моде. Мэри Куант показала в Лондоне коллекцию мини. Женщина 60-х должна была быть молодой, стройной, спортивной и сексуальной. Для нас это было невиданно. Как говорили в передаче у Познера, «в Советском Союзе секса нет». А он был! И первый, кто стал делать такие наряды, это Слава. Мало того, что это платье мини, вы посмотрите на прическу, на обувь! А кто это? А это хиппи. Дети цветов, которые вставляли гвоздики солдатам в винтовки. Это у нас они считались шпаной, а они выступали против войны во Вьетнаме. И вы посмотрите, что главное на этом эскизе, — конечно, цветок.
В начале 1970-х мы в конце концов решили, что надо делать отдельную коллекцию молодежной одежды. До этого никаких возрастных групп у нас не было. Была условная сорокалетняя женщина, которую нужно было одеть: жакетик, юбочка, сарафан... А мы стали делать молодежную одежду. А потом, в 80-е, как-то устроили в рамках показа этой коллекции концерт «Звуков Му» — одна из наших художниц, Света Куницына, была замужем за Артемием Троицким, он помог все организовать. Скандал был неимоверный.
Это Слава с моделью Региной. Он снимал квартиру у какой-то бабушки. Нищета была полнейшая, кошмарная. Абажур лампы сделал сам из корзины. А Регина была очень умна, окончила иняз, знала три языка, была человеком огромного достоинства, молчаливая и — не могу сказать красивая — обворожительная. Вообще в Доме моделей никогда манекенщицы не различались по красоте. Набирали их так: вешалось объявление на дверях «Объявляется просмотр на конкурс манекенщиц». А потом в длинном-длинном зеленом зале собирались все художники и начинался просмотр. Проходит девушка — Марина такая была у нас замечательная — я говорю: «Эту берем». Мне говорят: «Ты что, она что-то слишком интеллигентная, у нее такое изысканное лицо». — «Нет, мы ее берем». И Славка говорит: «Берем, она умная». Они должны были быть такими, наши манекенщицы, — интеллигентными, без красных рук и любящими работать.
Наш экспериментально-методический цех разрабатывал моду на год, а то и на два вперед. Как-то, в конце 1970-х, ко мне пришел начальник и велел написать развитие ассортимента для фабрик до 2000 года. Я ответила: «Меня ж посадят». Но наша задача была разработать и описать, какие должны быть силуэты, воротники, рукава, ткани... Писали доклады. И печатали целые тома с перспективными коллекциями, которые потом продавали на фабрики. Но прежде проходило заседание эстетической комиссии, где, например, обсуждалось, какие цвета будут модными в следующем году. Вот мы со Славой на одной из таких комиссий сидим. «Цвет цикламена. Оттенок яичной скорлупы». При этом никаких красителей у нас нет. Мы за ними ездим в Прибалтику. Вообще ничего у нас нет. В Доме моделей было три склада с тканями. Для верхней одежды, для цеха легкой одежды и для нашего экспериментального цеха — там было немного получше. Мы же работали не только для фабрик, но и для международных выставок. Мы были витриной страны. Как балет. И когда иностранцы умирали от красоты наших тканей, никто не знал, что это на фабрике «Красная роза» Сережа, наш друг, варил нам ткани по 10 метров в котле, чтобы получить нужный цвет. Это был тягчайший труд. Он потом умер от рака, потому что химикаты были вредные.
И конечно, разница между тем, что придумывали художники в Доме моделей и что потом шили фабрики, была колоссальная. К нам приходили директора фабрик и начиналось: «Карманы нельзя, это перерасход ткани. Пуговиц может быть только четыре, а не шесть. А вот такое сделать нам ГОСТы не позволяют». Карден очень хотел с нами работать. Привез пальто, дал эскизы. Мы сшили в Доме моделей — все отлично. Отдали на фабрику. Он посмотрел на результат, сказал: «Это не пальто, это гардероб». И уехал.
Была попытка сделать так, чтобы художники разрабатывали ассортимент в связке с фабрикой, учитывая ее возможности, в 1962 году было создано Специальное художественно-конструкторское бюро (СХКБ), которое возглавила наша Алла Левашова. Гений. Во-первых, она писала докладные министру в стихах. Во-вторых, она придумала стеганые куртки из болоньи. И вот она должна была соединить художников и фабрики. Но не получилось. Почему? А почему у нас не Париж? Как-то у нас было совещание огромное в Легпроме, куда приезжал какой-то безумно успешный капиталист, который сказал: «До тех пор, пока у вас будут предприятия, где работает 5000 человек, у вас никогда ничего не будет. Предприятия должны быть маленькие и частные». Вот и все. Что ему на это ответили? Ему ответили перестройкой.
При этом мы, конечно, жили в лучших условиях, чем вся остальная страна. Наш цех назывался «Седьмое небо». Мы работали на 7-м этаже, у нас был лифт, который вниз не спускался, потому что экономили электричество, вниз шли пешком. А наверх он поднимался. Мы получали модные журналы: Vogue, Harper’s Bazaar. Нашему цеху Vogue давали на три дня, один журнал на всех, легкому цеху — на один день, а детский цех шел его читать в библиотеку. К нам приезжали иностранцы, мы сами ездили на международные выставки. Славу, правда, долго не выпускали, боялись, что сбежит. В Монреаль в 1967 году приехали, а там ничего для показа не готово. И Галя Чернопятова, наша художница и секретарь партийной организации, она с пилой и молотком строила подиум. А перед этим была поездка в Каир, на промышленную выставку, собираемся туда и понимаем, что обуви-то для моделей нет. Что делать? И Вера Аралова, тоже замечательный художник, говорит: «Что вы переживаете? сейчас позвоню Игорю, даст напрокат». — «Какому Игорю?» — «Моисееву». И сапоги эти из «Ансамбля Моисеева» потом пользовались бешеным успехом. Вообще принимали нас всегда с восторгом, толпы за кулисами были сумасшедшие. Мы же показывали, что в Советском Союзе живут нормальные люди, а не только солдаты в меховых шапках с винтовками по улицам ходят.
Когда к нам приезжали американцы, наш замдиректора Надежда Юрьевна, которая занималась международными связями, вызвала меня и сказала: «Скажешь американцам, что наши манекенщицы получают 300 рублей». А мы со Славой получали 90. «Не буду». — «Нет, скажешь». — «Нет». — «Значит, найду другую, кто скажет». Такое было, а вот сплетен, анонимок у нас не было никогда.
А на этой фотографии к нам приехала делегация из Югославии. И привезли такое платье из стеганой тафты и перьев. Воздушное. И Славка смотрит: «Боже, чудо в перьях!»
Работали мы, конечно, и для элиты. У нас была художница Тамара Мокеева, вылитая Ани Жирардо. Вызывает ее директор, потом она приходит ко мне: «Щипакина, ты все знаешь. Кто такой Горбачев?» Я говорю: «Какой-то начальник». А его тогда назначили первым секретарем ЦК. «А зачем он тебе?» — «Директор сказал, что я должна одевать его жену, она придет». — «Ну жена и что?». Сидим вдвоем ждем. Приходит Раиса Максимовна. Без охраны, с букетом цветов, с коробкой конфет. Они пошли разговаривать, и я слышу, как Тамара говорит: «Раиса Максимовна, вы из шестидесяти художников, которые работают в Доме моделей, выбрали меня. Пожалуйста, слушайте, что я предлагаю. Если не нравится, идите к другому художнику». Вот такие были у нас люди. Свободные. Нас мода прикрывала. А Раиса Максимовна была изумительная: чудные руки, ноги, фигура, прекрасный вкус и вела себя идеально в отличие от всех этих партийных жен. Ткани на костюмы сама себе привозила.
А это Слава нарисовал Майю Плисецкую. Он должен был костюмы делать для «Анны Карениной» и «Кармен». Но потом она поехала в Париж и оделась у Кардена. Такие дела.
Звонит мне Слава, он тогда был зам художественного руководителя: «Спустись». — «Что случилось?» — «Пришла, говорит, певица». Я спускаюсь. Сидит очаровательная девица, лет, наверное, 25, молодая совсем. С гривой волос, с очень хорошим лицом. Но коротенькие ножки, коротенькая шея, фигура нестандартная. Что делать? Как одеть? А Слава ни одного начальника не одел никогда. Он одевал только тех, кто ему нравился. И она ему понравилась. И тут я вспоминаю, что у меня приятельница только приехала из Мексики и говорит, что там все ходят в пончо. Может быть, что-нибудь на манер такого сделать? Слава берет лист ватмана, берет ножницы и вырезает в центре горловину. Получается тот самый знаменитый балахон Пугачевой.
Слава очень хорошо рисовал. И это наши манекенщики. Они идут по подиуму, он рисует. И посмотрите, насколько живые лица. Про каждого можно сказать, что он за человек.
В конце 1970-х в Москву приехал главный редактор немецкого журнала «Штерн» и позвал Зайцева на интервью. В этот раз Слава отпрашиваться не стал, никому ничего не сказал, взял с собой Сережу-манекенщика и втихаря пошел. А потом, в 1978-м, приехали американцы. Директор вызывает нас и говорит: «Вы должны их встретить, все показать, чтобы они были довольны». Я говорю: «А Зайцев? Они же к нему приехали». — «Зайцев болен». Ну что ж. Встретили американцев, три часа их водили по Дому моделей, собираемся в кабинете у директора, гости благодарят. И тут влетает Зайцев. Как вихрь. Пальто, шарф, волосы — все развевается. «Я здоров». У директора руки трясутся. А когда все разошлись, Слава пошел к секретарю и написал заявление об уходе. Перешел на фабрику индпошива № 19, на основе которой потом создал свой Дом моды. Он был очень свободный, очень смелый и очень работоспособный. «Слава, говорю я, завтра сдавать направляющую коллекцию, а я не знаю, что писать». Наутро приходит, выкладывает 60 эскизов. «Описывай».
А это мама (художница Большого театра Кира Мосякова. — Прим. The Blueprint) когда-то привезла из Парижа гуашь. И я Славе на 40-летие эту коробочку подарила. Через несколько дней он принес мне в подарок портрет. Говорю: «Слава, ты с ума сошел. Это же таджичка — не похоже на меня». — «Ты посмотри. У тебя на голове апельсин. Значит, все у нас будет в порядке».
