Артем Лоскутов о «Беларуси»

Интервью:

Марина Анциперова

Артема Лоскутова мы знаем прежде всего как основателя «Монстраций» — ироничных протестов, которые со временем превратилисоь в мощные политические высказывания. За последний год про работы Артема написали The Economist и Bloomberg. Поводом послужило то, что в своем Facebook Лоскутов за 1,5 млн рублей перепродал табличку с лавочки в нью-йоркском Центральном парке, на которой было написано послание телеведущей Наили Аскер-заде банкиру Андрею Костину. А 15 августа художник продал свою последнюю работу «Беларусь», написанную по следам событий в Республике после президентских выборов, за 3 млн рублей. The Blueprint поздравляет художника и спрашивает его о будущем.

АРТЕМ ЛОСКУТОВ, «Беларусь», 2020

холст, акрил, дубинопись, 60х40 см

Что чувствует человек, который продал работу за три миллиона?

Я наконец-то раздам долги. Круто, что получилась хорошая работа — а она, как мне кажется, со всех сторон хороша. Так бывает нечасто, дай бог, что раз в год. В 2020 году я эту галочку закрыл.

В среднем работы из этой серии ты по 30 тысяч продаешь, как мне кажется? Я пролистала последние аукционы у тебя в фейсбуке.

В этой серии порядка 40 работ, и я давно не проверял среднюю цену, но мне кажется, в конце прошлого года, когда я подводил итоги, дубинопись была чуть-чуть подороже. А самая дорогая ушла за 120 тысяч рублей. «Америка».

«Америка» как будто была самой сложной из них всех. Как минимум ресурсоемкой. Смешной вопрос художнику, но сколько ты потратил времени на то, чтобы ее нарисовать?

В «Америке» просто больше слоев, и она дольше сохла. Каждый слой краски с подтеками сохнет долго и ты просто ждешь это время, перед тем, как продолжать. Ну и понятно, что саму работу можно сделать быстро, но на то, чтобы ее придумать, может уйти месяц. А время, которое я делал «Беларусь», уложилось в видеоролик на 30 секунд — и то там время было растянуто. Там 14 или 20 ударов — это несколько секунд, не так долго, конечно, но перед тем, как сделать эти удары, ты несколько ночей смотришь видеоролики с тем, что происходит в Беларуси, и пытаешься жить с этим.

В твоих работах всегда большая доля юмора. Ее стоит искать и в этой картине?

В каждой шутке только доля шутки. Если бьешь холст дубиной, то и в этом можно иронию разглядеть. А в последней работе шутки почти нет. Меня многие спрашивали про реакцию, и здесь она была удивительной — мне часто пишут люди, недовольные моими работами, их обычно много. А сейчас многие мне пишут слова благодарности и теплые комментарии. Это для меня редкость. Я привык делать работы раздражающие, работать с агрессией, мне хочется критиковать происходящее, создавать что-то цепляющее, задевающее, раздражающее, а здесь было совсем без этого. Знаешь, мне кто-то написал, что за полминуты в этом ролике концентрация эмоций больше, чем в целом в видео хроник с улицы. Здорово, что у меня получилось точно это передать, — это большая удача.

АРТЕМ ЛОСКУТОВ, «Америка», 2020

холст, акрил, дубинопись, лак, 50×30 см

АРТЕМ ЛОСКУТОВ, «Беларусь», 2020

Знаешь, кто купил работу?

Знаю, кто купил, но просили не раскрывать. Очень хочется рассказать, но, надеюсь, покупатели скоро сами раскроются.

Как специалиста по визуальному коду протеста со времен «Монстрации», хочется спросить тебя: можешь отметить какое-то яркое визуальное высказывание в белорусских протестах? Белый протест, например?

Меня больше впечатлили действия силовиков. То, что они делали, сильно перекликается с моими рисунками дубинками. Это образ, который цепляет и остается в памяти. Белая одежда — хорошо, школьные грамоты на заборах школ — тоже. Но поражает то самое беспрецедентное насилие, которого мы не видели никогда. А мы видели год назад, когда все начиналось, и московские протесты, и избиения протестующих. Но то, что происходит в Беларуси, — это невероятный, завораживающий уровень агрессии и зверства. Мои коллеги из «Медиазоны» говорят, что видели многое, но шокированы, несмотря на неизбежно вырабатываемый в профессии цинизм и привычку видеть насилие.

Выставка в «Гараже» «Перформанс в России: картография истории» в 2012 году заканчивалась подвалом с Pussy Riot за решеткой. После этого — конец. Ты чувствуешь свою, что ли, особую миссию, прости за пафосное слово, в том, что ты чуть ли не единственный продолжаешь заниматься политическим искусством в России?

Я уже говорил, что Павленский забил последний гвоздь в русский акционизм своим действием на Красной площади. В смысле акционизма сцена опустела, но есть сейчас и другие практики — можно посмотреть на феминистские истории, сейчас происходит бурный и ни с чем не сравнимый взрыв активности в этом направлении. Он без ярких звезд и селебрити, но при этом растворен в своей массовости. Толпа новых людей выходит на акции по повестке, которой не было. Это большое изменение. И да, я чувствую, что изменились обстоятельства, стало сложнее заниматься акционизмом. Сегодня невозможно делать то, что делала группа «Война» десять лет назад — они сели бы после первой же акции. Нет той свободы, что была даже десять лет назад. И в этой обстановке мне приходится действовать иначе, искать другие пространства. Я работаю с холстами, это безопаснее, пытаюсь заниматься арт-рынком и продажами. Если в публичном поле улицы невозможно действовать, то давайте искать пространство, где можно сделать высказывание. Продажа и сумма, которой оценивается картина, — это крючок, за который может зацепиться зритель. Когда обыватель видит, что картина стоит три миллиона, как квартира в среднем городе России, у него будет повод дополнительно посмотреть на эту работу и подумать, почему она может столько стоить. Других параметров оценки качества работы у нас сейчас нет: арт-критика умерла, а заведенное на тебя уголовное дело — так себе повод оценить качество. Так что я, да, еще заигрываю с этим финансовых критерием.

АРТЕМ ЛОСКУТОВ, «Голубой Кутузов»

Ты как будто оправдываешься сейчас, что твоя работа столько стоит, — и я заметила, что в интервью The Village полгода назад после продажи таблички Костина ты тоже это делал, как будто должен кому-то объяснять, почему твои работы на рынке продаются дорого.

Я тут, скорее, сам с собой дискутирую. Если бы мне 10 лет назад рассказали, чем я буду заниматься, я бы не поверил. У меня были другие взгляды и ощущения. Я чувствовал себя более свободно, мог делать что-то на улице. А в твиттере и за репост сегодня могут «взять». Приходится искать возможности. Но, да, я, наверное, оправдываюсь — у нас все обвиняют художников, что они ищут способы не быть голодными. Почему я жертвую только половину суммы продаж, почему не отправлю все? Почему не дарю в музей? А что музей — коммерческая история с зарплатами, госсубсидиями и ценами на билет, вообще никого не волнует. Художник должен как-то выкручиваться и выживать. Момент коммерческого успеха тонкий для художников. Кто-то считает, что это плохо, что все, что на рынке, — фейк. Я изменил отношение к этому, оно стало более циничным. Но нужно понимать, что если ты на рынок попал и тем более на нем остаешься, то это значит, что твои работы вписаны в историю. Благодаря продажам ты остаешься в хронике.

Многие молодые художники не хотят участвовать ни в аукционах, ни с галереями сотрудничать — зачем, если в Instagram тебя может найти Канье Уэст и купить работу за пару миллионов? Ты продаешься вовсю через Facebook, планируешь туда совсем уйти?

Я не жду Канье Уэста, но и у меня есть ощущение что все-таки русские художники продаются на русском рынке в первую очередь. Мы не знаем современных успешных русских художников, которые успешно бы вписались в западный рынок, которые были бы интересны кому-то, кроме русских. Мы все ограничены русским миром, странами, где живут люди, которых интересует Россия и они, скорее всего, говорят на русском языке.

Но про тебя написал The Economist?

Написал русский автор, потому что я нашел путь к его сердцу — он с русским именем и фамилией. Но да, мне сейчас интереснее работать с собой, продавать работы самостоятельно через Facebook. Опыт сотрудничества с большинством аукционов мне не понравился; Vladey — топ, но в большинстве случаев я думаю, что лучше бы сам продавал себя через Facebook.

Не думаешь уехать, раз все так можно прекрасно продавать удаленно?

Когда я нахожусь не в Москве, я теряю повестку. Зимой был в Азии, нашел палку, но бить холсты совсем не хотел. И даже в Новосибирске, который всего в четырех часах разницы, я просто отсоединился от московской повестки. А здесь и рынок, плюс я не чувствую оторванность. Кажется, что то искусство, что я здесь делаю, я не смогу делать нигде больше, и уезжать пока не готов. Хотя ощущение, что мы сидим на пороховой бочке, что вот-вот будут совсем закрывать границы и надо будет сбежать в последнюю щелку, есть у многих сейчас — и я его разделяю.

Если собрать вместе все твои работы — и «Запрещенку», и груди Люси Штейн, и вот дубинопись, — то что у них будет общего? Как думаешь, что отличает тебя как художника?

Бог его знает — как смотреть и как собрать. Это вопрос скорее к куратору. А самый простой и популярный ответ на этот вопрос: все, что рисует художник, — это его автопортрет, здесь и сейчас.

То, что ты делаешь, оно привязано к настоящему моменту? Мог бы сейчас снова клеить Кутузовых?

Я не думаю, что это история на неделю, она останется актуальной и что-то значащей. Другое дело, что сейчас я бы не стал их снова делать, потому что мне несколько неловко: работы 2017-2018 года, а на дворе 2020-й. У меня несколько рулонов «Запрещенки» лежит, и время от времени находит ностальгия, и я ее клею. Другой вопрос — что хочется самого себя спросить: «Сколько же можно?» Вот Шепард Фейри 30 лет клеит своего великана Obey the giant. Может себе позволить!

Артем Лоскутов, Запрещенка на красном «Новые картины пусть пишут те, у кого старые плохие», 2017

холст, шелкография, акрил, 60×80 см

Хочется про метамодернизм тебя спросить — ситуацию, в которой цитаты становятся так же важны, как и новые работы. Ты вот в одной из своих дубинописных картин цитировал «Черный квадрат», а Тима Радя повторил совсем недавнюю работу известного художника Сантьяго Сьерры. Ты когда создаешь новую работу, действуешь интуитивно или думаешь над балансом того, что в ней будет старое, а что новое?

Я про метамодернизм не могу пояснить, а про Радю я понимаю, зачем он сделал это. Мы с ним говорили зимой об этом немного и вспоминали арт-группу «зАиБи» — «за анонимное и бесплатное искусство». Эта группа была про разные некоммерческие коллективные действия, которые были вне рынка. Эта группа меня вдохновила настолько, что я стал художником, и очень нравится она Тиме Раде. Среди их коротких манифестов было предложение забить на авторство: неважно, кто и что делал до тебя, для тебя самого это будет впервые. Ты все равно будешь переживать по-новому и делать по-другому, поэтому даже не беспокойся по этому поводу. Меня интересует вымышленный диалог с художниками и их работами, которые мне нравятся, которые меня задели, хотя многих из них уже нет в живых. А для Тимы важно жечь свое будущее — потом следом за ним на Сахалине Володя Абих сжег уже свое будущее. А в Екатеринбурге Максим Има сделал граффити «Пацаны, вы сожгли свое будущее, когда решили стать художниками». Повторение — это часть диалога, и даже фраза, повторяющая точь-в точь предыдущую, может звучать совсем иначе.

Что сам думаешь про будущее?

Будущее горит.

Тебе страшно?

Тревожно немножко.

Максим Има, «Пацаны, вы сожгли свое будущее»

Перформанс художника Тимы Ради Future, 2020