Как художники зарабатывают на надгробиях

Российские кладбища — места скорби и траура не только из-за тысяч покойников, но и из-за своего внешнего вида. Исправить положение дел пытаются современные скульпторы, среди которых — Айдан Салахова, Григорий Орехов, Саша Повзнер и другие. И хотя надмогильные памятники их авторства встречаются на погостах, эти же работы не упоминаются в каталогах художников. Редактор The Blueprint Вадим Смыслов несколько месяцев бродил по кладбищам Москвы и Санкт-Петербурга в поисках скрытых художественных надгробий и ответа на вопрос: если бы мы не умирали, неужели умереть пришлось бы скульпторам?

Львиная доля

11 сентября 2004 года гендиректор охранного предприятия «Балтик-эскорт» Роман Цепов возвращался в офис после встречи в Управлении ФСБ в Санкт-Петербурге. В пробке на Литейном проспекте Цепов почувствовал, как к горлу подступает рвота, и приказал водителю свернуть в сторону дома. 22 сентября «с опустошением костного мозга» Цепова привезли в городскую больницу № 31, где спустя сутки мужчина скончался. «Он практически расползался у нас на глазах, — говорит лечащий врач Цепова Петр Пирумов. — Это было очень похоже на действие гемотоксического яда, которым лечат лейкоз».

Могила бизнесмена Романа Цепова

Авторы надгробия так называемого «полномочного представителя президента в СЗФО» (ЧОП Цепова в 1990-х охранял первых лиц Смольного, в том числе и Владимира Путина. — Прим. The Blueprint) — семья петербургских художников, Александр Позин и Марина Спивак. Как писала «Афиша», их работы связаны «с личными и семейными переживаниями, впечатлениями и эмоциональными всплесками». Их гранитный лев, «спящий» на могиле Цепова, — отсылка к скульптуре «Умирающий лев» Бертеля Торвальдсена в швейцарском Люцерне.

Хотя работы Позина и Спивак находятся в частных собраниях Европы, в коллекции Русского музея и участвуют в современных галерейных показах (один из таких — POSPI@PITER.MOS в Flor et Lavr Gallery), большую часть заработка художникам приносят частные заказы. «Сначала Русский музей приобретал у нас работы, — сетует Позин, — а потом в основном канючил. Не отдавать — глупо. Я один раз не отдал, и у меня работу украли». «А я во второй раз не отдала, — добавляет Спивак. — И у нас вся мастерская сгорела». «Искусство, которым мы занимаемся, — отмечает Позин, — продать его, и хватит разве что на конфеты. А в остальном нужны серьезные заказы: монументы либо надгробия. А иначе не выживешь».

Александр Позин

Марина Спивак

Мастерская Александра Позина

По данным компании «Ритуалстоун», средняя стоимость памятника в Москве варьируется в пределах от 15 до 25 тысяч рублей, при этом цена на надгробия по индивидуальному заказу может превышать несколько миллионов рублей. Так, кладбищенский памятник актеру Вячеславу Тихонову авторства скульптора Алексея Благовестнова оценивают в 5 млн рублей.

Стоимость льва с могилы Цепова Позин и Спивак не раскрывают — возможно, потому, что не знали, кому делают памятник. «Нам только сказали, что мужик был очень богатым, охранным предприятием заведовал, хороший был, людям помогал», — признается Позин. «Ага, хороший, мда, — добавляет Марина. — Делали-делали мы этот памятник, отвезли его на кладбище, установили, а года через три открыли с Маринкой газету, смотрим, а там наш памятник». «Наш лев! — вскрикивает Марина. — Ого, как здорово!» — «Оказалось, что этот охранник — Роман Цепов, подвижник Путина и страшный головорез. Тут, в Петербурге у него кличка была — Рома Ботаник. Постоянно ходил в очках и носил с собой стечкин и ППШ».

Через пару лет после установки надгробия художники пришли на кладбище и обнаружили, что их авторские подписи на скульптуре срублены. «Нам говорят, — вспоминает Марина — мол, скажите спасибо, что вам глазки целые оставили. Как в „Андрее Рублеве“, понимаете? А лев стоит, можно смотреть. На Серафимовском кладбище, на самом видном месте (участок 2-3. — Прим. The Blueprint)». По словам Позина, если бы художники знали, чье надгробие делали, то не сумели бы закончить работу. «От страха бы обосрались».

Министерства каменных дел

Надгробие для могилы Михаила Ломоносова

Первое архитектурное надгробие на российских погостах появилось в 1760-х годах, когда для могилы Михаила Ломоносова из итальянской Каррары была доставлена мраморная стела с бронзовыми и позолоченными деталями. Немногим позже, после выпуска из Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге первых скульпторов, Лазаревское, Смоленское и другие исторические кладбища у Невы стали пополняться работами уже российских мастеров, в числе которых — Федор Гордеев (автор «Прометея» из Русского музея), Федот Шубин (скульптура Екатерины II «Законодательница»), Иван Мартос (создал памятник Минину и Пожарскому) и Михаил Козловский (автор светской скульптуры Самсона в Петергофе).

«Стали вырастать жертвенники, колонны, высокие саркофаги на львиных ножках или шарах, и началась золотая эпоха русского художественного надгробия, — объясняет начальник отдела мемориальной скульптуры Музея городской скульптуры Санкт-Петербурга Дарья Залешина. — А в 1917 году бога отменили, на кладбище пришел вандализм, мародерство, погосты остались без родственного ухода. Признаваться, что вы дворянин и у вас тут лежат предки — это было опасно. После революции советскими властями в Петербурге были уничтожены 20 городских кладбищ. Хотя еще в 1907 году искусствовед Николай Врангель писал в журнале „Старые годы“, что на кладбищах гибнут произведения искусства».

«Надгробие княгини Н. М. Голицыной», автор — Федор Гордеев, 1780

Единственное уцелевшее надгробие Арбатецкого кладбища в Москве

Лазаревское кладбище в 1930 году 

Антрополог Сергей Мохов в своей книге «Рождение и смерть похоронной индустрии» отмечает, что после революции старинные надгробные памятники отправляли на продажу как строительный материал: «Из них делали поребрики для тротуаров, но чаще использовали повторно на действующих кладбищах для памятников „среднего класса“ советского общества». Вождям (или их родственникам), героям и видным партийным деятелям полагались скульптурные надгробия. После войны на кладбищах практиковался бриколаж — пирамидки, столбцы из найденных (или украденных) материалов. А в 1990-х с расцветом любительской фотографии, на гранитных памятниках появилась дорогостоящая художественная гравировка (так называемые надгробия криминальных авторитетов).

Кроме этого погосты захватили реалистичные ростовые скульптуры, похожие на советские памятники. Авторы этих работ — в том числе бывшие советские партийные скульпторы или их дети. Так Иулиан Рукавишников — автор надгробия матери Сталина Екатерины Геладзе в Мтацминде, а его сын Александр — памятника Владимиру Высоцкому на Ваганьковском кладбище. Зураб Церетели — создатель надгробий на могилах актрисы Татьяны Самойловой и поэта Андрея Дементьева. «Это такие министерства каменных дел, — говорит скульптор Саша Повзнер. — У них есть отдел заваливания города и отдел замачивания кладбищенских площадей. Чаще всего это коррупционная история. Вы не видите Рукавишникова на площадках современного искусства, и в то же время Монастырский не делает памятники». Рукавишников-младший и Церетели на вопросы The Blueprint не ответили.

Работа Саши Повзнера на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге

Старинные надгробия, свезённые со всей Москвы в Донской монастырь

Другой мастер надгробий — скульптор Юрий Орехов. Его работы хранятся на Новодевичьем (живописцу Витольду Бялыницкому-Бируле), Ваганьковском (актеру Андрею Миронову) и Кунцевском (композитору Евгению Птичкину) кладбищах. Орехов скончался 18 июля 2001 года в Москве, авторы его надгробия на Кунцевском кладбище — сын Григорий и архитектор Вячеслав Бухаев. «Когда умер отец, — вспоминает Орехов-младший, — мне, можно сказать, по наследству достались его заказчики. Но я отказывался [от работы с надгробиями], потому что не хотел тратить время на то, в чем себя невозможно выразить». Сегодня Григорий Орехов — основатель галереи современного искусства Orekhov Gallery. Среди его работ — монументальный зеркальный «Черный квадрат» в Парке имени Казимира Малевича, четырехметровая «Агата» в Столешниковом переулке. Орехов-младший выставляется на онлайн-платформе Teo от Cosmoscow, где стоимость его работ достигает 2,7 млн рублей.

Но пару надгробий скульптор все же создал «для близких людей». Первое — стопка нотных листов из белого мрамора на месте захоронения композитора Павла Слободкина, вторая — «минималистичная скульптура в Комарово». По данным The Blueprint, речь идет о надгробии актрисы Валерии Киселевой, матери телеведущего Ивана Урганта. Мог быть в портфолио Орехова и четвертый кладбищенский памятник: один из заказчиков при жизни купил себе место на погосте («Он сказал: «Слышал, если при жизни сделаешь себе памятник, то будешь долго жить») и позировал перед скульптором на выделенном под захоронение участке земли. «Я еле сдерживал смех, — вспоминает Григорий, — а он мне позировал. „Как лучше? Стоя или сидя?“ Но я его отговорил, сказал, это будет просто глупо и смешно».

Многообразие форм и стилей кладбищенских памятников, рост численности мастерских на погостах и отсутствие контроля со стороны властей — все это привело к ландшафтной ситуации, которую Дарья Залешина называет «кровь из глаз». «Я в ужасе от наших кладбищ», — согласна с ней скульптор Айдан Салахова. Надгробия от владелицы галереи «Айдан» можно встретить на погостах на Троекуровском кладбище (памятник создателю НТВ Игорю Малашенко) и Лайковском кладбище в Одинцово (актрисе Марьяне Цареградской). Но, как и в случае с Ореховым-младшим, для Салаховой надгробия — это не способ заработка. Как говорит Айдан, ей нравится «создавать искусство» посреди смертной скуки.

Могила Павла Слободкина

Григорий Орехов, «Агата»

Могила скульптора Юрия Орехова

Работа Айдан Салаховой на Троекуровском кладбище

Памятник создателю НТВ Игорю Малашенко

Камерное портфолио

Поставить памятник на свой вкус на кладбище — в обход компаний, контролирующих рынок ритуальных услуг, — сложно. По оценке совладельца «Ритуал-Сервис», одного из крупнейших похоронных операторов Москвы, Олега Шелягова, 50% всех надгробий на московских кладбищах — дело рук конкурирующей с его компанией ГБУ «Ритуал», фигуранта расследования Ивана Голунова «Кто владеет московскими кладбищами» в «Медузе» (организации, признанной иностранным агентом). «Но это лишь мое умозаключение», — оговаривается Шелягов; точных данных у него нет.

Вдобавок в 2017 году, после массовой драки с перестрелкой на Хованском кладбище, в Москве изменились требования к установке надмогильных конструкций. В силу вступили поправки в закон «О погребении и похоронном деле в Москве». Среди них — обязательное предоставление протокола лабораторных исследований безопасности используемых материалов, эскиз или фотография сооружения, полный перечень лиц, участвующих в установке надгробия, и так далее. По словам директора ГБУ «Ритуал» Артема Екимова, «ранее для установки требовали такой же пакет документов, но это нигде не было прописано. Администрация кладбища могла потребовать их, а могла и нет. Единых правил не существовало».

О сложностях при установке надгробий говорит 44-летний скульптор Саша Повзнер. Сегодня он сотрудничает с галереей XL, а начальная ставка на его работы на аукционе Vladey — 600 тыс. рублей. Свой первый заказ на кладбищенский памятник Повзнер получил еще в институте («У меня мать скульптор, я с детства видел, как создаются надгробия»), с тех пор монументы на погостах он ваяет «раз в пару лет». 

Одно из наиболее свежих захоронений, увенчанных работой скульптора, — могила семейства петербургского адвоката Сергея Березовского (умер в 2019 году. — Прим. The Blueprint) — отца основательницы сети фитнес-клубов World Class Ольги Слуцкер — на Смоленском кладбище. Слуцкер отказалась комментировать выбор мастера и формы мемориала. «Бандосы стоят на кладбищах, как гаишники, — говорит Повзнер. — Хочешь рыть и устанавливать самостоятельно? Либо разрешение не дадут, либо это будет стоить миллионы тысяч». 

Скульптор не говорит, на каком именно кладбище столкнулся с этим прецедентом. «На этом рынке существует монополия, — говорит и Григорий Орехов. — Даже когда я делал памятники близким, [у администрации кладбищ] возникало много вопросов: почему не они этим занимаются, а кто-то другой? Помогло то, что моя заказчица — женщина влиятельная, она топнула ногой, сказала: «Не лезьте». А по большому счету на кладбища скульпторов не пускают, все должны делать местные [каменные мастерские]». Председатель профсоюза работников ритуальных служб Антон Авдеев уверен, что эти истории — выдумка. «Художники — люди творческие, — говорит он. — Вполне возможно, что они просто не справились с бюрократической волокитой, обязательной с 2017 года».

Саша Повзнер

Григорий Орехов

Другая причина отсутствия на погостах авторских надгробий — консервативность конечных потребителей — тех, кто платит за монументы. Хотя, по словам Алексея Клячина, гендиректора компании «Память в камне», вместе с Салаховой работавшей над надгробием Игоря Малашенко, часто люди, «которых мы видим по телевизору, еще при жизни заказывают, оплачивают и устанавливают надгробия для себя» на погостах.

«Часто скульпторы сталкиваются со вкусами людей, которые заказывают памятники, — говорит мастер из петербургской „Деревни художников“ Валерий Бытка. — И приходится идти на компромисс. В результате памятники идут вразрез с традициями скульптуры, православия и вообще понятий жизни и смерти». Работы Бытки представлены в собрании Русского музея, в частных коллекциях Константина Эрнста, Натальи Водяновой и других. Тем не менее большую часть дохода автору приносят надгробия (их стоимость — от 30 до 50 тысяч рублей): «В удачный год я делаю около 12 памятников».

Бытка занялся скульптурой в 1990-х, пытаясь возрождать традицию наивных молдавских надгробий. Он работает с известняком, в «Деревне художников» его называют Сезанном от скульптуры. Среди мемориальных работ с наиболее интересной историей — скульптура Бытки «Над просторами России». Изначально это произведение — кладбищенское, но заказчик решил не устанавливать монумент на могиле. Надгробие обошлась семье покойного в 30 тысяч рублей и в июне будет представлено на выставке «Пейзаж в скульптуре», проводимой Русским музеем.

Валерий Бытка

В отличие от большинства скульпторов, у Бытки есть альбом с собственными кладбищенскими произведениями: первая известняковая плита, на которой выбит ангел, распятие и цветы, «дерево Вари», монумент, изготовленные для трехлетней девочки, умершей от онкологии, скульптура с бабочками — для школьной учительницы, которая увлекалась энтомологией. «Когда-то я осознал: страшно приходить к могиле близкого человека и смотреть на лицо, которого никогда больше не будет на свете, — говорит художник. — Поэтому [в скульптуре] я стал обращаться к душе покойного. Я снимаю камни с души».

Архитектура кладбища

В отличие от Бытки, у Салаховой, Орехова и Повзнера нет надгробных портфолио; также скульпторы не оставляют подписи на своих работах. «Я не составляю каталоги, потому что это камерная, кулуарная работа, — говорит Повзнер. — Кроме того, все эти скульптуры уеб...ые [имеют мало культурной ценности]». «Это как-то странно, — говорит Айдан. — На надгробии уже есть одно имя, мое там будет не к месту».

Когда-то у Салаховой была мысль — придумать некий стандарт памятника, чтобы улучшить архитектурный ландшафт погостов. То же самое досмерти хотел сделать Григорий Орехов. «Мне нравится, как выглядят кладбища в Соединенных Штатах: все равны, одинаковые зеленые поля и, как правило, однотипные белые каменные таблички. В этом есть что-то такое, что уравнивает, так сказать, перед другим миром. Мне близка такая эстетика».

По словам Павла Грабалова, исследователя ландшафта из Норвежского университета естественных наук, «мы удивительно мало знаем про архитектуру московских кладбищ — как старых, так и новых». Между тем в истории мировой ландшафтной архитектуры кладбища занимают важное место. «К примеру, при создании Центрального парка в Нью-Йорке Фредерик Ло Олмстед черпал вдохновение в rural cemeteries в Массачусетсе и Бруклине, а потом сам спроектировал кладбище Mountain View в Калифорнии. Как мне кажется, именно архитектурное переосмысление российского кладбища способно решить многие проблемы этого особого общественного пространства. Можно ли считать огромные „промышленные“ кладбища на окраинах наших городов пространствами, достойными памяти наших близких?»

В 2017 году директор ГБУ «Ритуал» Артем Екимов заявлял, что новые московские кладбища будут иметь архитектурно-планировочные решения, согласованные с Мосархитектурой. «Разработка [проекта] займет несколько лет». Но к маю 2021 года решения так и не были приняты. На вопрос The Blueprint, может ли на Алабушевском кладбище (одно из самых новых кладбищ Москвы, открыто в 2012 году) быть установлен памятник в виде корабля, в справочной службе ГБУ «Ритуал» ответили: «Да, если он не превышает допустимых норм для участка. Вы ведь не собираетесь устанавливать на могиле корабль в полный размер?»

«Никогда не останетесь без работы»

Среди современных российских художников немало тех, кто мог бы вдохнуть в смерть новую жизнь. Артем Филатов создает надгробные плиты из бетона и металла, но выставляет их в галереях, а не на кладбищах. Cтоимость его музейных надгробий — к примеру, скульптуры «Утренняя звезда» — 270 тысяч рублей. «Сделать настоящее надгробие — это было бы интересно, — размышляет Филатов, — художникам нужно думать о смерти, mеmento mori. Но такие заказы ко мне не поступали». Он же — соавтор мемориального парка «Сад им.» в нижегородском крематории.

Павла Маркова из Омска работает на кладбище и создает произведения искусства из испорченных керамических овалов под могильную фотографию. Эти работы в рамках проекта Punk`s not dead были представлены на 2-й Триеннале российского современного искусства. Евгений Антуфьев, победитель Премии Кандинского, создает бронзовые урны, в которых вполне мог бы храниться прах (подобный заказ уже поступал художнику, но затем клиент «исчез»). Мультимедиа-художник Егор Крафт осмыслял будущие цифровые надгробия на Владыкинском кладбище в проекте Facial recognition. А Илья Федотов-Федоров оформлял надгробия для проекта «Музей ядов» в Амстердаме и год назад презентовал «свой идеальный надгробный памятник» — работу Essence of Addiction — в капелле на берлинском кладбище.

Артем Филатов, «Утренняя звезда» 

Евгений Антуфьев, бронзовая урна

Артем Филатов и Алексей Корси, «Сад им.»

Павел Марков, Punk’s not dead

Мозаика Пасмура Рачуйко

Картины Пасмура Рачуйко

Скульптор Елена Артеменко, чьи работы продаются на аукционах Vladey и выставляются в галерее Azot (минимальная стоимость скульптуры там — 246 тысяч рублей), рассказывает, что несколько раз получала предложения от похоронных бизнесменов. «Бывает забавно, когда каменщики, у которых я покупаю мрамор — а часто они работают в мастерских, где делают надгробия, — говорят: „А может быть, тоже попробуете? Бизнес прибыльный, никогда не останетесь без работы“. Но мне это неинтересно, я фултайм в музее».

В самом начале карьеры художник Пасмур Рачуйко планировал делать надгробия для животных, «для кошечек и собачек», и даже успел создать одно поминальное мозаичное панно для петербургского кладбища. В то время Рачуйко был более известен под своим реальным именем — Вениамин. Его яркие, наивно-сюрреалистические картины с гопниками, полицейскими, шахидками и геями еще не продавались на аукционе Vladey. Алексей Навальный еще не называл полотна Рачуйко специальными иконами Росгвардии и не предлагал поместить их на обложку Конституции. «Меня вдохновила тогда самая идея — сделать что-то на вечную память о человеке, — говорит Пасмур. — Но я не знаю, где находится памятник. Меня тогда пустили в какую-то личную историю, где, как мне кажется, главным было — не наследить. В своей жизни я сделал три работы на заказ и каждый раз очень корил себя за это. Это изматывает, это огромный удар по самооценке, поэтому я стараюсь слать всех куда подальше».

В отличие от скульпторов, которым приходится иметь дело со смертью, чтобы выживать, новое русское арт-сообщество не привыкло хоронить свои работы. Вечной жизнью их одаривают галереи. Ныне и, как они надеются, присно, и во веки веков.