Архитектура как сахар

ТЕКСТ:
Елена Слатина

ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

«Архитектон» Виктора Косаковского — единственный фильм в конкурсе, снятый российским режиссером — стал событием Берлинале 2024. На показе картине устроили овацию, критики прочат ей призы. Причина, очевидно, не только в визуальных достоинствах и технической сложности фильма, который снимался по всему миру, ставит новые точки на карте архитектурных сокровищ и фиксирует места совсем недавних разрушений. Похоже, что, делая кино о руинах — древних и современных, Косаковский сумел заглянуть в сердце сегодняшнего мира и осмыслить происходящие сейчас события в контексте истории цивилизации в целом. Елена Слатина посмотрела фильм, а потом поговорила с режиссером о долговечности амфитеатров, короткой жизни небоскребов и о том, как попасть на важнейшую студию независимого кино.

Виктор Косаковский — пожалуй, самый известный в мире российский кинорежиссер-документалист. Представитель ленинградской школы, он начинал вполне традиционно — снимал кино о людях знаменитых, как философ Алексей Лосев («Лосев», 1989), и совсем «простых», как пожилые брат и сестра, живущие в одном доме («Беловы», 1992). Мировую фестивальную известность Косаковскому принес в 2012 году фильм «Да здравствуют антиподы!» — его герои жили в противоположных концах земного шара, между которыми можно провести прямую линию (например, между Сибирью и Чили). Но чем дальше, тем больше интерес Косаковского сдвигался к тому, что в современной философской антропологии получило название non-humans («нечеловеки», под которыми понимаются не только организмы, но и разного рода экосистемы, чьи права следует учитывать наряду с человеческими). В 2018-м хитом Венецианского фестиваля стал фильм «Акварель», посвященный воде — рекам, озерам, водопадам, ледникам. Новаторской в нем была не только тема — «Акварель» вошел в историю кино как первый фильм, снятый в формате 96 кадров в секунду. А в 2020-м Косаковский представил на Берлинале спродюсированный Хоакином Фениксом фильм «Гунда» про свинью с поросятами, курицу и корову, которые получили невероятное зрительское сочувствие. Теперь в конкурсе Берлинале «Архитектон» — кино про камни, бетон и архитектуру в разных стадиях распада. С одной стороны, его герои — не люди, но с другой, тут рассказывается история человечества и возникают предположения о том, что с нами будет дальше.

«Да здравствуют антиподы!» (2011)

«Акварель» (2018)

«Гунда» (2020)

Как бы ни хотелось назвать «Архитектон» российским фильмом, сделать это не получится. Это германо-французско-американский фильм режиссера, родившегося в России, но давно живущего в Берлине. Мы разговариваем с Виктором Косаковским на Потсдамер-плац, некогда разрушенной, долгие годы перегороженной стеной и принявшей современный вид лишь после объединения Германии, а сегодня опять частично перегороженной стройкой. И я думаю о том, что история этой площади тоже могла бы стать частью величественной конструкции «Архитектона».

В прологе мы видим кадры разрушенного Мариуполя. Остатки многоподъездных домов, проломленные купола церквей, руины того, что еще недавно было большим живым городом. Этот кусок доснят уже после того, как фильм был полностью завершен, но не выглядит чужеродным и обусловленным исключительно политическими мотивами, напротив, он укладывается в логику истории, которую рассказывает Косаковский. Спрашиваю, как ему удалось это снять.

— Я не мог снять это сам, — признается Косаковский, — но нашлись кинематографисты, которые были со мной на прямой связи и которые мне помогли, я видел картинку удаленно.

[

]

За прологом следует обманчиво умиротворяющий план величественной горы. Внезапно раздается взрыв, а дальше мы наблюдаем долгий, совершенно завораживающий камнепад. В финале кадр превращается в черный космос, а камни в нечто вроде космической пыли — это снято настолько красиво, что, лишь стряхнув оцепенение, осознаешь катастрофу — гору, простоявшую миллионы лет, взрывают для того, чтобы переработать в бетон, из которого будет построено множество безликих, уродливых домов, которые проживут от силы лет сорок и будут снесены ради постройки новых таких же. Или рухнут разом под воздействием человека или природы — Косаковский снимает полностью разрушенные прошлогодним землетрясением города Турции, огромные и пустынные. Невредимой остается лишь древняя стена с полигональной кладкой, в которой многоугольные камни, как пазл, идеально притерты друг к другу. Она стоит в какой-то пустыне, где нет ничего вокруг.

«Архитектон», (2024)

— И никто о ней не знает, а это — сокровище мира! — заявляет Косаковский и увлеченно продолжает: — А видели купола и арки? Каждый камень — несколько тонн. Висит без цемента. Арки старше римских на несколько тысячелетий, не упали, остались в идеальном состоянии. А рядом — разрушенные недавним турецким землетрясением города. Это одно и то же место. У людей была технология, потом она просто исчезла. Они, как и мы, наверное, думали, что они навсегда, но они исчезли, а архитектура осталась.

[

]

После камнепада мы переносимся в древний Баальбек — руины грандиозного храмового комплекса, построенного в I-III веках до н.э. Видим элегантные колонны с тонкой каменной резьбой и огромный одинокий камень. На камне надпись «Абдул Афи», ее нацарапал Абдул, который вот уже 20 лет расчищает эти руины.

— Вы обратили внимание на главный камень в нашей картине? — спрашивает меня Косаковский. — Никто не знает, как жившие тогда люди смогли отделить его от скалы, какими инструментами. Мы не знаем, когда это произошло. Мы знаем только, что он был предназначен для баальбекского храма Юпитера. Три подобных камня лежат в основании этого храма. И знаем, что они были полностью засыпаны слоем ила. То есть что-то большое произошло. Может быть, астероид или наводнение. Мы до сих пор не знаем что. Но мы сегодня не можем даже поднять это, не можем передвинуть. Как было возможно тогда отрезать это от скалы?

[

]

Я вспоминаю, что Баальбек потом достраивали римляне, и задаю наивный вопрос: может быть, они знали?

— По архитектурным книгам мы знаем, что римляне придумали арки, — переводит тему Косаковсий. — Но это не так. Есть арки на две-три тысячи лет старше Римской империи. Или, например, полигональная кладка, про которую мы уже вспоминали. Максим Гаубец, исследователь древностей, нашел 1200 построек в Малой Азии, 700 амфитеатров от 5 до 20 тысяч мест, сделанных полностью из камня, без металла, без цемента, которые до сих пор стоят, не покосились, не разрушились.

[

]

Закончивший Челябинский педагогический институт Максим Гаубец, человек широких интересов (коллекционер-антиквар, организатор коммерческих экспедиций от Малой Азии до Ленинградской области, автор книг «По Баальбеку с Марком Твеном и Иваном Буниным», «Петра — школа древних архитекторов?» и «В гостях у Грифоши»), честно говоря, не выглядит авторитетной научной фигурой. Но после фильма кажется не таким уж важным, на какие источники изначально опирался Косаковский. То, что режиссер говорит, вовсе не равно тому, что он показывает.

Если героями «Архитектона» становятся камни, то антагонистом — бетон. В финальном титре написано, что это наиболее часто используемый в мире материал после воды. А главный визуальный конфликт фильма — противопоставление древних построек, которые стоят до сих пор, и современной архитектуры, которая очень быстро разрушается.

— Она не просто разрушается, — уточняет Косаковский. — Мы сами строим так, что современное здание в среднем живет 40 лет. В Англии в прошлом году разрушено 50 тысяч зданий в возрасте до 40 лет. Их сносят, чтобы строить новые. Архитектура как сахар — бабушка любит своего внука и хочет, чтобы внук ее любил. Она дает ему сахар — конфетки, печенья. Она не думает о том, что в будущем у ребенка будет диабет или как минимум кариес. Она хочет, чтобы ему было вкусно сейчас. То же самое с архитектурой. Здания из цемента — это то, что можно сделать быстро. А потом это живет 40 лет, разрушается и сваливается в кучу.

[

]

«Архитектон», (2024)

В фильме это показано очень наглядно: камера панорамирует свалку, а потом поднимается, и мы видим ту самую гору, которую разрушают ради этой свалки.

— Но помимо загрязнения окружающей среды есть еще вопрос психологический, — продолжает Косаковский. — Причина, по которой современные архитекторы не хотят строить здания на века, заключается в том, что, по их мнению, это дорого. Но это не так. Дорого строить дешевые здания. Хрущевки надо разрушать через полвека, чтобы строить новые. А Баальбек построили несколько тысяч лет назад, а он до сих пор стоит, это дешево. Дорого для нас, дешево для последующих поколений. А мы делаем наоборот — дешево для нас и дорого для следующих поколений. Современный цемент — это не то же самое, что цемент римский. Римский цемент стоит две тысячи лет. Но мы потеряли рецепт и больше полутора тысяч лет не знали, как они строили. Потом кто-то нашел рецепт, но не до конца понял. Только в 2023 году ученые нашли отличие римского цемента от современного. Римляне включали еще один биологический элемент, и если дождь разрушал здание и появлялась трещина, эта трещина заживала. Мы до сих пор не можем это повторить.

[

]

Я не успеваю выразить удивление, как Косаковский возвращается к современности.

— Посмотрите на место, где мы сейчас сидим. 25 лет назад здесь была самая большая строительная площадка в мире. Архитекторы всех стран принимали участие в застройке Потсдамер-плац и были необычайно горды тем, что они делают. Прошло 20 лет, и это все уже не живет, уже многое перестраивается заново. Я живу здесь неподалеку, за углом, но никогда не прихожу сюда, потому что 320 дней в году это место мертвое. Оно оживает только на время Берлинского фестиваля и рождественского рынка.

[

]

«Архитектон», (2024)

Сейчас и вправду трудно поверить, что это место может выглядеть мертвым. Дело не только в снующей туда-сюда публике, но и в той специфической фестивальной атмосфере, когда становится возможным соединение, казалось бы, несоединимого. Как это происходит и в самом «Архитектоне» — первом из увиденных мною фильмов Берлинале 2024, после показа которого публика устроила овацию с криками «Браво!». Возможно, потому, что «Архитектон» — одновременно произведение искусства и блокбастер, во всяком случае, по меркам документального кино, где мало кому даже сегодня доступны такие технологии и бюджет. Картина открывается титром студии А24 — важнейшей сегодня компании независимого кино, которая работает с ведущими режиссерами мира — Дарреном Аронофски, Йоргосом Лантимосом, Ари Астером и т.д. У этой студии всего за 10 лет сложилась огромная фанбаза, какой не было даже у Miramax. У А24 49 номинаций на «Оскар» и 16 побед. Каждый режиссер авторского кино мечтает работать с А24. Спрашиваю у Косаковского, как ему удалось заполучить с такой студией контракт.

— Они сами позвонили мне. Они смотрели «Акварель». И после позвонили и спросили: «Что вы собираетесь делать дальше»? Я ответил: «Что-то об архитектуре». Они спросили: «Сколько вам надо денег?» Я назвал большую сумму. И они сразу ее дали, большущие деньги. Это было еще до пандемии. Сегодня если кто-то дает тебе сто тысяч евро на пресейл (аванс), для документального кино это значительные деньги. А24 сразу отвалили миллион, за одну минуту. Для документального кино это абсолютно невероятно. Они даже не знали, что я буду делать.

[

]

Мне становится интересно, как выглядела идея изначально.

— Как комедия про архитектуру, — огорошивает меня Косаковский. — Вообще, в самом начале я хотел снимать 3D-фильм про Петербург. Назывался он «Град Петров». Но найти честные, без откатов, деньги в Петербурге я не смог. И стал разрабатывать комедию о том, как архитектурная идея превращается в реальность. Когда идея — одно, а реальность — совсем другое. То есть от того, как архитектор видит пустое место и представляет себе, что может здесь построить, до того, как это превращается в здание, которое совсем не похоже на то, что представлял себе архитектор. Я начал снимать этот фильм в 2013 году в Мексике, в центре города, но поскольку денег на большой фильм не было, я снял всего 10 минут. И в этот момент появилась студия А24.

[

]

Спрашиваю режиссера, как он сам для себя объяснил такую невероятную щедрость студии.

— В документальном кино почти нет режиссеров, которые работают с изображением. В основном документальное кино построено на журналистике, на актуальном факте, на расследовании, на чем-то живом, сегодня нужном. А я человек старой питерской школы, она совершенно особая. Московская документалистика 1970-1980-х была немножко дворцовой, она была близко к Кремлю и ЦК. У нас было свободнее. Но денег было намного меньше. И от бедности, из-за того, что у нас не было камер со звуком, мы снимали немое изображение, а звук писали отдельно или вообще не писали. В городе было два «Аррифлекса» (*немецкая ручная кинокамера для съемки хроники. — Прим. ред.). И были две отечественные камеры, но они были настолько шумными, что, когда я снимал «Беловых», я закрывал камеру тремя одеялами. К тому же лимит пленки был очень маленьким — две минуты в день. Надо было очень точно знать, чего ты хочешь. Кадр имел ценность.

[

]

Я возвращаю разговор к комедии про архитектуру — в итоге ведь картина совсем на нее не похожа.

— Началась пандемия, — вспоминает Косаковский. — Я понял, что комедия перестает быть уместной. И я поехал снимать Нью-Йорк. Бродвей — ни одного человека, ни одной машины, ни одной рекламы. Буквально то, что я хотел делать в Петербурге. Я снял Нью-Йорк. Но потом настал февраль 2022-го. И я понял, что Нью-Йорк уже тоже не годится. Я должен искать глубже. И стал думать о руинах. Потому что руины больше любого документа говорят правду о том, что случилось. Есть такой гравер Джованни Пиранези (археолог и художник XVIII века, который не только нарисовал все античные памятники, открытые в его время, но и сотворил собственный фантастический архитектурный мир. — Прим. ред.). Я стал думать о его эстетике. Сегодня его картины кажутся фантастическими. Так и хочется сказать: «Нет таких зданий, ты все придумал, не может этого быть». Я решил поехать и проверить, решил найти эти места. Так вот он не просто не придумал, он буквально с фотографической точностью изобразил все эти строения. И когда ты видишь все эти здания в реальности, ты понимаешь, что цивилизация развивалась не эволюционно, что где-то была большая пропасть, что-то случилось.

[

]

Джованни Пиранези

Стоит отметить, что в самом фильме следов этой теории не заметно. Зато камни у Косаковского не только говорят, они танцуют, пугают, восхищают, при этом все это живая съемка. В фильме нет ничего нарисованного, спецэффектного, почти нет текста, звучит только музыка Евгения Гальперина. И хотя Косаковский-режиссер максимально дистанцируется от публицистики, политическое и социальное высказывание в его фильме, несомненно, есть. Мысль о том, что человек разрушает природу и уничтожает цивилизацию даже без оружия, совсем не нова, но воплощенная в столь убедительной форме, она снова напоминает, что наши непомерные амбиции самоубийственны.

— Архитектура — это способ доказать, что мы тут главные, — соглашается Косаковский. — Мы строим башни, смотрите, какие мы мощные! Когда я общался с архитекторами, я спрашивал у каждого, а как они пришли в эту профессию. Они рассказали примерно одну и ту же историю: «Я родился в таком-то городе, там был один красивый дом и девять некрасивых домов. Я подумал: если мы знаем, как строить красивый дом, зачем мы строим некрасивые? И решил стать архитектором. Учился семь лет. Но никому не были нужны мои проекты. Я был двадцать лет бедным. А потом неожиданно выиграл конкурс — на небоскреб. Чтобы осуществить проект, нам надо было набрать сто человек. А через четыре года, когда мы завершили проект, нам надо было уволить сто человек. Или взять подряд на супермаркет». И я просил их показать мне каталоги их работ. Это были красивые каталоги по сто страниц, в которых было десять красивых зданий и девяносто — ужасных. Я им говорил: люди знают, кто вы такой, потому что вы построили вот это замысловатое здание. Но они не видят, что вы же построили те самые офисные здания, которые вскоре будут разрушены.

[

]

«Архитектон», (2024)

В фильме есть и герой-человек — итальянский архитектор Микеле Де Лукки, время от времени мы возвращаемся в его личный сад, в котором рабочие выкладывают большой круг из камней. Де Лукки называет его «кругом жизни» и объясняет: «В этот круг не должны заходить люди, может быть, только собаки или кони, но не люди». Вокруг ездят две электрогазонокосилки, они тоже не смогут попасть внутрь круга, камни их останавливают — какие-то пространства на земле должны оставаться нетронутыми человеком. Ближе к финалу мы увидим, как в этом круге проросли трава и цветы.

— Мне кажется, очень важная идея — помнить о природе, — говорит Косаковский. — Чтобы в центре города стоял не мавзолей, не собор, а что-то, что напоминало бы, что мы не самые главные на земле.

[

]

Микеле Де Лукки и Виктор Косаковский