Atelier E. B — 

о выставке

«Прохожий»

в «Гараже»

31 января в музее современного искусства «Гараж» новый сезон откроют тремя выставками: «Секретики: копание в советском андерграунде. 1966–1985», «Мы храним наши белые сны» и «Прохожий». Каждая из них — исследование границ рационального и иррационального, материального и духовного, высокого и массового. «Прохожий» (Passer-by) — детище шотландского дизайнера Беки Липскомб и бельгийской художницы Люси Маккензи, они же — арт-дуэт и модный бренд Atelier E.B. До российской столицы проект уже выставляли в лондонской галерее «Серпентайн» (2018) и в пространстве Lafayette Anticipations в Париже (2019). Мы поговорили с Бекой и Люси о том, как и зачем они стирают границы между временами, странами, модой и искусством. И конечно, о Москве.

«Прохожий» — инсталляция, с помощью которой авторы исследуют взаимодействие витрин, тех, кто на них смотрит, и того, что в них выставлено. Липскомб и Маккензи показывают витрину как границу между прошлым и настоящим, между созидателем и созерцателем, между фантазиями о чем-либо и реальностью. И чтобы проиллюстрировать свою мысль, обращаются как к архивным материалам, так и к работам современных художников. Для московской версии «Прохожего» Бека и Люси сделали две инсталляции. Первая — улица магазинных витрин по мотивам берлинского района Шарлоттенбург. Липскомб придумала и спроектировала их для того, чтобы представить предметы из новой коллекции Atelier E.B — Jasperwear. А Маккензи сделала панно-обманки, имитирующие мраморные поверхности в витринах Atelier E.B и копию натюрморта Мередит Фрэмптон «Проба и ошибка» (оригинал 1939 года хранится в коллекции Tate Britain). Их совместная работа — кинетическая скульптура «ГУМ»: Маккензи расписала женские фигуры, а Липскомб — образцы текстиля, занавес-обманку и серию панелей с декоративными узорами.

Вы называете Atelier E.B модным брендом. Почему у вас тогда нет магазинов, а вещи в основном можно увидеть в галереях и музейных пространствах?

Бека: Не то чтобы мы так задумывали. Просто Люси очень хорошо известна в арт-сфере, у нее много связей, вот мы и использовали ресурсы, которые у нас были с самого начала.

Люси: А у Беки есть опыт в сфере моды: она понимает, какая это сложная индустрия, насколько все зависит от известности и связей, как трудно делать что-то независимое. На самом деле аудитория, которая любит моду, и аудитория, которой нравится искусство, — почти одни и те же люди, но реклама в модной сфере, продвижение — все это слишком дорого. А идея показывать вещи только в арт-институциях помогла нам сэкономить много денег. Мы выпускаем коллекции каждые три года; каждый запуск связан с выставкой, а выставка — с запуском. Мы не хотим, чтобы одежда наделялась какими-то глубокими интеллектуальными отсылками, несла смыслы. Мы хотим, чтобы она была простой. Но нам нравится делиться нашими поисками, находками, процессом. Мы вообще очень открытые. Некоторые дизайнеры не говорят, на какой фабрике отшивают одежду и так далее. Мы делаем все наоборот. Все знают, откуда мы, что и как делаем (показывает ярлыки своего джемпера: на одном из них — название Atelier E.B, а на другом — название фабрики, на которой он создавался).

читайте также

От Аззедина Алайи до японских кимоно: 15 главных fashion-выставок 2020 года

Бека: В современном искусстве люди очень увлечены процессами — тем, как вещи производятся. Это привычный для искусства дискурс.

Люси: Вы всегда знаете, из чего сделана картина: холст + масло; глядя на наши инсталляции и вещи, вы будете знать не только из каких материалов они сделаны, но и из каких идей. Каждая вещь имеет свой нарратив, который мы в нее вкладываем. Например, этот джемпер (показывает на джемпер, в который одета Бека) Бека придумала так: она увидела в одной галерее шкаф, который сделал бельгийский постмодернистский дизайнер, и сказала: «Боже! Надо что-то сделать с этим», и я сказала: «Да, это круто. И классно, что он из Бельгии. Давай сделаем это».

Ну раз вы модный бренд, значит, нынешний запрос на «устойчивое развитие» никак не мог пройти мимо. Насколько для вас это очевидный приоритет?

Бека: Для нас очевидно лишь то, что Люси — художник, а я — дизайнер. Мы далеки от того, что традиционно называют модными лейблами. Что касается экологии, устойчивого развития — мы часто обсуждаем это между собой и с интересом наблюдаем за тем, как новые идеи сталкиваются с реальностью мира моды и во что трансформируются. Молодые дизайнеры всегда спрашивают, как с этим работать, и мы отвечаем, что экологическая ситуация — очень сложная тема и у нас нет решения для всех проблем. И мы не считаем, что нужно участвовать в каждой борьбе. Но хотя бы на минимальном уровне можно пытаться. Например, мы стараемся производить вещи этично и без дополнительных ресурсов: журналов, стилистов, рекламы — в этом наше участие.

Как формируется цена на ваши вещи?

Люси: Когда мы производим вещь, стараемся сделать ее максимально недорогой для покупателей. Но ткани, которые мы используем, объем тиража (чем меньше — тем дороже) — все это серьезные статьи расходов. Но когда вы покупаете вещь в магазине, то берете ее в три раза дороже, чем магазин заплатил дизайнеру. А если вы покупаете вещь у нас в музее, вы не платите эти 300%, потому что вещь сразу переходит вам в руки без посредников, а музеи не требуют проценты с продаж нашей одежды. И мы сотрудничаем только с теми арт-институциями, которые готовы пойти на эти условия. Несмотря на то что наши вещи всегда, по сути, экспонаты, мы не позиционируем их как предметы искусства. В условиях арт-рынка конечная цена сильно разнится с себестоимостью материалов и затрат на изготовление. Мы же, хотя и изготавливаем в каком-то смысле предметы искусства, почти не зарабатываем на этом.

Почему мода — это искусство, а искусство — это мода?

Люси: Мне представляется гора, где искусство всегда на вершине, а мода — у подножия. Дизайнеры могут сделать фотографию произведения искусства, приложить ее на мудборд — и потом использовать в своей работе. Искусство — всегда то, что держишь в уме, к чему идешь. Искусство — это источник, а мода — конечный продукт. Между этими двумя мирами проходят границы, с которыми нам нравится играть. И иногда они довольно гибкие. Но нам хочется создавать вещи, глядя на которые люди не будут видеть искусство. Сумасшедшие костюмы, как у Бьорк, или работы Maison Margiela — это как раз та мода, которая очень хорошо смотрится в музеях. Мы же хотим делать вещи, которые сами бы носили.

Чем витрина модного магазина отличается от витрины с экспонатами?

Бека: Забавно, что модные магазины сегодня хотят быть похожими на музеи. И в последнее время музеи все чаще хотят выглядеть как модные магазины. Конечно, мода всегда старается ассоциироваться с искусством, потому что так возрастает ее цена и ценность. Во Франции индустрия моды приносит большую долю прибыли, чем добыча газа, например, поэтому люди хотят придать моде больше солидности. Поэтому связь моды и искусства обоснована еще и экономически. И когда модные витрины переезжают в музеи, получаются самые посещаемые и, соответственно, кассовые выставки, как, например, прошлогодняя экспозиция Christian Dior в V&A. Так что это взаимовыгодные отношения.

Во время пресс-конференции вы упомянули, что, работая над проектом «Прохожий», хотели переосмыслить термин window dressing. Как это отразилось в экспозиции?

Мы с вами уже долго говорим о терминах, и кажется, что это вообще очень важно, чтобы у вещей, процессов, понятий было название. Потому что только если о них говорят, если сами слова произносят, то они существуют. Например, у нас в России по этому поводу идет большая дискуссия о введении в речь феминитивов. Вы не сталкивались с подобными явлениями?

читайте также

Люси: Об этом важно говорить, как и о более глубинных и сложных проблемах, о которых нельзя просто договориться. Одна из таких — неоплачиваемый женский труд. То, что женщины делают для детей, семьи, — абсолютно безвозмездно. И то же самое с разницей в зарплатах. Но все это можно решить в разговоре. Проблему с неймингом, с феминитивами проще понять, когда осознаешь, что исторически мужской пол превалирует над женским по умолчанию. Об этом говорит все вокруг. Нам с Бекой повезло жить в среде, где нет неравенства, но мы хорошо осведомлены об этой проблеме. И я понимаю, почему феминизм в России сейчас так гремит, учитывая ваши проблемы с домашним насилием, гомосексуальностью и не только.

Бека: Мы обычно не говорим об этом, потому что сложно рассуждать о проблемах страны, в контекст которой ты не погружен. У нас просто разные исторические бэкграунды. Но мы вас понимаем и, пожалуй, можем только поддержать.

Как придумывают и делают рождественские витрины главных универмагов Парижа

Красное пальто в Белом доме: 5 фактов о Нэнси Пелоси, самой яркой женщине в политике США

Я правильно понимаю, что в своих работах вы в том числе высказываетесь и по поводу того, как общество представляет женщин?

Люси: Дело в том, что спустя 30 лет мы до сих пор не можем объяснить, что значит female gaze. Мы прекрасно знаем, что такое male gaze, но «женский взгляд» — все еще загадка. Но для нас очевидно, что мы рождаемся, живем в обществе и ищем свою идентичность, проходя через определенные этапы. Плохо, что на многих из этих этапов мы должны подстраиваться под male gaze. Бека была моделью в молодости, так что мы хорошо понимаем, как женские образы меняются, проходя через камеру, обработку. Поэтому мы тонко ощущаем этот опыт репрезентации — и разницу, которая есть между тем, как ты воспринимаешь свою внешность через мнение других, как ты выглядишь на самом деле и как ты чувствуешь себя внутри.

Бека: Для нас важно, что мы не делаем высокую моду. Мы не хотим, чтобы нашими моделями были совсем юные девушки. Узнаваемые молодые худые модели почему-то всегда блондинки — это символ экономики. Даже если ты оденешь ужасные вещи на такую модель, они будут выглядеть круто. Это прямая связь между деньгами и красотой. Свою последнюю коллекцию мы показывали на слепых моделях. Потому что думали прежде всего о женщинах. Мы не думали о том, чтобы, увидев модель, женщины хотели переспать с ней или выглядеть как она — мы хотели, чтобы к ней проявили эмпатию и задумались, как она ощущает себя в наших вещах.

Люси: Кстати, мы продаем вещи онлайн — свитшоты, носки — но не все. Более дорогие вещи нашей коллекции не найти в интернете, потому что их нужно трогать, ощущать — только тогда вы оцените качество. Вот что еще хотела сказать — вообще исторически мода была сферой, в которой многие женщины могли выразить себя. Мы были на выставке тканей в Музее Москвы и узнали, что почти каждый дизайнер, который работал над текстилем, — это женщина. Мода исторически была безопасным пространством, где именно женщины определяли все процессы. Вспомните Баухаус: женщин и там не допускали к архитектуре, но мода всегда была их территорией. Хотя и в этом мире все еще есть над чем работать.

Раз вы упомянули про свой модельный опыт, не могу не спросить, как вы воспринимаете современные реформы в моделинге? Я имею в виду курс на diversity и инклюзивность.

Люси: Нельзя недооценивать важность репрезентации. Когда я изучала искусство, больше всего меня восхищали молодые преподавательницы. Мне было не важно, была ли она хорошим или плохим художником — сам факт того, что она была примером молодой женщины, добившейся успеха в этой сфере, был крайне важен. Когда мы говорим об этом, я представляю себе современных поп-звезд вроде Lizzo. Это очень важно, что есть такие фигуры, как она, на которые можно ориентироваться. Мне все равно, худая женщина или толстая. Но я думаю, что важно показывать разные типы внешности, нельзя их исключать, ведь они существуют. Да, кто-то может использовать это в коммерческих целях, желая нажиться — увы, от этого никто не застрахован. То же самое происходит и с устойчивым развитием — так называемый гринвошинг. Но то, что на этой почве рождается дискуссия, — очень важно.

Бека: Дискуссия становится интересной тогда, когда люди сопротивляются. Куда хуже, когда люди просто не хотят меняться и оттого неправильно трактуют смыслы. Я очень критикую Dior из-за этого сейчас. Вот эти постеры Джуди Чикаго на последнем показе, надписи на футболках про феминизм future should be female — все это только для повышения продаж. Они просто переместили идею на футболки, чтобы продавать ее.

Вам не кажется, что мода и феминизм немного противоречат друг другу?

Бека: Нет, я так не думаю. Вы можете быть феминисткой и все еще носить мейк, хорошо выглядеть. Но мы думаем, что обществу и моде в частности непозволительно давить на женщин в смысле того, как они должны выглядеть, вести себя, транслировать свою сексуальность. В случае с женщинами одежду, внешний вид всегда ставят над их достоинствами или успехами. Как будто одежда определяет женщину. Если она хочет быть успешна в бизнесе, всегда должна носить костюм. Когда женщины-политики выступают с определенными инициативами, все обсуждают, в чем они это делают.

Люси: Вообще, мода — это же про сотворение самого себя, про поиск и трансляцию своей идентичности. Как-то была выставка, посвященная связи художниц и их одежды. Там показывали наряды Фриды Кало, Джорджии Лупи — всех великих. Увы, но некоторые люди раскритиковали ее. Они говорили: «Нам не интересно, какую помаду она носила, мы хотим знать про ее работу». И была похожая выставка про мужчин — там были шикарные гардеробы, как у Дэвида Хокни, например. Стоит ли говорить, что здесь обошлось без критики. Думаю, критика в сторону экспозиции вещей художниц на самом деле связана с теми ожиданиями, которые общество возлагает на женщину.

Герои одной из инсталляций чернокожие. Вы не боитесь обвинений в эксплуатации и апроприации?

Бека: То, что такие темы, особенно расизм, вызывают неоднозначную реакцию со стороны общества, только провоцирует нас на исследование этих проблем. Потому мы и сделали съемку с афроамериканскими моделями. Если вы можете говорить только за себя и ни за кого больше, вещи становятся слишком простыми. Нет причины, по которой мужчина не может написать книгу о жизни лесбиянок афроамериканского происхождения, и эта книга может получиться действительно хорошей. Все зависит от того, кто высказывается о чем-либо и с какой целью. Что нам не нравится, так это повседневный расизм, когда люди даже не осознают, что ведут себя как расисты. Или сексисты. Сама я всегда интересовалась темой этичности, о которой стали говорить в XX веке, обсуждая колониализм. Ведь дизайнеры довольно рано начали использовать колониальный подтекст. Так, в 1920-м были популярны принты из Африки и Азии. Это выглядит как часть равностороннего диалога, но если посмотрите глубже, поймете, что это не так. Одна из работ выставки «Прохожий» в «Гараже» отсылает к проблемам рас, возрастных категорий и социальных классов. В Шотландии не так много иммигрантов, но у нас остро стоит социальный вопрос, поэтому мне есть что осмыслять. Возможно, эта инсталляция станет поводом для живых обсуждений, но мне в это не верится. Хотя то, должны ли белые люди каким-либо образом изображать черных, часто становится предметом скандалов. И музеям приходится проделывать огромную работу в таких случаях, чтобы решать репутационные проблемы.

Люси: В моде сейчас особенно обсуждается вопрос культурной апроприации. Почему именно сейчас? И насколько справедливо? Жан-Поль Готье часто показывал на подиуме образы с этническими корнями, в коллекциях Comme des Garçons встречаются индийские мотивы — всему есть место, просто к каждому такому проекту стоит подходить, будучи максимально подкованным и осведомленным. Музеи для нас — это такое безопасное пространство, где фильтр искусства позволяет высказываться на серьезные темы, понимая, что люди воспримут тебя адекватно. При этом как художники мы уверены, что то, о чем мы говорим, не будет искажаться за счет выставок или экспонатов, которые будут рядом. Это ценно, потому что если бы мы публиковались в модном журнале, например, в Vogue, с большим материалом про феминизм, то никто бы нас не застраховал от того, что на соседней странице мог бы быть рекламный баннер с промо инъекций или техник для похудения. Что бы мы ни сделали, вокруг будут иные месседжи, которые нужны Vogue, а не нам. Мы выбрали «Гараж» в том числе и потому, что хотели быть публичными, чтобы больше людей заинтересовались нашим проектом и темами, которые в нем поднимаются. И при этом «Гараж» точно не исказит наши смыслы.

Прежде чем сделать выставку в Москве, вы несколько раз приезжали сюда и делали серьезный ресерч. Какие у вас впечатления?

Бека: Я обожаю Москву! Здесь такие красивые пожилые женщины. Многие люди здесь очень хорошо одеваются, но именно пожилые женщины меня поразили. Я думаю, это потому, что они сами шили свою одежду или по крайней мере принимали участие в ее создании, обращаясь в ателье. В их вещах идеально выдержаны пропорции, цвета, которые точно подходят именно им. Это не просто про моду. Это про моду, которую носят.

Люси: Надо сказать, что впервые мы были в России в декабре 2000-го. И я не могу поверить, как все изменилось за 20 лет. Москва сейчас — очень европейский город.

Что вы узнали, когда делали ресерч о московской моде? Что вам удалось найти?

Люси: Когда мы поняли СССР как проект, нам стало очень грустно и обидно. Планировалось создавать новое общество, новых людей, новую жизнь. Но мы увидели, там не было места моде. Люди просто ориентировались на Запад, пытаясь в чем-то его обогнать. Колоссальная трата ресурсов для того, чтобы достичь каких-то мнимых целей. И очевидно, что социализм и мода совершенно не сочетаются. Мода делает людей нерациональными, показывает сексуальность. И в СССР ее просто не было. Люди делали столько интересных вещей, проектов, но им не давали возможности выглядеть так, как им хочется. И это очень грустно.

Бека: Еще мы познакомились с Лидией Орловой, легендарным советским редактором моды. Она гениальная — у нее прекрасный дом: мы встретились там, чтобы записать большое интервью. Она досконально знает историю модных журналов — в разговоре она буквально прошлась по всей истории, объясняя нам, как политика и социальные изменения повлияли на журналы в каждую эпоху. Это было потрясающе. То, как ее драйв и любовь к людям, к моде помогли ей. Она ведь вела опасный бизнес — мода в то время могла повлечь определенные репрессии. Мы очень рады, что посетители выставки смогут получше узнать Лидию, посмотрев наш фильм (речь о документальном фильме-интервью с Лидией Орловой, ведущим советским редактором моды, снятом в рамках программы «Полевые исследования» музея «Гараж». — Прим. The Blueprint). Что ее дело стало наконец заметно, потому что раньше она хоть и делала удивительные вещи, но не выходила на публику.

Люси: Еще ГУМ предоставил нам архивные материалы — фотографии и фильмы 1950-х годов. Один из них вдохновил нас на создание специальной кинетической инсталляции. Изучая архивы, мы поняли, что у людей в СССР не было возможности купить вещи. При этом их активно завлекали механическими витринами — как будто снова и снова возрождая в них желание владеть чем-то недостижимым. И в итоге люди либо делали все сами, либо ходили в одинаковой фабричной одежде. Мы как дизайнеры испытали некое сочувствие к людям советского периода. Так мы придумали, что можно не давать людям готовые вещи — можно дать им машину, которая позволит делать вещи самим.

Бека: Это была командная работа: я делала текстильную часть, а Люси — манекены. На одной части конструкции я сделала принт, на другой Люси рисовала. Опять же переосмысление настоящего через прошлое.

На выставке «Прохожий» можно выявить несколько основных ходов: политика, социальные проблемы, античность, советское время, газеты, современная и классическая мода. Как все эти компоненты связаны между собой?

Люси: Это все мода. Мода — это и политика, и искусство, и прошлое, и настоящее, и газеты, и мечты. Мода — это все вместе.