Только любовь
ФОТО:
GETTY IMAGES, ТАСС
Умер Родион Константинович Щедрин, один из самых значительных российских композиторов нашего времени. Музыкальный критик и куратор Богдан Королёк пытается очертить масштаб его работы.
Щедрин ушел в ночь на 29 августа, утром новость пролетела по сетям, и композиторы разных поколений стали писать о нем с теплотой и простотой. Кто-то с шуткой вспомнил конфуз на его мастер-классе, кто-то впрямую сказал, что благодаря ему пришел в профессию, или просто назвал вслух любимое сочинение: «Пойду послушаю Арию и частушки Варвары». Это фрагмент первой щедринской оперы «Не только любовь» — музыка сердечная, теплая и вовсе не простая, как всегда у Щедрина.
Крупный художник, начавший работу в советские 1950-е, поневоле срастается со своей эпохой и породившей эту эпоху властью. (То же произошло с Юрием Григоровичем, ушедшим из жизни нынешней весной.) Музыка Щедрина постоянно исполнялась и публиковалась, ее автор получал награды и звания, большие должности в музыкальной власти и депутатские мандаты во власти народной. Официальное признание часто отторгает слушателей, особенно профессионалов: если играли и публиковали, значит, вздор. Самое примечательное в биографии Щедрина — почти безупречное официальное лицо и художническая автономия. Занимая открытую трибуну — даже если это была поэтическая трибуна, как в «Поэтории» на громогласные стихи Андрея Вознесенского, — он охранял внутреннюю закрытую территорию. Музыка оставалась интроспективной, ведомой строгой музыкантской этикой. Даже «датские», то есть написанные к официальным советским датам, сочинения вроде кантаты «Ленин в сердце народном» лишены положенного в таких случаях стыда — музыкальных клише, потайных страданий и проклятий в адрес тоталитарной власти. Они увлекают, чего не скажешь о большинстве «сердец народных».
Щедрин начинал карьеру на гребне «новой фольклорной волны». Первый фортепианный концерт с припрятанной в финале частушкой «Семеновна», Первый концерт для оркестра «Озорные частушки» (в авторском варианте «Матерные»), «Не только любовь» — не просто колониальное присвоение «низких» народных жанров «высокой» музыкой, но инъекция сыворотки молодости под одряхлевшую академическую кожу. В ранних опусах Щедрина тонна драйва. Народная частушечность и ученая полифония в конце концов уносили куда-то в сторону джаза — особенно в фортепианных концертах и особенно в исполнении автора, блестящего пианиста. Музыка горячая, захватывающая, немного лукавая. Иногда, как в опере про колхозного председателя Варвару Васильевну, — нежная и драматически взрывоопасная.
Авторский вечер Родиона Щедрина, 1981
Драйв и драма всегда схвачены железными обручами изощренного композиторского мастерства. Мало кто умел так работать с огромными составами исполнителей. Мало кто любил и умел изобретать эти составы.
Гвозди, расчески, игра смычком на пюпитрах, газета на рояльных струнах — когда в стране мало кто слышал о препарации инструментов и расширенных техниках игры на них. Или вовсе заменить скрипки в оперном оркестре народным хором — как в «Мертвых душах». И еще, еще, еще чего-нибудь.
У Щедрина всегда что-то придумано, изобретено и высказано со строгостью и взыскательностью — к музыкантам, аудитории, наипаче к себе самому. Одна из лучших пьес, оркестровый «Автопортрет», написана такой густой и темной краской, что поневоле поежишься (в партитуре стоит посвящение «Родиону Щедрину»). С первых же сочинений складывался замкнутый в себе музыкальный язык, сложный и трудный. Его не получается отнести к такому
или сякому лагерю. Не слишком официально-правильно и не слишком авангард, и эта неопределенность тоже не приносит симпатии современных композиторов. Сколько вообще можно трепать понятие «авангард» —
вопрос, который ставит щедринская музыка.
Спектакль-балет «Чайка», 1980
Самый авангардный и радикальный жест Щедрин совершил, обернувшись в прошлое. В «Кармен-сюите» он вернул в композиторский обиход жанр свободной транскрипции — вольный диалог со старой музыкой, ее сочинение заново. Не всегда это делалось открытым приемом, как с оперой Бизе. Есть, например, «Гейлигенштадтское завещание Бетховена» и «Анна Каренина», еще один балет, по страницам которого веет, где хочет, дух Петра Ильича Чайковского. Для отечественной музыки Щедрин делал ту же работу, что и Чайковский за сотню лет до него — налаживал устойчивое соединение с европейской традицией. Как Чайковского, Щедрина под конец жизни стали называть исключительно по имени-отчеству — знак уважения, каким в России удостаивают немногих художников.
Чем дальше, тем язык Щедрина становился труднее, а время в сочинениях — все более длинным и разреженным. (О двухчасовом «Музыкальном приношении» боготворимая супруга Майя Плисецкая шутила: «Лишь женина покорность удерживала меня в кресле концертного зала до последней точки финала».) Лучшим из его сочинений теперь понадобится срок, чтобы с них сошел налет эпохи и предрассудки аудитории. Для рассеянного уха музыка вроде «Приношения», «Хороводов», «Четырех русских песен», «Запечатленного ангела», балетных «Чайки» и «Дамы с собачкой» — длинная и тягостная. При слушательском усилии в этих длениях, застываниях и финальных растворениях открываются сокровища. Нам остается только любовь, от нас требуется внимательный и долгий слух.
