Наталия Осояну

«Билет»

иллюстрации:

ульяна подкорытова

Наталия Осояну — писательница и переводчица из Кишинева. Она хорошо известна русскому читателю фантастики великолепными переводами таких классиков, как Кэтрин Валенте, Йен Макдональд и Брендон Сандерсон, а также собственными романами, например, серией «Дети Великого Шторма». В 2022 году в издательстве «МИФ» вышла ее книга «Румынские мифы: От вырколаков и фараонок до Мумы Пэдурий и Дракулы». Да и в своих рассказах Наталия Осояну нередко обращается к румынскому фольклору, в котором немало удивительных и совсем не знакомых русскому читателю сюжетов и существ, и говорящие овечки-знахарки и вещие кони существуют наравне с христианскими святыми. С одной из таких святых, то ли посланницей Бога, то ли сказочной помощницей, мы сегодня и повстречаемся.

стылом салоне автобуса ядовито смердит пирогом с яблоками и корицей.

— Ароматизато́р, — с акцентом объясняет водитель, хотя Вера его ни о чем не спрашивает. Он все время морщится, как будто от зубной боли, и с явной тоской поглядывает в сторону напарника, который курит снаружи. Наверное, ждет своей очереди. До назначенного времени отъезда осталось полчаса. — Случайно перевернули флакон... Как поедем, потихоньку выветрится.

Она машинально кивает и идет мимо, к своему месту у окна. Закидывает сумку наверх и смотрит; апатия на грани паралича заливает свинец прямо в кости. Кресло даже с виду такое же холодное, как весь автобус; от велюровой обивки с безумным абстрактным узором пахнет не «вонючкой», а чужими судьбами: тоскливыми поездками из одного неприветливого города в другой, огромный и столь же неприветливый; разрушенными семьями; погубленным здоровьем. Поисками лучшей доли — как правило, безуспешными.

«Что я тут делаю?» — спрашивает себя Вера, едва не заговорив вслух.

Позади кто-то деликатно кашляет.

— Ваше? Значит, будем соседками.

Она садится, превозмогая мерзкую тяжесть в руках и ногах, поправляет куртку, кулаком протирает стекло, за которым вечерние сумерки старательно вымарывают пустоту, и лишь потом косится на соседку. Надо же, какая пожилая: тонкие платиновые волосы собраны на затылке в хрестоматийный пучок строгой учительницы, безжалостно открывая возрастные залысины на висках; покрытая морщинами сухая кожа напоминает папиросную бумагу; изувеченные артритом пальцы еле заметно трясутся — наверное, Альцгеймер. Или Паркинсон? Вера их вечно путает. Но одета хорошо: свитер с аранскими сложными косами, с высоким воротником, из дорогой шерсти цвета маренго; клетчатые шерстяные брюки с широкими штанинами; блестящие черные мыски то ли сапог, то ли ботинок — словно только что с витрины дорогого обувного магазина. А где же ее верхняя одежда? К такому наряду подошел бы норковый полушубок, но в норковых полушубках летают самолетом, не трясутся по дорогам двое суток с половиной...

Загадочная дама усаживается в кресло с изяществом престарелой балерины, беспечным щелчком сбивает с рукава в проход какой-то невидимый мусор и, улыбаясь краешком рта, спрашивает:

— Наверное, вы сейчас удивляетесь, как же старая перечница осмелилась выбраться из серванта в столь дальний и трудный путь?

Глаза у нее голубовато-серые, льдистые; взгляд — пронзительный.

Точно училка. Из балетной школы.

Если, конечно, в этом городе еще обучают искусству балета.

— Вот это поворот, — тихо говорит Вера и смотрит в мутные, слякотные и совсем не зимние сумерки за окном, где безликие тени складывают чемоданы в багажный отсек, обнимаются на прощание, курят, тыкают пальцем в светящиеся прямоугольники. Мем превращается в спасательный круг: было бы грубо промолчать в ответ, а вежливые девочки — включая тех, которым за тридцать, — не грубят собеседнику. Даже если на самом деле очень хочется демонстративно воткнуть в уши наушники, припасенные для дальней дороги.

— Ну признайтесь: вы же об этом подумали?

М-да, не повезло. Говорливая попутчица — привратник у ворот личного ада.

— Почему вы не взяли билет на самолет? — спрашивает Вера и морщится не хуже водителя, которому хочется курить — а может, никуда не ехать. Надо было как-то иначе это сформулировать, мягче. Или промолчать.

— А вы? — тотчас же отвечает дама, и ее полуулыбка расцветает, становится лукавой.

Вера открывает рот, но слова объявляют забастовку, и приходится замаскировать неловкую паузу кашлем — вежливые девочки всегда так делают. Все это время салон автобуса продолжает заполняться; место Веры далеко от дверей, она видит поверх высокой спинки переднего кресла разве что чужие макушки, зато слышит голоса пассажиров. Люди беспокоятся, нервно шутят, ворчат, разговаривают по телефону с родными и дают инструкции на случай, если вайфай перестанет работать и связь пропадет. «Выгуливай его почаще, чтобы не тосковал... И говори, что мама скоро вернется!» «Otciotul l-am pus pe masa la șef, da să fii și tu в курсе, bun? Că altfel nu se poate...» «Я не знаю, сколько мы там простоим, этого никто не знает. Tu doar știi foarte bine, ce timpuri au venit» «Не скучайте, скоро приеду! Ne vedem! Vă aduc cadouri de la bunicuța!» 1

1. «Отчет положил шефу на стол, но хочу, чтобы и ты был в курсе, хорошо? Иначе нельзя...» «Ты же сам понимаешь, какие времена настали» «Увидимся! Везу подарки от бабули!» (искаж. рум.).

— Aho, aho, дорогие пассажиры... — начинает гость, и Вера мысленно переименовывает его в Деда Карачуна. В автобусе смеются, на время забывая тревожиться из-за предстоящей дороги. — Stați puțin și nu mânați... Și cuvântul mi-ascultați! 2 Наша транспортная компания решила, что раз уж мы с вами будем встречать Рождество в пути — скорее всего, на таможне, — то călătoria noastră, в смысле наша поездка — она должна запомниться... Da? Cel puțin, să fie drumul mai vesel, să ne împrietenim cu adevărat... И поэтому мы берем на себя обязательство подарить un cadou mare și frumos, dar nu просто так. Ce se va întâmpla acuma? N-o să mă credeți! Un... concurs! 3

2. «Эге-гей... погодите, не спешите; послушайте, что я скажу» (рум.). Персонаж начинает с фрагмента из молдавской и румынской рождественской колядки Plugușor (рум. «Плугушор», букв. «Маленький плуг»).

3. «Да? По крайней мере, дорога будет веселее, мы по-настоящему подружимся... большой и красивый подарок, но не... Что у нас сейчас будет? Вы не поверите! Конкурс!» (рум.).

Двери ада приоткрываются, веет маслом из фритюрницы, которую не мыли целую вечность: вот только аниматора, тамады или как еще назвать Деда Карачуна ей и не хватало. Неужели он будет «веселить» пассажиров двое, а то и трое суток без перерыва? Может, транспортная компания расщедрилась на целый отряд сменщиков, чтобы привезти в точку Б полсотни безумцев?..

Впрочем, она здесь в меньшинстве: Карачуну аплодируют, и он приступает к разъяснению правил «конкурса». Они довольно просты. Надо всего-то допеть вслед за ведущим хотя бы две строчки из песни, не ошибиться ни в одном слове — и получишь какой-нибудь cadou. Тот, кто справится с задачей «со звездочкой», поедет в пункт Б бесплатно — транспортная компания немедленно вернет ему деньги за билет.

Стоит отдать должное компании: подарок и впрямь хороший, ведь билеты дорогие.

Но Вере победа в конкурсе не светит, потому что такие песни она слушает редко и, как правило, не пытается вникнуть в смысл. Они, тем не менее, заставляют ее вспомнить далекое детство: заваленный снегом бабушкин дом, где у печки было тепло и уютно, где телевизор включали изредка, зато неустанно бормотало на подоконнике радио, кутаясь в тюль, и можно было весь вечер читать сказки из потрепанной книжки со штампом сельской библиотеки или рисовать в альбоме сказочных принцесс, никуда не спеша...

Aprindeţi luminile,

În seara de Crăciun.

Toate gospodinile,

În seara de Crăciun. 4

4. Зажгите свечи

В рождественский вечер.

Все хозяйки,

В рождественский вечер (рум.).

А еще была популярная эстрадная песня, где в припеве повторялось слово «фуга» 5, и теперь оно кажется Вере уколом булавки откуда-то из заснеженной глубины времен. Болезненным, коварным уколом, от которого хочется плакать.

— Ну так почему же вы не взяли билет на самолет, через Стамбул? — спрашивает пожилая попутчица. Вера вздрагивает, машинально тянется к наушникам в кармане куртки, сжимает их в кулаке. — Дорого и непросто, но гораздо быстрее, чем автобусом. Вы боитесь летать?

— А вы? — парирует Вера, тоже повторяя вопрос, и дама в соседнем кресле смеется.

— Так мы далеко не уедем... Попробую зайти с другой стороны. Очень многие боятся летать, потому что слышали про жуткие катастрофы, которые то и дело происходят во всем мире, и никому не хочется в лотерее вытянуть несчастливый билет. Да, логично предположить, что вы действительно боитесь. Но насколько рационален этот страх? Вам разве не интересно определить, что он на самом деле маскирует?

— Разве страх может что-то маскировать? — тихо спрашивает Вера, глядя в спинку переднего кресла. Абстрактный узор дразнит зашифрованным смыслом, но вряд ли она сумеет подобрать ключ к этому шифру. — Страх — это просто страх.

— «Просто страхов» не бывает.

— Вы психотерапевт? У вас профдеформация — или с клиентами совсем худо?

Și-ascultaţi colindele,

În seara de Crăciun.

Din toate grădinele.

În seara de Crăciun. 6

5. Героиня вспоминает песню Анастасии Лазарюк «Fuga, fuga» (рум. «Бегом, бегом»), посвященную ностальгии о детстве.

6. И послушайте колядки

В рождественский вечер.

Звучат они в каждом саду

В рождественский вечер (рум.).

— Я принимаю даже по воскресеньям, — отвечает дама ровным голосом, с безукоризненной вежливостью психотерапевта на сеансе со сложным клиентом. — И у меня нет профдеформации. — В словах нет намека на то, что часть про «совсем худо» — проекция и относится вовсе не к ней, но Вера додумывает это сама.

За окном бродят тени, серые на сером, и кажется, что их не становится меньше.

И все-таки жаль, что последние зимы — бесснежные.

— Я боюсь погибнуть в авиакатастрофе. Теперь вы довольны?

— Вероятность погибнуть в автокатастрофе выше, чем при крушении самолета.

— Спасибо, я в курсе. Цифры не помогают справиться со страхом.

— Ну, видите, — говорит воскресная психологиня. — Выходит, он и впрямь непростой.

Вместо ответа Вера дышит на стекло и начинает рисовать рожицу.

— Чем самолет отличается от автобуса в смысле, скажем так, абстрактно-концептуальном? — продолжает попутчица, как будто отказавшись от идеи вовлечь Веру в беседу, как будто ей просто нравится рассуждать вслух. Никто не обращает внимания на ее тихий голос, все увлечены борьбой за приз. Увлекшись, пассажиры продолжают петь уже угаданные песни; Дед Карачун в восторге дирижирует. — И там, и там некоторое количество путешественников вверяют свои жизни особо обученным людям, технике и тем, кто ее подготовил к путешествию. И там, и там мы совершаем перемещение из точки А в точку Б. Нам угрожают опасности: дефекты и поломки, террористы, погодные условия... попавшая в двигатель птица и выскочивший на дорогу лось в одинаковой степени могут спровоцировать катастрофу. Ах да, в самолете приходится еще доверять диспетчеру. Зато можно не думать о каком-нибудь дальнобойщике, уснувшем за рулем. Вероятность гибели в автокатастрофе...

— ...существенно превосходит вероятность гибели в небе. Вы это уже говорили.

— Но в чем же разница? Есть версии?

Рожица на стекле получается грустной.

Вера оборачивается к попутчице, но внезапно замечает мужчину, сидящего в кресле по ту сторону прохода. Он ее не видит, потому что с хмурой гримасой что-то читает на экране телефона; потом принимается скроллить ленту, по-прежнему не глядя по сторонам. У него жесткие темные волосы с сединой, черты лица — грубые, неприятные; в выражении проскальзывает что-то от крокодила.

Неужели...

Scoală, scoală, fată mare,

În seara de Crăciun.

Şi fă focu’ cel mai mare,

În seara de Crăciun. 7

7. Потрудись, девица, потрудись

В рождественский вечер,

Разведи огонь как следует

В рождественский вечер (рум.).

Бабушкин дом; радиоприемник. Варежки сохнут у печки после игры в снежки во дворе — будь ты проклято, глобальное потепление...

Альбом и краски.

— Хотите, я расскажу вам одну короткую и грустную сказку?

Попутчица ерзает в кресле, устраиваясь поудобнее, как будто сидит не во все еще холодном автобусе перед дальней и тяжелой дорогой, а перед камином, в котором уютно потрескивают дрова.

— Я люблю сказки, особенно местный фольклор. Все эти Фэт-Фрумосы, спасающие своих Илян от чешуйчатых балауров, это так романтично и необычно! С удовольствием послушаю.

— Одна девочка... — начинает Вера.

...мечтала стать охотницей на балауров. То есть на драконов.

Все говорили ей, что это очень глупая мечта. Дикие драконы давным-давно повывелись в этих краях, и тратить жизнь на изучение способов ловли и обуздания того, что уже не существует, как минимум неосмотрительно. В ответ девочка показывала сомневающимся старые книги, красивые книги, верные книги — в них говорилось, что драконы не исчезают, просто перерождаются в новом облике, и с ними можно и нужно сражаться. Это благородная цель, в каком-то смысле единственная возможная цель — то, к чему стоит стремиться, если ты хочешь прожить свою жизнь не впустую.

Невзирая на уговоры и предсказанные неудачи, девочка выбрала среди множества школ ту, в которой, как ей казалось, лучше всего учили всему, что связано с драконами. И да, действительно: в школе ей и другим ученикам поведали немало интересного о том, как именно драконы летают, извергают пламя, не сходят с ума, если у них три, пять или семь голов; обучили распознавать драконов по следам, форме чешуек, когтей и очертаниям крыльев в небе, обертонам брачных песен и длительности грозного шипения.

Забыли рассказать лишь о том, что драконы способны принимать человеческий облик.

И так уж вышло, что, когда девочка закончила учебу и устроилась на работу — первую попавшуюся, ведь пока не попадется первая добыча и не удастся совершить свой первый подвиг, надо было как-то зарабатывать на жизнь, помогать родителям и обустраивать свое личное гнездо, — ее начальник оказался не кем-нибудь, а трехголовым драконом.

Его первая голова откусила у девочки способность распознавать цвета. Надо заметить, слюна драконов обладает сильным анестезирующим действием: бывали случаи, когда лишь по прошествии нескольких месяцев после встречи с каким-нибудь из этих чудищ витязи замечали, что утратили что-то важное (например, сердце). Так и девочка долго не могла взять в толк, отчего все вокруг окрасилось в оттенки серого. О, ей кое-что осталось — с течением времени она даже научилась находить определенную прелесть в маренго, мышином или цвете старого дерева. Но яркие краски навсегда покинули ее мир, и это уже нельзя было исправить, как нельзя пришить оторванный палец, если не поместить его в лед и не отыскать хирурга со всей возможной быстротой.

Вторая голова откусила у девочки будущее. Надо заметить, «будущее» — странная штука, поскольку его как будто не существует, ведь люди живут сейчас. «Будущее» — зерно, падающее в землю, чтобы весной прорасти; песня, еще не спетая соловьем, который только приоткрыл клюв; сладкий аромат из духовки, где подрумянивается пирог. Но поскольку девочка утратила «будущее», все ее зерна оказывались пустой шелухой, соловьи падали с ветвей замертво, пироги превращались в уголь и источали горелую вонь, которая въедалась в каждую вещь в блеклой однокомнатной квартирке. Это нельзя было исправить, потому что никто толком не может сказать, что собой представляет «будущее», и науке неизвестны годные методы его восстановления.

А третья голова откусила у девочки пятнадцать лет жизни.

Мужчина по ту сторону прохода прячет телефон во внутренний карман куртки, чешет нос, привстает, чтобы поверх спинки кресла взглянуть на Деда Карачуна, и сердито качает головой, как будто дурацкое развлечение перед отъездом способно удлинить их путь неприемлемым, фатальным образом. Впрочем, кто знает, что ждет этого человека в пункте Б.

Главное, что это... не он.

Но сходство поразительное.

— Вы боитесь не смерти, — тихо говорит попутчица. — Вы боитесь того, с чем сталкивались и продолжаете сталкиваться каждый день. Бессилия. Невозможности противостоять фактам и событиям, которые не подчиняются вашей воле и вашим желаниям. Несоответствия между планами и реальностью.

Вера не отвечает; жалеет о своей внезапной откровенности.

Пассажиры тем временем поют новую — точнее, очень старую — песню.

Ci, lerule, pe vale, pe deal, pe-un picior de munte,

Lerule, coboară-mi, coboară.

Ci, lerule, coboară, coboară cerbu-n trestioară,

Lerule, unde-i cerb coboară. 8

8. Чу, леруле, в долину, в лощину, с горки

Леруле, спускайся ко мне, спускайся.

Чу, леруле, спускайся, спускайся косуля в заросли тростника,

Леруле, спускайся, косуля (рум.).

Слово «лер», «леруле» не переводится и в колядах обычно звучит для ритма.

— Это, конечно, усложняет задачу. Но вовсе не делает ее невыполнимой.

— Какую задачу? — спрашивает Вера. — Мне просто надо отсюда уехать, и даже если дорога займет десять суток, плевать. Я хочу оказаться в пункте Б. Не важно, что тому причиной — бессилие, бессмыслица, бесперспективность... Я хочу туда. Точка.

— А что там есть такого, чего нет здесь?

— Снег.

Попутчица смеется, мелодично и искренне.

— Да, это веский довод... но к снегу обычно прилагается гололед — согласитесь, без него все-таки лучше. Однако я имела в виду не какую-то там погоду; не улицы и новогодний декор; не театры и прочую культурную жизнь. Должно быть что-то еще. И речь вовсе не о конкретном городе или даже стране; можно уехать в работу, любовь, творчество... Люди отправляются в дальние дали либо ради чего-то, либо спасаясь от чего-то. Вы из какой категории?

Пока Вера обдумывает ответ, в передней части автобуса звуки веселья переходят в небольшую свару. Она привстает и поверх кресла видит, что одна из пассажирок начала пререкаться с Дедом Карачуном, пытаясь доказать, что те слова, которые пропел ее сын, действительно есть в тексте песни. Ее интонации вызывают тревожные воспоминания; те самые воспоминания, без которых хотелось бы обойтись, но чем сильнее стараешься загнать их в дальние уголки разума, тем назойливее они маячат где-то на краю поля зрения. Окружающие быстро делятся на два лагеря: тех, кто предпочитает, чтобы приз не достался никому, и тех, кто убежден, что прибыль транспортников в любом случае не мешало бы уменьшить.

— ...absolut sigură, că versiunea noastră este cea corectă! — надменно заявляет пассажирка, тыкая пальцем в грудь Карачуну. Маска, тусклый свет и расстояние скрывают его эмоции, но широкие плечи, как кажется Вере, выражают намерение стоять на своем до конца. Сын пассажирки молчит и коварно улыбается. — Eu sunt doctor în științe etno-folclorice! 9

9. «...абсолютно уверена, что наша версия правильная... Я доктор этно-фольклорных наук!» (рум.).

Хмыкнув, Вера садится обратно. В автобусе заметно потеплело, и она снимает куртку, не забыв вытащить из кармана смартфон с присоединенными к нему наушниками. Надевать их прямо сейчас уже не хочется, но пусть будут под рукой.

— Вы как будто знаете эту женщину.

— Нет, — Вера качает головой. — Но то, как она себя ведет, мне действительно знакомо. Сомневаюсь, что она правда доктор наук... тем более «этнофольклорных». Ей просто хочется всем продемонстрировать, что здесь нет других таких компетентных людей, как она. Никто другой не имеет права стоять у руля.

— О, вот это важный момент! — оживляется попутчица. — Очень, очень важное противопоставление. Ведущий и ведомые; командир и рядовые; шофер и пассажиры. Священник и паства. Вы доверяете тому, чьи руки лежат на руле? Вам не хочется самой в кабину, хотя бы потрогать приборную панель?

Вера пожимает плечами и опять поворачивается к окну.

— Мне нельзя за руль. Картографический кретинизм.

— Ну... есть же GPS-навигаторы.

Недосказанное повисает в воздухе: «Было бы желание».

Вера вздыхает.

— Вот вам еще одна сказка, раз уж вы их так любите. Одна девочка...

...которой так и не удалось стать охотницей на драконов, познакомилась с мальчиком. Он тоже изучал этих чудовищ, хотя и не мечтал никогда встретиться с одним из них в бою, и поэтому им с девочкой было о чем поговорить. Они говорили много, долго: в кинотеатрах, парках, кафе; утром, днем, вечером, ночью. В конце концов он взял девочку за руку, привел к себе домой и познакомил со своей мамой.

И тогда выяснилось, что мальчик происходил из древнего змейского рода. Змеи — это не балауры, хотя их часто путают. Балаур — дракон, который умеет превращаться в человека; змей — человек с драконьим нутром. Испокон веков люди и змеи как-то умудрялись жить рядом, но врозь: каждый народ старательно притворялся, что другого не существует. Правда, это никогда не мешало змеям брать в жены человеческих девушек.

В змейской семье всегда главенствует мать, змеоайка. Каким бы сильным, умным и одаренным ни был змей, все, что он делает, — это выполняет решения змеоайки. Девочка, конечно, об этом читала раньше в старых книгах, красивых книгах, верных книгах, но ей даже в голову не приходило, что встреча со змеем и его мамой случится раньше, чем встреча с балауром. Так бывает: монстры могут жить не в темном лесу и не в мрачных горах, а в квартире этажом выше или в роскошном доме с частной охраной.

Первым делом змеоайка потребовала от девочки сунуть руку в темный сундучок с приоткрытой крышкой. «Это проверка», — сказала она тем голосом, каким в государственных учреждениях требуют переделать весь пакет документов из-за пропущенной запятой, а потом ждать своей очереди еще полгода. Девочка не испугалась, потому что читала о такой проверке и не сомневалась в своей силе воли. Но в сундучке была змея, которая сразу же укусила девочку, и от ее яда та забыла лица своих родных и друзей. Мало того, ее собственное лицо и голос изменились так, что и они перестали ее узнавать! Как будто все прожитые вместе дни и годы поблекли, стерлись, утратили значение и смысл. Девочка пролила немало слез, но змеоайка успокоила ее, внушив, что это не важно, — ведь теперь она стала частью славной змейской семьи. Такая честь выпадает мало кому, и ею вполне можно гордиться!

Девочка пыталась гордиться и старательно выполняла все, о чем ее просила змеоайка. А та давала ей каждый день новые поручения, на первый взгляд вполне безобидные: отыскать в змейском доме ту или иную вещь, принести туда-то, переставить, повернуть или даже просто стряхнуть пыль. Надо заметить, огромный змейский дом, пропитанный магией от фундамента до конька крыши, был внутри куда обширнее, чем казался снаружи, и его длинные, извилистые коридоры поражали воображение. Отправляясь в путь из одной комнаты в другую, пусть и на том же этаже, девочка вполне могла проблуждать час или два. Она не понимала, что все это время змейский дом исподволь высасывает из нее способность ориентироваться в пространстве. Она забыла, где в городе расположены кинотеатры, парки и кафе; из всех маршрутов в ее памяти сохранился один — ведущий от змейского дома к конторе трехголового балаура и обратно. Если требовалось пойти куда-то еще, она терялась и просила помощи у кого-нибудь, чтобы не блуждать по улицам, как по заколдованным коридорам дома. Дошло до того, что девочка стала путать даже «лево» и «право» — она сомневалась до той поры, пока змеоайка не подтверждала правильность догадки или не опровергала ее.

Как ни старалась девочка понравиться змеоайке, все закончилось плохо. Дело в том, что во время одной из ссор мать змея ужалила ее, проникнув до сокровенной сути, до самой души, и оставила там, внутри свою миниатюрную копию. Сложно сказать, намеренно ли она так поступила или же это было проявление одного из змейских инстинктов, древних, как сама земля. Так или иначе, однажды мальчик сказал девочке, что он, глядя в ее глаза, видит свою мать — и, при всем уважении к матери, это как-то неправильно, противоестественно. У него уже одна есть, зачем вторая?

Они расстались.

И единственным, что унесла девочка из змейского дома, была копия змеоайки, застрявшая внутри, словно шрапнель.

Când soarele răsare dintr-un negru nor,

Mă cuprinde mândro al tău dor...

Jale-mi e și nu te pot uita,

Jale-mi e și nu te pot uita.

N-am ce-ți face, c-așa-i soarta mea! 10

10. Когда солнце выглядывает из-за темной тучи,

Я по тебе скучаю, любовь моя.

Мне горько, но я не могу тебя забыть,

Мне горько, но я не могу тебя забыть.

Что поделать, такова моя судьба! (рум.)

Свара закончилась победой Карачуна; конкурс продолжается. Песни теперь звучат не полностью, короткими отрывками — близится время отъезда, нетерпение пассажиров растет, в их голосах прорезается нервозность. Приз, такой желанный, маячит на расстоянии вытянутой руки, но всякий раз ускользает: в каждый текст вкрадывается какая-нибудь коварная ошибка. Дед Карачун — Вера выглядывает со своего места в проход, желая убедиться, что ей не померещилось, — становится выше ростом, шире в плечах, и бутафорский нос уже не кажется на его лице нелепым, чужим. Надо же, каким одаренным актером оказался этот водитель... А может, он сейчас вовсе не играет? Может, он действительно Дед Мороз, Крэчун-Карачун, могущественный древний дух, способный открыть свое лицо людям лишь перед Рождеством?

И чем пристальней Вера вглядывается в лица пассажиров, увлеченных игрой, тем сильнее ей кажется, что они тоже не люди — по крайней мере, не совсем люди. Люди не способны на такой свирепый, самозабвенный восторг. Кажется, если бы проход между сиденьями был хоть самую малость шире, они бы вскочили и пустились в пляс. У самых отчаянных блестят клыки; мелькают под волосами и шапками рожки; а те, кто неустанно ерзает на сиденьях — уж не мешают ли им атавистические придатки в известном месте? И еще есть те, кто все время поводит плечами, морщится. Это сложно — прятать крылья под одеждой.

Вера вновь опускается на свое место и съеживается, стремясь сделаться незаметной.

Ей вновь очень холодно.

Am plecat să colindăm

Domn, Domn să-nalțăm!

Când boierii nu-s acasă.

Domn, Domn să-nalțăm! 11

11. Мы отправились колядовать,

Славим Господа, Господа!

Когда бояр нет дома.

Славим Господа, Господа! (рум.)

— Как же это все печально, — говорит попутчица. — А вы не знаете какие-нибудь другие сказки? До праздника осталось всего ничего. Праздничное настроение должно быть совсем другим.

Вера нащупывает наушники, вставляет левый — со стороны попутчицы — в ухо и запускает приложение. Это еще что? Она проверяет: 90% заряда, смартфон работает как надо, приложение не зависло, и песня из подборки «Ностальгические хиты» как будто должна звучать, но в наушнике белый шум. Она трогает провод и слышит треск. Что-то с контактом. Можно забыть о музыке до самого прибытия в пункт Б.

Другие сказки, значит?..

Бабушкин дом; печка, краски. Снег, а не эта серая мерзость.

Она качает головой.

— Только обрывки без начала и конца. Они не интересные.

— И все же я настаиваю. Вы же помните, я люблю сказки — любые.

Вера устало пожимает плечами. Ей действительно нечего рассказывать. Девочка так и не нашла сундук с сокровищами, к которому ее так тянуло; тот самый сундук, в котором были рубины, топазы, гелиодоры, изумруды, аквамарины, сапфиры, аметисты... Щенка, которого она однажды привела в свою однокомнатную квартиру, позвала в темный лес, в свою стаю гончих Мума Пэдурий, и он истаял за месяц; ветврачи только разводили руками. Семь деревьев в парке, с чьими духами она только-только начала общаться, срубили, оставив лишь укоризненно белеющие пеньки. А когда кто-то украл с неба Солнце и Луну, девочка лишь пожала плечами и купила фонарь с аккумулятором.

— Мне иногда кажется, что меня окружают стригои, — тихо говорит она.

— Почему? Они пьют вашу кровь?

— Жизнь. Стригои пьют жизненную силу из чего угодно. Если внезапно высыхает цветок или погибает дерево, озеро превращается в болото, где не выживут даже гадюки, — это дело рук стригоя. И его даже трудно в чем-то обвинить, он просто так устроен. Если ты сам не можешь питаться чужой жизнью — что ж, не повезло тебе родиться тем, кто ты есть...

Mamă, inima mă doare!

Lasă-mă la șezătoare,

La-la-lai lai-lai-la lai-lai-la! 12

12. Мама, у меня болит сердце,

Отпусти меня на посиделки,

Ла-ла-лай, лай-лай-ла, лай-лай-ла! (рум.)

Стригои поют, им хорошо.

А Вере, по правде говоря, завидно.

— Что же с этим делать? — спрашивает попутчица.

Вера бросает на нее косой взгляд: кажется, пожилая психологиня под словом «это» имеет в виду билет, лежащий на коленях. Она так задумчиво разглядывает бумажный прямоугольник, что Вера невольно тянется к карману, проверить собственный. Вытаскивает, читает.

В графе «Пункт назначения» стоит прочерк. Наверное, глюкнула программа, когда билет распечатывали; она на миг тревожится, потом успокаивается — второй водитель, грустный, проверил билет, когда впускал ее в автобус. Если бы с ним что-то было не так, это бы тогда же и выяснилось.

Может, стоит убедиться, что номер диспетчера остался в списке контактов.

Вдруг проблемы начнутся позже...

Lie,

Lie ciocârlie,

Ia să-mi spui tu mie

De ce zbori în vânt

Și dai de pământ? 13

13. Лия,

Жаворонок-лия,

Скажи-ка мне,

Отчего ты летаешь

И к земле ныряешь? (рум.)

— Парадокс билета, — продолжает попутчица, — заключается в том, что мы его сами покупаем, а потом забываем, что он, по сути, просто бумажка. Мы ведем себя так, словно билет — часть тела, неотъемлемая часть, нечто предначертанное нам от рождения и до смерти. Дескать, от него нельзя избавиться, он впечатан в каждую клеточку тела, в самую суть, в подсознание. И мы садимся в тот автобус, на который — сами! — купили билет; мы старательно затаскиваем внутрь багаж, собранный за всю предшествующую жизнь. Все обиды, горести, неудачи едут с нами в пункт Б, хотя их там не ждут. И, надо заметить... — она тяжело вздыхает, качает головой. — ...еще хорошо, если он существует, этот «пункт Б».

Вера опять смотрит на свой билет.

В графе «Пункт назначения»: пустота.

— Lie ciocârlie, — поет женский голос. — Lie ciocârlie! De ce cânți pe lan fără ciocârlan? Ce stai pe câmpie, singură, pustie? Lie ciocârlie...14

14. Жаворонок-лия,

Жаворонок-лия!

Почему поешь ты в поле

Без друга сердца?

Отчего не улетаешь, ведь здесь так одиноко?

Пауза.

— Bravo! — восклицает Дед Карачун, и весь автобус начинает неистово аплодировать.

— Казалось бы, что может быть проще? — спрашивает попутчица

— Порви билет! Порви!

— Пор-ви-би-лет! Ru-pe-bi-le-tul!

— Rupe-l! Rupe-l chiar acuma! 15

— Ну давай, не бойся!

15. Жаворонок-лия… (рум.).

«Порви его! Порви прямо сейчас!» (рум.)

Бабушкин дом; печка; альбом с рисунками.

Когда рисунок не получался, всегда можно было просто вырвать страницу из альбома.

И начать заново.

Конечно, в то время альбом казался ей бесконечным; а если он и заканчивался, не страшно — мама или бабушка покупали новый; и еще можно было рисовать где угодно. На обороте старых рисунков, салфетках, газетах, даже на полях в книгах (только не библиотечных!), пусть за это и ругали. Весь мир был подобен чистому листу, и не было у этой чистоты конца.

А если случалось разлить краски или испачкать бумагу по неосторожности...

— Я так больше не могу. Я не помню цвета. Я помню их смысл, но не могу их различать.

— Смысл — это главное. Зная смысл, можно заново приучить себя к цветам.

— Ничего не получится.

— Если не попробовать — разумеется, ничего.

— Порви билет!

— Но что же будет... с вами? Со всеми остальными пассажирами?

— Так ли важно, куда едет автобус, в котором не едешь ты? Я даже не уверена, что он существует. — Попутчица улыбается и подмигивает. — В любом случае, над этим парадоксом стоит поразмыслить на досуге, пока рисуешь что-то новое на чистом листе.

И бумага рвется с характерным звуком — то ли треском, то ли шелестом.

И открывается волшебный сундук с рубинами, топазами, гелиодорами, изумрудами, аквамаринами, сапфирами, аметистами и бесчисленным множеством сокровищ; стираются границы; изливаются чудеса на белую, как заснеженное поле утром Рождества, поверхность. Цвет пустоты — отнюдь не белый. Белый — совокупность всех цветов, и потому он вмещает вселенную.

И тает в тумане улыбка, а напоследок слышатся два слова:

«Счастливого пути!»

От автора:

Святая Думиника (Воскресенье) — пожилая женщина благообразного вида, олицетворение соответствующего дня недели и персонаж румынских и молдавских сказок, преданий, легенд; классический волшебный помощник, способный мудрым советом помочь герою в затруднительной ситуации.

перейти к остальным новогодним сказкам