Евгений Музалевский
Муза Музалевского
ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ, САША Mademuaselle, Ирина Чеснокова
27-летнему Евгению Музалевскому — ученику мастерской легендарного фотографа и художника Сергея Браткова в Школе Родченко — мы предрекали большое будущее еще два года назад. В московской галерее Алины Пинской открылась его персональная выставка: до 1 сентября на Пречистенке, 28, можно увидеть «Дураков», «Твои поганые глаза» и другие работы художника, которого любят Роман Абрамович, Андрей Малахов и другие коллекционеры. А еще купить вещи из коллаборации с российским брендом Kruzhok: брюки, рубашки, футболки, худи, куртки и свитеры. Полина Садовникова поймала Евгения Музалевского после вернисажа — и обсудила с ним смерть, живопись и помойки.
«Ломтик картофеля, сбивающий с толку»
Фото: Ирина Чеснокова
«Женюля, вставай, вставай, мой мальчик»
Люблю носить одежду с помойки, находить вещи на заборах и рыться в коробках, выставленных на улицу. Покупки в бутиках не приносят удовольствия. Мода мне особо не интересна, но я хотел бы срежиссировать модный показ. Какого бренда — не знаю. Меня привлекает сама форма.
Я не фэшн-человек.
Так я думал раньше, когда только поступил в Школу Родченко. Но со временем понял, что их можно сделать круто.
Коллаборации, коммерческие проекты — все это отвратительно.
Фото: Ирина Чеснокова
когда Стас [Фальков, основатель бренда Kruzhok] придумал свою первую футболку. Мы оба начинали с фотографии и познакомились на этой почве. Лет восемь назад гуляли по Чистым прудам и обсуждали, кто кем хочет стать в будущем. О совместной коллекции мы договорились спонтанно. Встретились в Париже, сели за стол и стали рисовать эскизы. В коллаборации поучаствовала галерея, с которой я сотрудничаю, — Alina Pinsky Gallery.
Мне было 22,
Не могу создавать что-то в ограниченных временных рамках. Я избрал какой-то фланирующий метод. Когда месяц работал над одной картиной большого формата, переключался на туристические, романтические, сумасбродные прогулки с мороженым и еще какой-то трип. В начале пути я стабильно работал целыми днями: просыпался в десять, бегал, качался, а потом забирался на чердак, раскатывал трехметровую бумагу, вешал ее на стену и что-то писал. Иногда отрубался напротив своих работ. Потом просыпался, что-то добавлял или переделывал. При подготовке этой выставки я полтора года не выходил из мастерской.
Трудового графика у меня нет.
«Дураки»
рассматривал склепы и монументы. Выкладывал на подоконнике разные органические остатки и на протяжении трех месяцев наблюдал за тем, как они разлагаются. Копался в архивах: читал про 1920-е и 1940-е, оттепель и сталинский террор, Андрея Белого, Хармса и Мандельштама. Размышлял про тюрьмы — и упаковывал объекты на своих работах в жестко структурированное пространство.
Мои последние работы — о времени, тленности и смерти. Я ходил по кладбищам,
Там можно учиться бесплатно. Я поступил в несколько университетов и выбрал один — искусства и дизайна в Оффенбахе. За два года был там всего несколько раз, но сейчас, когда начал говорить по-немецки (я переехал без знания языка), захотелось ходить туда чаще и дискутировать с людьми. Вообще я никогда не чувствовал себя студентом. Даже на лекциях в Школе Родченко сидел полубоком и рисовал в своем дневнике. Это помогало как-то самосохраняться. Для любого тонкого человека обучение в институции — испытание. Общественная машина часто их выплевывает, перемалывает, ломает.
В Германии я живу с декабря 2020-го.
Фото: Саша Mademuaselle
Я не держу руку на пульсе чужих реакций.
К критике отношусь хорошо, но не люблю, когда на меня беспочвенно орут, например. Вот я получил премию [Анатолия Зверева], и это вызвало шквал мемов и какого-то угара полнейшего. Дошло до того, что одна женщина написала моему профессору [из Университета искусства и дизайна в Оффенбахе] и спросила, правда ли я у него учусь. Не верила, что это возможно.
Кто покупает мои работы? В последнее время меня это не интересует.
Покупают люди, у которых есть деньги и которые в этом [в искусстве] разбираются. А однажды мне написала девушка и попросила купить мою работу в рассрочку. Я согласился. Каждый месяц она скидывала мне часть суммы. Цена на искусство — это совокупность разных факторов. Естественно, на какую-то работу я могу поставить высокую сумму просто потому, что чувствую: это избранная вещь и я не готов расстаться с ней за меньшие деньги. Плюс арт-рынок работает так, что стоимость работ постепенно повышается.
Фото: Саша Mademuaselle
«Ульяна Васькович в белом платье»
Фото: Саша Mademuaselle
За современными художниками я особо не слежу и искусство не покупаю.
С некоторыми художниками дружу — например, с Леонидом Цхэ и Владом Кульковым. Но вообще я веду замкнутый образ жизни.
Будут ли обо мне помнить после смерти, не знаю. Как-то не забочусь об этом.
Я все-таки не академический художник, чтобы целиться в вечность.
