Интервью:

Иляна Эрднеева и Виктория Бухаркина

текст: 

Александр Перепелкин

Фото: 

Женя Филатова

В этом сентябре 15-летие отмечает российская версия Glamour, одного из самых популярных женских журналов в стране. В России он издается тиражом 300 000 экземпляров, а его совокупная аудитория превышает 1 100 000. Редакционный директор The Blueprint Александр Перепелкин встретился с главным редактором журнала Иляной Эрднеевой и издателем Викторией Бухаркиной и расспросил о том, как Glamour адаптируется к современным реалиям и как изменилось за прошедшие полтора десятилетия само понятие «гламур».

— Первый номер российского Glamour вышел 15 лет назад — но, наверное, само слово «гламур» определило два последних десятилетия в России. Как за это время изменились Glamour как журнал и гламур как явление?

Иляна Эрднеева: Есть такой стереотип. Но мы, кажется, все-таки приложили руку к тому, чтобы слово «гламур» перестало быть таким нарицательным и ругательным для всего, что казалось бездуховным, бессмысленным, глупым, покрытым стразами и розовым плюшем.

Виктория Бухаркина: Хотя розовый плюш, стразы и маленькие собачки — это ровно про тот момент [когда журнал запустился в России]. Но эта эстетика, как ни парадоксально, совсем не близка журналу, да и всему бренду. Мы очень много дискутировали на эту тему. Сейчас этой проблемы уже нет, но когда мы запускались, она была.

— Я тут полистал ваш первый номер, и там как раз обнаружилась статья «Чья собачка» — про маленьких собачек звезд.

В: Все равно есть какие-то клише.

— Именно русские?

В: Да. Мы прекрасно понимали, какие русские клише должны быть [на наших страницах]. Чтобы «построить» хороший вкус, нужно понимать, с чем ты работаешь. Поэтому, если маленькие собачки в тренде, нет ничего постыдного в том, чтобы пустить их на страницы журнала. Просто важно, каким образом эта собачка будет представлена. О любом тренде, даже если он нам кажется странным, можно рассказать так, чтобы появилась хотя бы видимость хорошего вкуса.

И: Мы не снобский бренд. Мы живем так, как живем. И если есть какие-то приметы времени — собачки, губы или скулы, как сейчас, — значит, наша читательница хочет во всем этом разобраться. А мы, в свою очередь, должны понять, как и почему мы ко всему этому пришли. И где хорошо делать эти скулы. Из этих на первый взгляд глупостей состоит наша жизнь.

В: Я бы еще добавила, что абсолютно ко всем трендам — и в том числе к понятию гламура — сейчас сложно относиться без иронии. Иначе будет очень грустно, сложно и скучно жить.

— Еще в вашем первом журнале я нашел невообразимую для себя статью. Она называется «Килограмм счастья» и рассказывает о судьбе девушки, которая весила 49 кг, а потом стала весить 75 и отлично себя чувствовала. Оказывается, уже 15 лет назад вы писали о здоровье с позиции бодипозитива.

В: Ты все еще находишься в плену термина [«гламур»], который на самом деле к бренду имеет очень опосредованное отношение. Здорово, что эта статья сейчас нашлась, сама про нее забыла. Но, мне кажется, сейчас такая статья как раз не могла бы у нас появиться. Потому что, на наш взгляд, в современном обществе не может быть никакого деления [на худых и полных]. У нас, например, была рубрика «Для полного счастья» [о стиле полных людей. — Прим. The Blueprint]. Мы первыми из большого глянца сознательно стали снимать не просто моделей plus size, но и наших обычных читательниц. Так вот, уже почти год, как мы от этой рубрики отказались — это зазвучал голос времени.

И: Нам показалось неправильным, что есть какая-то особенная рубрика для людей plus size. Потому что есть фотограф. Он фотограф. А, например, врач — это врач. Независимо от ее или его размера. То же и с моделями. Делать акцент на каких-то особенностях стало даже как-то неловко, потому что все на свете вообще-то норма. В прошлом году на «Женщину года» у нас были номинированы самые разные модели — и Полина Оганичева, и Валентина Ясень, например. Последняя, собственно, и победила с очень большим отрывом по голосам. Но мы не придумывали для нее какую-то специальную номинацию типа «лучшая модель в возрасте». У нас все равны.

— Насколько ваша читательница повзрослела за эти 15 лет? Когда она должна купить себе ваш журнал, открыть сайт, а когда уже должна перестать читать и то и другое? Например, мне кажется, тот же Cosmopolitan тебя сопровождает на определенном этапе жизни. Ты узнала, как заниматься сексом, начала немного разбираться в психологии и так далее. Все, готова. Перешла к какому-то другому журналу, следующему.

И: Вика может сейчас начать бомбардировать тебя официальными цифрами, которые у нас, конечно, есть. Но мне кажется, возраст — это ерунда. Я убеждена, что читательница Glamour — это женщина, девушка, девочка, у которой нет возраста и которая очень интересуется жизнью. Если она взяла в руки этот журнал, значит, ей любопытно, что происходит. Значит, она в состоянии прочитать фичер про Билли Айлиш, даже если не слушает Билли Айлиш. Даже если синие волосы в целом ее пугают.

В: Вот моя дочь обожает Билли Айлиш, и я прочитала эту статью, чтобы поддержать разговор с собственным ребенком. Более того, потом я ее послушала, и мне понравилось. И здесь мы недаром начали говорить про эйджизм — про то, как не мерить людей четкими возрастными рамками. Да, за 15 лет наша аудитория действительно подросла, у нас сейчас средний возраст [читательницы] — 33 года. Да, это довольно много, но мы осознанно вводили редакционные изменения, чтобы сохранить эту лояльную аудиторию. У 51% есть дети. Когда мы запускались, то мало писали о детях — мы искренне верили, что у женщины должно быть немножко времени для себя, и пытались ее самооценку подбодрить. Чтобы она могла закрыться на пять минут [с журналом] где-нибудь, где ее никто не трогает. Сделать что-то для себя, не испытывая чувства вины. Сейчас общество изменилось. Оттого что у женщины рождается ребенок, у нее не пропадает желание купить новые туфли.

Мы, кажется, все-таки приложили руку к тому, чтобы слово «гламур» перестало быть таким нарицательным и ругательным для всего, что казалось бездуховным, бессмысленным, глупым.

— Вернемся к вашему первому номеру. От конвенциональности первой съемки, прямо скажем, сводит челюсть. Как вы проделали этот путь? Ведь все равно есть формат: открытый взгляд, улыбка, взгляд глаза в глаза с читателем.

И: К счастью, у нас нет строгих гайдлайнов. Нам никто из Лондона не звонит и не говорит, что [на обложке] должна быть вот такая улыбающаяся блондинка.

В: И, кстати, сейчас есть тренд на отсутствие прямого взгляда на обложках.

— А какое сейчас распределение между собственными и синдицированными съемками?

И: Когда главным редактором была Маша [Федорова], мы боролись за то, чтобы у нас была хотя бы еще одна русская обложка кроме «Женщины года». Это было сложно. Считалось, что мы любим только Дженнифер Лопес. И, наверное, так и было.

— И Еву Лонгорию.

В: Еще Анджелина Джоли и Дженнифер Энистон. Это наш пантеон хороших продаж. Потом появилась Ирина Шейк. У нас есть прекрасная фотография, я даже боюсь подумать какой давности. Любительская картинка, где она на одном из чудесных белых пляжей. Картинка очень человечная, очень эмоциональная. Вроде бы ничего такого, кусочек песка, Ира, даже тела роскошного фактически не видно. Как только на сайте начинается девиация с трафиком, можно просто брать и ставить эту фотографию.

И: У нас примерно 7 на 5 по обложкам в пользу отечественных персонажей. Это тоже такой тренд, наше время. Раньше было стыдно признаться, что ты слушаешь что-то русское, это был просто страшнейший зашквар. А сейчас, если смотреть топ, что «ВКонтакте», что «Яндекс.Музыки», что айтюнс, видно, что гораздо более сильный интерес к локальным героям.

— И что нужно, чтобы стать героиней с обложки Glamour?

И: Должно совпасть много факторов. Да, в первую очередь большой инфоповод и всенародная любовь, но не только. Один из таких единорогов — Светлана Ходченкова. В случае с Ириной Горбачевой мы тоже сразу поняли, что совпадаем абсолютно. Это не маркетинговая уловка с нашей стороны и не лицемерие с ее стороны. И она может быть героиней нашей обложки даже несмотря на то, что у нее сейчас нет громкой премьеры. Это просто человек, который полностью соответствует духу времени и духу гламура.

Мы вообще очень искренни в том, что делаем и пишем. У нас редакция собирает коробочки Nespresso, мы минимизируем пластик, продюсеры не заказывают пластиковую посуду.

В: Стесняюсь сказать, но мы отменили бумажные пакеты, в которых команда носит журналы клиентам. Бумага — это вполне себе экологичный продукт, но не с точки зрения осознанного потребления. Мы перешли на шоперы не потому, что это уникальная вещь, а чтобы дать возможность каждой вещи жить чуть подольше.

Ко всем трендам — и в том числе к понятию гламура — сейчас сложно относиться без иронии. Иначе будет очень грустно, сложно и скучно жить.

— Как вашим проектам удается выживать в эпоху call out? Часто ли вам прилетает и насколько вы к этому готовы? Весь этот год мы, кажется, только и делаем, что извиняемся.

И: Да. Ты идешь по веревке, натянутой между двумя башнями, и понимаешь, что тебя сейчас может сбить в любой момент. Для феминисток мы недостаточно феминистичны. Антифеминистам мы кажемся слишком феминистками. Случай с татуировками (американская художница Джон Юйи обвинила российский Glamour в том, что в журнале использовали ее идею татуировок с логотипами брендов, не указав авторство. — Прим. The Blueprint) показал лично мне, насколько гигантская сила у интернет-сообщества. Это был хороший урок.

Да, у нас огни народного гнева не полыхают так, как в Америке, до нас многое доходит позже. Может быть, это и хорошо, потому что успевает остыть. Тем не менее мы учимся жить в новом мире, где нужно осторожнее выбирать слова. Есть горячие темы. Например, раньше можно было сказать, что это платье понравится или не понравится вашему мужчине, — и казалось, что это нормально. Три года назад я сама могла бы написать такую подводку к каталогу с платьями. А сейчас я понимаю, что это было довольно безумно. Какие-то шоры падают. Если ты облажался — окей, ты научился, признал ошибку. Можно публично извиниться, можно непублично, пошли дальше.

В: Тем не менее хорошим для всех ты быть не можешь. Плюс ты просто перестанешь быть интересным. Поэтому важно иметь право на собственное высказывание. Вот, например, история с [нашей] обложкой без ретуши. Некоторые наши коллеги говорили, что она слишком красивая. Но у нас не было задачи показать женщину с утра, помятую, а еще лучше заставить ее поплакать [перед съемкой] часа три.

Эта обложка — не про внешность женщины, а про использование постоянно искажающих ее внешность технических достижений народного хозяйства. Есть огромное количество приложений и фильтров в инстаграме, которые отбеливают тебе зубы, делают острее скулы, вытягивают шею. Если у тебя будут белее зубы, нам от этого не будет хуже. Тебе самой от этого плохо, потому что ты каждый день видишь в зеркале абсолютно другого человека. Вопрос исключительно в том, как совместить адекватную самооценку, веру в себя и какую-то внутреннюю энергетику.

В ведении Комоловой коммуникация со СМИ и работодателями — брендами, которые хотят сотрудничать, студиями, продюсерами и режиссерами, которые предлагают роли. Она следит за тем, чтобы на съемочной площадке выполнялись условия, которые заранее (не без ее помощи) заявил актер; чтобы клиенту вовремя выплатили гонорар и чтобы работа для той или иной марки не навредила репутации. Переговоры с журналистами и заверка готовых интервью — все это тоже сфера ответственности Комоловой. Чтобы не сойти с ума от количества задач, пришлось нанять сотрудников: сейчас у Кати есть ассистентка и юрист на аутсорсе.

— Вы самый коммерческий продукт в вашем издательском доме. Но вы, к примеру, были первыми из большого глянца, кто написал про Ивана Голунова, про сестер Хачатурян.

И: Велик соблазн сделать из себя великомученика, сражающегося с цензурой...

— Просто в субботу, когда Ваню [Голунова] неожиданно для всех отпустили домой, я сидел в баре с одним из главных редакторов Condé Nast. И я сказал, что неплохо было бы хотя бы в инстаграме как-то на эту тему высказаться. На что мне ответили: «Мы американский издательский дом». А в понедельник утром с этой темой вышел Glamour. Очевидно, ни с кем не посоветовавшись.

И: Журнал делают люди, очень конкретные. Когда арестовали Ивана Голунова, для нас как для журналистов это было потрясением, как и для всех граждан России. Мы не склонны думать, что наши читатели недостаточно умны, или недостаточно заинтересованны, или недостаточно активны и не хотят об этом думать и знать. Это наш долг. Как людей. Я как журналист должна об этом рассказать. Не зря репортаж после Беслана вышел именно в Glamour, а не в каком-то другом в журнале. И это не казалось чем-то странным. Сейчас был материал по делу «Нового величия». Да, рядом со скулами и сумками. Потому что мы не живем с закрытыми глазами.

— Но ведь всегда, наоборот, был условный бриф «мы делаем журнал, чтобы женщина могла отвлечься от всего». От одного главного редактора я даже слышал: «Мы делаем журнал для дур».

В: Это, конечно, не бриф, а внутренняя байка. Я тебе даже скажу, кто это придумал, мне кажется, об этом уже не раз писали. Когда мы только-только запускались, у нас был внутренний брифинг для правильного перевода слогана журнала, и вот когда ты сидишь и пять часов пытаешься придумать хоть что-то, любая ассоциация, сказанная в рифму, к месту и человеком, который точно понимает, о чем говорит, может вызвать огромное количество эмоций. И вот в какой-то момент Карина Добротворская говорит, все, давайте закончим, я предлагаю такой слоган («Glamour — журнал для дур». — Прим. The Blueprint). На самом деле было очень смешно. Никогда всерьез, конечно, не было такой концепции.

Мы на самом деле в гораздо большей степени тогда вдохновлялись не американской, а английской версией [журнала], у которого тогда было два слогана: Glamour is a more than a magazine и Glamour: fits in your life as well as your handbag. В итоге мы вышли со слоганом «Гламур — больше чем журнал», у которого сейчас, пожалуй, даже больше прав на существование, чем 15 лет назад.

Многие наши коллеги немножко стесняются писать о вещах, которые являются фундаментом глянцевой журналистики. Мы не стесняемся. Огромное количество женщин чувствует себя увереннее, когда они хорошо выглядят. Наша задача — сделать так, чтобы у них была возможность подобрать актуальные вещи на разный кошелек.

— Но, может, женщины уже научились одеваться и пользоваться тушью? Может, они хотят научиться разбирать мусор.

В: Но интерес к туши никаким образом не делает тебя человеком, который не интересуется раздельным сбором мусора. Это какой-то постоянный водораздел между умным и красивым, замшелым и ориентированным на будущее.

И: Галина Тимченко как-то назвала Condé Nast одним из последних оплотов красоты в России. Во многих вопросах с Галиной Тимченко можно не соглашаться, но в этом пункте я солидарна с ней на 100 процентов. Не так много красивого нас окружает, не так много людей хочет сделать нашу жизнь приятнее, не так много людей работают, чтобы сказать тебе, что все возможно. Будем откровенны — у нас сложный климат, есть улицы, которые даже в Санкт-Петербурге зимой не чистят. Есть очень много неприятного. И есть журнал, твой спутник, который расскажет тебе и о том, и об этом, и посмеется. Это чертовски прекрасно.

Раньше можно было сказать, что это платье понравится или не понравится вашему мужчине, — и казалось, что это нормально. Три года назад я сама могла бы написать такую подводку. А сейчас я понимаю, что это было довольно безумно.

— Вика, ты с «Гламуром» почти всю жизнь, застала всех главных редакторов. Вы помните ваш первый разговор, когда Иляна стала главным редактором?

И: Забавно, но мы добавились в друзья на фейсбуке только после моего назначения. До этого все контакты были строго рабочими. Я не из тех, кого все любят, кого все знают. Я мало разговариваю на редколлегиях, я очень сосредоточенный скучный сотрудник. Но с Викой мы совпадаем в самом главном — мы круглосуточно думаем о журнале, сайте, нашем инстаграме. Вика для меня и учитель, и ментор, потому что я все-таки пока молодой специалист.

В: Мы все на том уровне профессионализма, когда ты 80% своего ресурса тратишь на работе. Даже я как мать двоих детей понимаю, что это правда моя жизнь, и важно [чтобы на работе ты могла] общаться с людьми, с которыми тебе приятно, с кем ты совпадаешь на ценностном уровне. У нас был тренинг, где оказалось, что мы с Иляной абсолютно полярны по темпераменту. Это врожденная вещь, с которой бессмысленно бороться. Нужно просто понять, что человек, который говорит на не свойственном тебе языке, делает это не нарочно. Я вот даже думаю вслух.

И: А я ненавижу [так делать]. Мне сложно, я предпочитаю думать про себя, я письменный человек и все решаю по почте. Даже чат в моем вотсапе выглядит как аудиосообщения от Вики и текстовые от меня. Конечно, я пытаюсь понимать, что она мне говорит. А Вика пытается читать, что я напишу.

— Но ведь сегодня, когда вы делаете премию про инфлюенсеров, сложно представить, что главный редактор приходит и говорит: я другой человек, я не буду селебрити. Очевидно, тебе пришлось эту мышцу прокачать.

И: Я не скрою, бывает довольно сложно. Я не большой любитель вечерних мероприятий. Хотя я ко всем отношусь с большим уважением, мне бывает сложно начать беседу или поддержать ее. Такой склад личности. Хотя контакт с публикой, аудиторией мне скорее приятен. Я такая неудачливая актриса — мне не нужно общение, мне нужно внимание. В первый день после назначения я пошла на премьеру фильма «Лед», где я снялась в маленьком эпизоде. И в финале фильма я вижу, как моя актерская карьера говорит «пока». Это забавное совпадение.

— Очень интересно поговорить про «Женщину года». Премии 14 лет, то есть она существует практически всю жизнь журнала в России. Зачем она нужна? Какая у нее миссия?

И: С одной стороны, функция этой премии — хроникерская. Ты просто понимаешь, что когда было популярно. Вот все смотрели сериал с Еленой Кориковой, и они с Андреем Малаховым были номер один. Была Мирослава Дума. Бывают годы, когда кажется что ничего такого сверхграндиозного не произошло. Особенно после того, как журнал Glamour практически верифицировал Светлану Лободу. До этого...

— Елену Летучую.

В: Это была ее первая большая обложка. У нас достаточно много любимых народом звезд, которые первую свою обложку в карьере делают именно с нами.

И: Я, например, борюсь с номинацией «Пара года». Мне кажется, что люди не должны получать награду за отношения. Но читатели эту номинацию обожают.

— Неловко, когда они потом расстанутся.

В: К сожалению, есть [и такая] статистика. «Женщина года» — это тоже определенный источник Big Data. Мы открыли голосование 15 августа, а номер с победителями выйдет в декабре. Все это время мы делаем большое количество материалов с каждым из номинантов, смотрим, какие отклики, какой охват у каждого героя на каждой отдельной платформе. Есть люди, про которых очень много читают на сайте и во всех фокус-группах говорят: если бы не он или если бы не она — мы бы так не любили Glamour. А есть люди, которых обожает Instagram.

И: И мы, например, наглядно видим, как миллионники проигрывают крошкам с небольшим количеством подписчиков, которые очень вовлечены в жизнь, за них топят, за них голосуют. Кстати, в прошлом году у нас появилась номинация «Режиссер года».

— Не режиссерка?

И: У меня нет проблем с феминитивами. Если какой-то редактор захочет зваться редакторкой, я разрешу это сделать. Лично мне это не нравится, но если кто-то хочет — конечно. Так вот, женщин-режиссеров стало очень много. Если посмотреть график премьер, то бам — женщина-режиссер, бам — женщина-оператор. Мы видим, что что-то меняется, новые профессии осваиваются женщинами, осваиваются блестяще.

В: В рамках «Женщины года» мы рассказываем и об очень активной благотворительной деятельности в России. Это не номинация в полном смысле, потому что невозможно сравнивать, кто здесь лучше или хуже. Но об этом очень важно говорить, потому что эта тема крайне интересна женщинам, женщины стоят во главе этого движения. Еще мы в прошлом году сделали номинацию «Дело года» про социально значимые проекты, которые начинали наши звезды. Потому что опять же, возвращаясь к слову «гламур», мы все-таки про медийных людей говорим.

И: Нас тогда критиковали в узких кругах, мол, журнал Glamour не такой прогрессивный: где инженер года, где врачи года, учителя года? Зачем звезды, если есть подвиг?

— В Америке такие номинации есть?

В: Начали появляться.

И: У нас разная повестка. Люди как будто не понимают, что журнал с учителями и инженерами обескуражит читателей. Конечно, просто изменить себя, но ты не можешь сменить состав своей крови. То есть ты можешь добавлять витамины.

— Подмешивать?

В: Мне не нравится этот термин. Но мы пишем и о реальных людях. Просто когда мы пытаемся сделать номер, который объективно интересен миллионам, очень сложно просить людей проголосовать за Светлану Ходченкову или за сталевара Марию. Которая ничуть не худший человек, ни в коем случае, просто мы заведомо ставим ее в довольно странное положение.

— И как минимум странно просить людей сравнивать одного неизвестного сталевара с другим.

В: Конечно. По какому критерию мы будем их сравнивать? Когда ты занимаешься публичной деятельностью, ты готов к тому, что это некая внутренняя конвенция, твоя личная и индустрии — что ты становишься публичным человеком и даешь право людям высказываться на твой счет. Я не тешу себя надеждой, что все наши читатели смотрели все фильмы, за которые мы номинировали ту или иную актрису. Но мы пишем, за что мы ее номинировали. Если тебе интересно, ты можешь пойти и посмотреть.

— Давайте про интернет. Как вы адаптировались? На какой платформе контент для вас сейчас важнее?

В: Форма не заменила содержание. Мы абсолютно любой канал коммуникации считаем «Гламуром»: сайт, инстаграм, подкасты, тикток, вайбер. Наша задача быть на той платформе, которая сейчас востребована. История с айпадом как раз была таким Test and learning. У нас в издательском доме есть безусловно флагманский бренд Vogue, который первым запустил iPad-версию. «Гламур» был вторым. Мне искренне казалось, что это взлетит и будет правдой и сегодня, и завтра, и послезавтра. Первый, второй и третий выпуски действительно были очень востребованными, это была прямо классная штука. Но это не стало правдой навсегда. Ровно поэтому мы сейчас к каждому каналу коммуникации относимся очень серьезно, не делая акцент на том, что вот это теперь точно и навсегда.

— Согласен, айпад-версии — первый сигнал. Если раньше журналы жили по определенным правилам лет 50, то дальше мы будем вынуждены менять формат каждые два-три года.

В: Но это для всех брендов так, просто для медиа вопрос стоит особенно остро. Здесь вопрос не другого контента, здесь вопрос форматов и скоростей. Журнальный продакшен позволяет нам делать ту самую фиалковую эссенцию на бумаге, а интернет требует скорости. Если твоя новость вышла через три часа [после события], даже если она хорошо написана и фантастически снята — она никому не нужна.

И: Вначале сайты действительно следовали остаточному принципу: там не влезло, что-то не классное прислали, [давайте] поставим на сайт. Сейчас это не так. Есть YouTube, у которого свои законы и свои селебрити, гигантские, огромные. Которых никто не знает из тех, кто покупает принт. Тут важно играть по правилам площадки.

Многие звезды до сих пор считают, что принт — это лучше всего. Нам говорят: вы придумали снять со мной классное видео, но я хочу, чтобы вы поддержали меня в журнале. Я пытаюсь их переубедить, потому что им на самом деле не нужна поддержка в журнале! Можно сделать видео, которое прекрасно разойдется. То, что классно будет в борще, неуместно в десерте. Это базовые правила, которые сначала, честно говоря, даже базовыми никому не казались.

Когда арестовали Ивана Голунова, для нас как для журналистов это было потрясением, как и для всех граждан России. Мы не склонны думать, что наши читатели недостаточно умны, или недостаточно заинтересованны, или недостаточно активны и не хотят об этом думать и знать.

— В XX веке считали, что сила и власть в руках медиа. Вы ощущаете свое влияние?

В: Абсолютно точно да. Профессиональные экспертные медиа валидируют то, что делают очень классные, очень профессиональные люди. Это восходящий тренд. Как история с фейковыми новостями. Кажется, что это разговор между медийщиками и маркетологами, но для обычных людей эта проблема сохраняется. Просто они не используют эту терминологию.

И: Есть еще влияние в узких профессиональных кругах: наши герои потом получают рекламные контракты.

В: Не потом, а сразу!

И: Нам говорят — мы сомневались насчет нее, казалось что она какая-то там слишком молодежная или еще какая-то там не такая. Но если вы ее поставили [в журнал], значит, все. Это срабатывало миллиард раз.

— Вика, последний вопрос к тебе. Ты не устала от бренда Glamour? Ты в нем так долго живешь.

В: И да и нет. Во-первых, любой человек имеет тенденцию от чего-то уставать. Но мне искренне интересно то, чем я занимаюсь. Мне критически важно иметь творческую свободу, а в огромном количестве прекрасных западных брендов, чьи ценности мне близки, не всегда можно реализовать свои творческие задумки.

Нужно искать сферу, где тебе дают расти. Не обязательно вверх. У меня есть дети, я много с ними занимаюсь, все выходные провожу в детских активностях, получила MBA. Потому что я была на маркетинговой стороне и в какой-то момент поняла, что все про нее знаю, а как тут деньги зарабатываются — не понимаю. И я пошла учиться.

Мне кажется, сейчас столько возможностей и онлайн-, и офлайн-образования, и каких-то творческих занятий, которые дают возможность развиваться вширь. Медиа настолько постоянно меняются, что вообще устать не успеваешь. Я бы даже поуставала, поскучала бы какое-то время с удовольствием.