ТЕКСТ:
Денис Химиляйне
ФОТО:
Сулпан Акназарова
и
Галерея pop/off/art отмечает свой 20-летний юбилей. В честь него на «Винзаводе» открылась выставка «Порывы и дуновения» — широкий срез современного российского искусства в 35 картинах: от классиков уровня Эрика Булатова и Владимира Янкилевского до молодежи в лице Аси Заславской и Василия Кононова-Гредина. И параллельно в пространстве самой галереи продолжается выставка «Отражения/рефлексии». По случаю круглой даты коллекционер и друг галереи Денис Химиляйне расспросил совладельцев pop/off/art Ольгу и Сергея Поповых о совместной жизни в совриске, конкуренции за художников и деньги и искусстве, которое описывает 2025 год.
07 февраля 2025
1. Виталий пушницкий,
«видение гамлета его отцу», 2020, Фото: александр мурашкин
2. вика бенгальская и александр вилкин, «художник», 2022, Фото: александр мурашкин
Денис:
Выставка в честь 20-летия галереи называется «Порывы и дуновения». Из вас двоих кто порыв, а кто дуновение?
Ты ответишь?
Давай ты.
Начнем с того, что название не наше, его придумал куратор Иван Новиков. И мы так понимаем, что порывы и дуновения — это метафора деятельности галереи, что он нас сравнивает с ветром, который меняет как-то ситуацию. Ветер перемен, можно так сказать. Поначалу
эта метафора в названии может показаться странной, но думаю, что после просмотра выставки все встанет на свои места. Основная идея в том, что мы находим художника, его как ветер поднимаем вверх и дальше разносим его работы как семена по миру: в коллекции, институции, в медиа. Потом они прорастают и дальше живут уже самостоятельно. Хотя кто-то из художников нас сравнивает с трактором, так что метафоры галерейной деятельности могут быть разные.
К выставке мы еще вернемся. Хочу начать с истоков. Мы знакомы достаточно давно, уже лет 10, но какие-то подробности ваших биографий я не знаю. Что было первично, галерея привела к любви или любовь к галерее?
Нет, галерея была первичной. Галерея возникла в 2004 году, и мы сейчас продолжаем отмечать ее юбилей.
Сергей:
Ольга:
Сергей:
Денис:
Сергей:
кто-то из художников нас сравнивает с трактором
Ольга:
А познакомились мы в 2008-м. В конце декабря Сергей приехал в Красноярск на открытие выставки художника галереи Аркадия Петрова в Красноярском культурно-историческом центре (сегодня центр «Площадь Мира»), и там на ужине мы познакомились. Сергей был женат, а у меня нет привычки общаться с женатыми мужчинами. Потом наступило лето, я купила машину, вложив в нее все деньги и не планируя никаких поездок. И ровно через неделю я на стоянке заехала под колючую проволоку, поцарапав лобовое стекло и крышу. Мне выплатили 100 тысяч компенсации, а я посмотрела, что царапин даже не видно, и решила: не буду менять стекло, поеду в Москву и по окрестным городам. Прилетаю, и тут мне друг говорит: «Тебя хочет увидеть Сергей Попов». А я даже не помню, кто это. И конечно, не знаю, что он уже разведен. Мы поужинали, потом я поехала то ли в Тулу, то ли в Ярославль, возвращаюсь, и вдруг Сергей будто случайно встречает меня на перроне. «Что ты тут делаешь?» — «Да, мимо проходил». Так и начали встречаться, поначалу между Москвой и Красноярском. В общем, было много странного, необычного и красивого. В итоге ровно спустя год после знакомства я переехала в Москву.
А. Петров, «Любовь»
на фоне: Евгений Гранильщиков,
«Объект № 1», «Объект № 2», «Объект № 3»,2022, Предоставлено автором
Денис:
Откуда? Какой у тебя бэкграунд?
Я из Красноярского края. У меня искусствоведческое образование. Я закончила Сибирский федеральный университет, сначала была директором маленького музея в Сосновоборске, где живут мои родители. Мне было скучно, и я года через полтора переехала в Красноярск, в музей «Площадь Мира», там проработала 8 лет. А последние два года перед переездом в Москву занималась грантовыми программами в Фонде Прохорова.
Сережа, а ты искусствовед, москвич. Коренной, что называется.
Сретенский. Можно так себя идентифицировать. И, кстати, это местоположение на Сретенке еще до того, как я стал заниматься современным искусством, стало ассоциироваться у меня с художниками. По соседству в переулке долгое время была мастерская Эрнста Неизвестного, последняя перед его отъездом из СССР. И мне про это с детских лет рассказывали истории. Рядом во дворах проводились какие-то выставки, уже тогда их неофициальными не назовешь, скорее полуофициальными. Это были первые галереи вообще в Москве. В частности, была потрясшая меня выставка Анатолия Зверева. Это было одно из самых сильных художественных впечатлений, в результате которого я до сих пор и ценю творчество Зверева, и люблю такое экспрессионистское искусство. И где-то в 1990 году мы с отцом, Виктором Поповым, начали собирать коллекцию. Папа к тому времени был, что называется, свободным предпринимателем, занимался коллекционированием и продажей антиквариата, а до этого был военным инженером, одним из первых айтишников в стране. В общем, у меня была советская интеллигентная семья, я рос в окружении книг, потом к ним добавился антиквариат, который довольно быстро стал перемешиваться с современным искусством. Так что зачинщиком (и позже сооснователем галереи) был папа, а году в 1992-м (Сергею на тот момент 16 лет. — Прим.
The Blueprint) я стал активно вовлекаться в арт-процесс: работал журналистом, пытался курировать выставки. Все это было довольно сумбурно, но в 1990-е, надо сказать, все было довольно сумбурно. Работы тогда стоили долларов по 50–100, сейчас кажется, что это копейки, но тогда это были хорошие деньги. А какой-нибудь Краснопевцев и тогда стоил тысяч 3–5 долларов.
Ольга:
Денис:
Сергей:
Один товарищ украл несколько произведений Рогинского. И просил картину другого художника в обмен
на фоне: Павел Пепперштейн, «Здесь только оборотная сторона зеркал», 1996/2024, Предоставлено автором
Денис:
Где она находилась, первая галерея, кто был в составе первых художников и как шел бизнес тогда? 2004 год такой, еще бандиты оставались.
Один товарищ украл несколько произведений, как сейчас помню, Рогинского. И просил картину другого художника в обмен на то, чтобы вернуть эти работы. Пришлось пойти ему навстречу. Второго художника назвать не могу, а то будет понятно, о ком речь. Но Рогинского вернули, все остались довольны. Вообще первый галерейный проект возник еще в той квартире на Сретенке. Это было немного безумное, спонтанное решение середины 90-х, но какой-то опыт дало. До 2004 года я уже несколько лет курировал галерею при Центре-музее Высоцкого. Она называлась «Сэм Брук», я в ней проводил достаточно нашумевшие выставки шестидесятников и современных художников, и одну работу, проданную в той галерее, мы включили в нашу юбилейную выставку. Это Владимир Янкилевский из коллекции Игоря Маркина, с которым мы тогда уже начали общаться. Параллельно я работал в Третьяковской галерее, то есть музейный опыт у меня, как и у Оли, был. Я ушел, когда понял, что надо открывать свою независимую галерею. Но довольно быстро стал приходить туда уже с предложением о выставках. И в 2005 году мы на Крымском Валу сделали грандиозную выставку современного искусства, которая называлась «Ревизия материалов». В каком-то смысле она стала исторической в плане показа современного искусства в главном нашем национальном музее. И сейчас взаимодействие с музеями остается одним из наших важнейших направлений, потому что нам кажется, что необходимо показывать актуальных художников в музеях и продавать их работы музеям. Благодаря одной из музейных выставок мы и с Олей познакомились.
Сергей:
Михаил Рогинский, «Длинное собрание», 2001, Фото: александр мурашкин
1. анна афонина, без названия, 2020
2. эрик булатов, «рай», 1995
3. кирилл челушкин, by night, 2006
фото: александр мурашкин
Денис:
Тяжело двум искусствоведам ужиться дома и на работе?
Первые годы совместной жизни обычно бывают прекрасные. При этом 2010 год был сложным в жизни галереи, мы почти год оставались без своего пространства и только в 2011 году переехали на «Винзавод». Но у нас было много музейных выставок, так что мы не исчезли с территории искусства. И главное, что мы поженились, у нас родилась Маша, и мы все силы переключили на семью и ребенка. Я с удовольствием вовлеклась в работу галереи и несколько лет была ее директором. Мы много работали бок о бок, и замечательно, что у нас во многом совпадает видение. Но заниматься одним и тем же вдвоем стало тяготить, и со временем у меня появились собственные проекты.
Сейчас художников, кого взять работу, а с кем расстаться, вы вдвоем выбираете или кто-то один решает?
На сегодняшний день мы решаем даже не вдвоем, а, может быть, втроем, вчетвером. С директором галереи и старейшими сотрудниками. По принципиальным вопросам принимаем решение вдвоем, сидим, убеждаем друг друга. Я доверяю Сергею как искусствоведу, а себя скорее вижу как управленца, менеджера. Но в вопросах расставания с художниками Сергей более упертый и хочет идти до конца, а я иногда заранее интуитивно чувствую, что надо заканчивать. Однако даю шанс попробовать, пройти этот путь и прийти к этому решению самому. Я вообще в этом смысле не очень амбициозный человек. Для меня главное, чтобы мир был и любовь.
Ольга:
Денис:
Ольга:
олег ланг, «Париж-дакар», 1992,
фото: александр мурашкин
Сергей более упертый и хочет идти до конца, а я иногда заранее интуитивно чувствую, что надо заканчивать
Денис:
Как я понимаю, ваш семейный холдинг на сегодня состоит из галереи pop/off/art, Олиной галереи ArtZip, которая занимается графикой и печатной графикой, издательской программы, образовательного проекта и аукциона, который ты, Оля, сейчас сделала.
Да-да, так и называется «АукциON».
Почему «Он», а не «Она», кстати?
У галереи в названии off, а тут ON. Хотя мы недавно выяснили, что Ольга чуть ли не единственная женщина — основательница аукциона современного искусства в мире.
Я не хочу это педалировать, нет интереса к такой феминистской повестке. Хотя в марте будет женский аукцион, может быть, там как-то эту тему затронем.
Ольга:
Денис:
Сергей:
Ольга:
Денис:
В общей сложности сколько вы заработали за прошлый год? Ну, примерно.
Я тебе потом расскажу. Мы не можем раскрывать эти данные по нашим правилам.
А если мы берем, например, 2024 год, сравниваем с 2015-м, 2010-м и с 2004-м — когда было наиболее хорошо?
Сейчас, конечно. Я могу сказать, что по отношению к 2023 году у нас рост на 50% в обороте и на 30% в прибыли.
Ты мне в свое время рассказывал, что были какие-то золотые годы.
Золотые годы мы давно обошли.
Это 2008-й?
Даже 2007-й. Потому что во второй половине 2008-го все обрушилось очень резко. И хуже, чем в 2010-м, нам никогда не было. В конце 2009–2010 годов рынок упал плюс-минус до дна. Никакие вообще сделки не проводились. Никто не хотел ни покупать, ни продавать по таким ценам. И сейчас, если сравнивать с 2007 годом, то мы его давно обошли. Последние годы, начиная на самом деле с ковида, идет очень интенсивный рост.
Сергей:
Денис:
Сергей:
Денис:
Сергей:
Денис:
Сергей:
когда появился Данила Ткаченко, это было настолько свежо, что прям страшно
Денис:
Не секрет, что открытие галереи воспринимается обществом как некая бизнес-прихоть. Когда приходят дочки, жены, любовницы и берут деньги у богатого папы. Насколько, как вам кажется, это портит рынок? Дискредитирует вообще саму профессию?
Бывает так, что открывались на год, а спустя пять лет остаются галеристами, и слава богу. Но понятно, что и «одноразовых» галерей много, это нормально. Мне в этом случае жаль художников, потому что, когда ты берешь художника как галерист, ты за него отвечаешь, а если ты через год его бросишь, то художники, часто тонкие натуры, болезненно это переживают. Мы за своих художников боремся, как говорится, голову за них оторвем. Мы за них стоим стеной и будем доказывать их значимость, несмотря ни на какие обстоятельства. Мы в этом смысле упертые, особенно Сергей.
Я за открытую конкуренцию. Мы с Олей много усилий приложили к тому, чтобы воспитывать новое поколение галеристов. Я преподавал в бизнес-школе RМА, Оля до сих пор там преподает. Я знаю, что многие из тех, кто сейчас на рынке, — это наши ученики. И я вижу, что такого количества галерей, сколько сейчас, в России не было никогда. Сейчас прекрасный рынок, и пускай он только разрастается. И разумеется, это конкурентное поле для нас тоже представляет определенную сложность, потому что деньги распределяются между игроками, а количество денег ограничено, но это вызов, который заставляет нас работать еще лучше. И действительно, как и для других галерей, для нас важнее всего художники. И я считаю, что на нас, на медиа, а еще больше на музеях лежит ответственность не давать слабину и не показывать незначительных, однодневных художников. Думать о качестве искусства. И тогда будет не так важно, сколько плохих галерей с плохими художниками вышло на рынок, потому что они быстро закроются, покупатели же тоже не самые глупые люди.
Ольга:
Сергей:
на фоне: Василий Кононов-Гредин, Из серии «Антиформы», 2023, Коллекция Игоря Суханова
А можно как-то сравнивать среднее качество искусства? Нулевых годов, десятых, двадцатых?
Я считаю, что сравнивать можно что угодно. И качество искусства сам Бог велел сравнивать. Откуда наша экспертность? Мы сравниваем всех со всеми непрестанно, не только внутри России, но и по всему миру. Чтобы работать здесь, в России, важно знать не только европейских художников, с которыми мы постоянно сравниваемся, но и, скажем, мексиканских, индийских, турецких, китайских, которым наша сегодняшняя художественная ситуация типологически гораздо ближе на самом деле. Но чтобы сравнивать российское искусство разных периодов, я должен включить искусствоведа. И тут надо оговориться, что сейчас много хорошего искусства ушло в такие почти полуподпольные условия: квартирные выставки, artist-run spaces. А мы туда просто не успеваем добираться, чтобы оценивать, смотреть искусство. Поэтому я боюсь, что могу быть необъективен. Но мне кажется, что в десятых годах, особенно во второй половине, был какой-то серьезный взлет искусства. А сейчас скорее идет его не то чтобы кризис, а диссоциация. Очень много разрозненных, раздерганных явлений, нет какого-то тренда, который бы отвечал за сегодняшнее состояние искусства. Я лично почти не вижу искусства, которое было бы прямо сегодняшним. Чтобы я пришел на выставку и сказал: вот то, что описывает 2025 год. Все явления, которые мы видим сегодня, они, как свет дальней звезды, пришли к нам с каким-то запозданием. При этом, например, в Азии я вижу очень много свежего искусства. Я даже не могу его описать с точки зрения трендов и каких-то искусствоведческих понятий, но визуал прям сегодняшний. А у нас немного вчерашний. Для нас, как для большой галереи, в этом вообще нет ничего страшного, потому что мы занимаемся уже тем искусством, которое выросло, стало взрослым. Мы не занимаемся молодежью. Но все-таки хотелось бы видеть молодежь, которая выражает сегодняшний день. Например, когда появился Данила Ткаченко, это было настолько свежо, что прям страшно.
Мне кажется, если говорить о чем-то совсем новом, то из наших художников это Василий Кононов-Гредин. И в то же время есть Ольга и Олег Татаринцевы, которые как будто с возрастом становятся все более драйвовыми и актуальными.
Денис:
Сергей:
Ольга:
1. Василий Кононов-Гредин, Из серии «Антиформы», 2023
2. Ольга и Олег Татаринцевы. Инсталляция «Думаю прочь», 2021
ОЛЬГА ТАТАРИНЦЕВА, из серии «ограничение звука», 2014
Ольга Чернышева, Nonresident family at work in the city, 2014, Частная коллекция, Фото: Александр Мурашкин
Ольга Чернышева, Nonresident family at work in the city, 2014, Коллекция Vesper, Фото: Александр Мурашкин
Сергей:
Но если вернуться к теме рынка, то я из тех, кто считает, что стакан наполовину полон. Мне кажется, что рынок сейчас сформировал достаточную емкость и пускай минимальную базу ликвидности, при которой человек, купив ту или иную работу известного в арт-среде художника (а это сотни имен), может быть уверен, что он ее продаст. Не в десять раз дороже, но все-таки. Я возьму два маркера, которые, в общем-то, определяют ликвидность арт-рынка. Первый — включены ли ваши художники в программу десятка крупнейших галерей мира. Второй критерий — это есть ли у вас художники, скажем так, не классики, а среднего поколения, что называется, mid-career artists, чьи работы оцениваются в суммы с шестью нулями. То есть от миллиона долларов и выше за среднюю вещь. И могу сказать, что мы здесь уступаем, скажем, индийцам, Но опережаем турок. И это неплохо, потому что с экономической точки зрения мы где-то и находимся посередине. А в доковидные времена ситуация была даже лучше. Достаточно вспомнить, что Пепперштейн, например, работал с лондонской Pace Gallery. И они же одно время заигрывали с группой AES+F и Ольгой Чернышевой. Я уж не говорю про Кабакова, мы не говорим про абсолютных классиков — к тому же Кабаковы все время считали себя американскими художниками. То есть первый критерий как бы выполнен. По второму мы сильно не дотягиваем. Есть нашим художникам с этой точки зрения куда расти? Без всякого сомнения. Сейчас наши художники стоят десятки и сотни тысяч евро за среднюю работу, а будут стоить миллионы. И значит, называя вещи своими именами, нужно больше денег рынку в целом для того, чтобы это реализовалось. Та же история с крупнейшими ярмарками. Нас и до 2022 года не брали на Art Basel или Frieze. Почему? С одной стороны, «международная ситуация», а с другой — со временем индийцев стали брать, а турок нет — почему? Опять же это все очень дорогие ярмарки. Чтобы туда зайти, нужно больше денег. Причем не в одной галерее, а на рынке в целом.
Наверное, рынок как таковой может расти. Если мы резюмируем, что у нас художники сами качественные, то что нужно? Здесь, на мой взгляд, должны три фактора сложиться. Первое — должно смениться поколение тех, кто вообще не понимал, что такое искусство, на их детей, которые понимают, что такое искусство, и даже на их внуков, чтобы была какая-то преемственность в слове «коллекционирование». Второе — на этот рынок должны прийти еще и другие, помимо российских, деньги. И третье, на мой взгляд, — должна развиваться внутренняя экономика, чтобы денег было внутри больше. Первый фактор, когда мы говорим про смену поколений, он складывается сам собой. А два других — они от нас не зависят. А если художники уже хорошие, значит, можно сказать, что от галереи вообще в принципе ничего не зависит?
Почему? Второй фактор зависит, и мы продолжаем проводить работу в международных направлениях, несмотря ни на какие обстоятельства. Я знаю, что некоторые российские мои коллеги говорили: мы махнули рукой на зарубежные рынки, занимаемся теперь только Россией и российскими клиентами. Здесь есть кого напитывать. Мы не отрицаем этого, но по-прежнему считаем необходимым, несмотря ни на что, работать в международном поле. Начиная с прошлого года снова ездим на международные ярмарки — были в Абу-Даби, собираемся на новую ярмарку на Кипре. Сделали большой проект в Дубае, ты его видел. Конечно, доковидный рынок был гораздо более диверсифицирован. Мы продавали порядка 20–25% работ ежегодно в западные коллекции. А сейчас это единичные вещи. Но за это время вырос национальный рынок, причем довольно здорово. И аналогичные процессы идут и в других странах. Не мы одни в такой ситуации конфликтной. Достаточно взять израильские галереи. Там все непросто. Хотя в Европу их, конечно, берут. Но и их национальный рынок растет тоже. То есть нам не нужно думать,
что это только наша задача и наша проблема. Здесь ведь еще и математический расчет имеет место. Мы читаем в отчетах, что российский рынок искусства в мире занимает меньше 1% вместе со всем антиквариатом, вместе с лондонскими продажами и так далее. Значит, 99% денег находится за пределами страны. И нужно к ним получать каким-то образом доступ. Это первое. Второе: твой художник — либо он везде художник, либо он нигде не художник. Значит, исходя из этой логики, нужно наших галерейных художников пытаться утверждать по всему миру. И помимо денег очень важно восприятие, фидбэк совершенно разных людей, которые ничего не знают про русскую культуру, может, и Чайковского никогда не слышали. Это довольно полезный, я бы сказал, необходимый опыт.
Денис:
Сергей:
николай касаткин, «майские лужи», 2002
Денис:
Понятно, что цель ничто, а путь всё. Но все-таки где вы видите ту точку, после которой можно оглянуться, а то и остановиться? Чем вы хотите закончить? Какие еще сферы не охвачены?
Мы раньше думали про такие вещи, как ресторан, арт-отель, но потом стало понятно, что это вообще не наша тема. Я, например, себя считаю слабым с точки зрения менеджмента. И поэтому, собственно, галереей управляет другой человек, это очень важно подчеркнуть — Серафима Кострова. Я занимаю позицию генерального директора, но это все-таки немного другое. Я скорее отвечаю за стратегию.
Сергей:
Ольга:
В 2011 году у нас было два сотрудника, сейчас это несколько команд, но все охватить невозможно. Как будто того, что мы уже охватили, достаточно. Нас спрашивают про ярмарку, музей. Нет, пока туда не смотрим.
Наши с Олей различия скорее в подходах. Она занимается экстенсивными типами бизнеса, расширяет территорию. А мне интересно интенсивное развитие. Я для себя понял, что так и помру галеристом. И что я буду вот сколько смогу продвигать именно тех художников, которые связаны с галереей. Не буду говорить российских художников, потому что это не только российские художники. Но те художники, которым мы верны. И они нам, в свою очередь, тоже. Мне это интересно, потому что это необыкновенно сложная задача. А я люблю сложные, в общем-то, нерешаемые задачи. То есть все задачи, которые решаются в обычном режиме, их можно структурировать и поручить другим людям. Ну, изредка досматривать за их исполнением. А решать надо задачи, которые являются челленджем не только для тебя лично, но, скажем так, для страны, для культуры, для общества. Вот в этом году, я думаю, после 20 лет работы какие-то из этих нерешаемых задач начнут решаться. Какие — не скажу, пока не решим.
Сергей:
То есть выставку можно было назвать «Буря и натиск». Скажи, пожалуйста, а видишь ли ты Машу своей наследницей? Или у Маши свой путь, и ты не будешь сильно пушить ее в сторону галереи, мол, работай, упаковывай картины, начинай с азов?
Мы бы хотели, чтобы она продолжила наше дело, по следующей причине — галерея обычно живет одно поколение. Если только она не переходит по наследству или если она не становится настолько большим холдингом, что бизнес можно диверсифицировать и передать в управление. Второй ситуации в мире практически не случается, вот только сейчас на подходе кейсы с галереями, у которых оборот десятки миллионов. Но чтобы не кивать на международные холдинги, расскажу про прецедент с симпатичной нам парижской галереей Susanne Tarasieve, которой владела очаровательная дама с украинскими корнями, поэтому она работала, например, с Борисом Михайловым, а из русских с Recyсle. Наследников у нее не было, и когда она умерла, я думал, что галерея закроется, а недавно, попав туда, выяснил, что основательница передала свое дело нескольким ключевым сотрудникам, которые стали партнерами галереи и продолжают ее дело. Так вот, нас бы устроили разные варианты продолжения существования галереи после того, как мы отойдем от дел. Но вариант, чтобы дочка ее унаследовала, был бы идеальным. Поэтому не будем скрывать, мы ее учим и готовим
для этого. Причем мне кажется, что у нее гораздо более стратегическое мышление, чем у меня, например, она способна ставить цели и задачи и искать пути решения к ним так, как я не способен. Она гораздо более образованный ребенок, чем был я, несмотря на то, что у меня, я считаю, достаточно хорошее образование. И сейчас уже понятно, что ей не настолько нужен искусствоведческий профиль, сколько бизнес. И, собственно, Маше 14, она готовится поступать на управление бизнесом. А далее — уже дополнительное образование искусствоведческое.
Она с детства учит языки. Одним из самых правильных наших решений, принятых в жизни, было решение о том, чтобы она учила первый язык французский, а второй английский. Без языков в нашей профессии делать просто нечего. Я считаю, что те галеристы из России, которые имеют какие-то преимущества по отношению к нам, они имеют их в том числе за счет того, что хорошо владеют вторым языком, и этот второй язык, как ни странно, французский. Катю Ираги и Марину Гисич я бы тут назвал в первую очередь.
Денис:
Сергей:
1. андрей гросицкий, «радуга», 2005
2. андрис эглитис, из серии «корни и пластик», 2016,
фото: александр мурашкин
Ольга:
Когда Маше было лет пять, мы приехали в Салоники, где хранится коллекция Георгия Костаки, и нас принимала директор музея, показывала свой кабинет, хранение. Так потом еще несколько лет Маша на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечала: директором музея. Понятно, что сейчас это более осознанная история, но ее, как и всех детей, пока увлекают разные вещи. То был баскетбол на уровне команды олимпийского резерва, теперь плавание и театр. И мы в этом смысле открыты: хочешь — занимайся.
А насколько, кстати, то, что вы еще и коллекционеры, мешает тому, что вы галеристы?
Совсем не мешает. Я считаю категорически неправильным галеристам позиционировать своих художников за счет своей коллекции, как делают некоторые. Поэтому мы коллекцию держим сугубо приватно. Стараемся ее вообще не светить, но, конечно, даем работы на выставки, если просят. А когда заходит речь о коллекции, рассказываем о художниках, не принадлежащих к составу нашей галереи, чтобы не возникало конфликта интересов. И показывать на юбилейной выставке работы из своей коллекции мне кажется моветоном, поэтому мы показываем работы из разных собраний, с которыми работаем.
Денис:
Сергей:
на фоне: Вика Бегальская и Александр Вилкин, «Зеркало», 2022, Собрание Музея AZ
Денис:
Вот вы сделали выставку, вам нравится работа на ней, вы ее хотите себе в коллекцию, а я прихожу и говорю: «Сколько это стоит? Беру». Вы скажете:
«Не, она забронирована?» Или как ответите?
Мы, как правило, уступаем. Более того, мы даем возможность приобретать работы с выставки в первую очередь коллекционерам, и потом только влезаем сами. То есть мы честно наступаем на горло собственной песне. Опять же я слышал от некоторых галеристов, что лучшие работы они утаивают в недрах галереи, предлагая сначала второстепенные.
Мы так никогда не делаем. Всегда есть возможность выбрать лучшее из лучших.
При этом необязательно, что останутся слабые работы. Бывает так, что все работы достаточно равные. Но да, старый добрый принцип: кто первый встал, того и тапки, — в коллекционировании тоже работает.
Сергей:
Ольга:
Сергей:
