03 декабря 2025
Образ жизни • общество
Как хорошо
мы плохо жили
ФОТО:
GETTY IMAGES, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ
Нельзя не отметить, что на сегодняшний день — день сегодняшний не пользуется популярностью, а вот день вчерашний — очень даже. Мы попросили представителей двух поколений рассказать нам о недуге повальной ностальгии, поголовно поразившем современное общество. Ждите в ближайших выпусках Time Issue колонку создательницы канала «еврейка у микрофона» Виктории Рипы, а пока искусствовед Сергей Ходнев фиксирует разом и трансформацию самого понятия ностальгии, и его возвращение к корням.
Netflix выпускает пятый сезон «Очень странных дел» — многосерийного признания в любви к 1980-м, к «канону» Стивена Кинга, к языку массового жанрового кино времен первых триумфов Спилберга, к вырвиглазным модам, к эстетике тогдашнего телевидения, дизайна, поп-сцены. Ожидания огромны, цифры просмотров зашкаливают, культовый статус налицо. Российская сериально-кинематографическая индустрия заворожена перестроечными и постперестроечными годами. То бичует и изживает их как травму, то реконструирует их с нежной тщательностью, то осмысляет с претензиями на глубину (а чаще пытается делать и то, и другое, и третье сразу). Молодежь не только охотно слушает музыку все тех же времен, но и примеривается к доинтернетным (а это ведь звучит уже как «допотопным») технологиям. У этих и других явлений, наверно, есть в каждом конкретном случае свои разные «потому что». Но в сводном виде общая картина красноречива:
именно сейчас, говорят нам, массовая культура насквозь проникнута ностальгией в небывалой степени — старожилы такого не припомнят.
Енс Юль, «Мост и водопад в Дорнахе, Швейцария», 1791
В таком случае налицо еще и перелом в понимании того, что такое ностальгия и как социум ее воспринимает. Перелом очередной — их ведь было довольно много. Сначала, если помните, ностальгия вообще слыла не трогательно-элегичным настроением, а болезнью, душевным расстройством, подвидом клинической меланхолии. Тогда, в XVII-XVIII веках, ностальгия – это не про прошлое, это прежде всего про болезненные переживания человека, тоскующего вдали от родных краев. Без музыки, правда, и тут не обходилось. Самый очаровательный и самый колоритный казус ностальгии в тогдашнем понимании, о котором на все лады рассказывали вплоть до наполеоновских времен, — «швейцарская болезнь». Швейцарские гвардейцы когда-то ведь были на службе не у одного только папы римского, а у многих правителей; скучать по родным горам и долинам им, понятно, никто не мог запретить, да это и не мешало службе. До тех пор, пока какой-нибудь злополучный гвардеец не слышал на чужбине ненароком исконный швейцарский напев — так называемую «коровью песню». Это был, как считалось, всем триггерам триггер: заслышав родные мелодии, швейцарцы впадали в помешательство, могли и дезертировать, и руки на себя наложить. А потому во Франции, например, слушать «коровью песню» им было запрещено под страхом смертной казни. Такая ностальгия, словом, — дело серьезное, с возможными роковыми последствиями, но все-таки это, во-первых, не поветрие, а индивидуальное расстройство. А во-вторых — расстройство обратимое: в конце концов, вернуться из далекой географической точки B в родную точку А физически возможно. В отличие от перемещения из настоящего в прошлое.
Швейцарские гвардейцы
Зас-Фе, пейзаж, Вале, Альпы, Швейцария,
1890—1900
→
Бывала ли ностальгия состоянием не личным, а массовым, общественно-культурным? Конечно, еще как.
По большому счету весь XIX век — время тотального, непрерывного всматривания в прошое, зачарованности им
Можно назвать это ностальгией, можно пассеизмом, можно историзмом, а можно «ретротопией» — утопией, обращенной вспять, в былое: такой термин предложил в одноименной своей книге (2017) социолог Зигмунт Бауман. В прошлом чего только не ищут: утраченное чувство подлинной красоты, истоки национального духа, основания для политического консерватизма и основания для радикального свободолюбия, яркие характеры и яркие сюжеты, великие идиллии и великие потрясения.
Один великий парадокс — в том, что это именно эпоха бурного научно-технического прогресса так упоенно ностальгировала по седой средневековой старине, причем преломлялось это упоение в самых разных социальных стратах и в самых разных художественных течениях: от романтиков до декадентов, от прерафаэлитов до передвижников. Второй — в том, что эта ностальгия была на поверку немыслимо, оглушительно продуктивна. Исторические романы, исторические драмы, исторические оперы, всевозможная неоготика и прочие историзирующие «нео»-стили, да и фундаментальная историческая наука с ее методами: в сущности, всем этим мы повальной многодесятилетней «ретротопии» и обязаны.
Зигмунт Бауман, «Ретротопия»
Альфонс Муха, «Танец» (из серии «Искусства»), 1898
Коломан Мозер, «Календарь», 1897
И, по большому счету, в прошлом веке с ней трудно что-либо сопоставить на равных. По местам-то ностальгия в ХХ веке проявлялась, но то с оттенком безнадежного хрупкого эстетства (ар-нуво и наш Серебряный век), то с видом хитроумной ученой игры (бум старинной музыки и аутентичного исполнительства), то с отвязной иронией (постмодернистские искусство, архитектура, кинематограф). А то и вовсе как нечто поверхностное и грубо прикладное — очередные вечера танцев «для тех, кому за...».
О ностальгии нынешней можно, во-первых, сказать, что она крепко помолодела. Само по себе это, может, еще не ахти какая революция; мечтательно задуматься о быстротечности времени и о прежних днях — нормальная для взрослеющего сознания поза, как мы помним, у Пушкина Ленский «пел поблеклый жизни цвет без малого в осьмнадцать лет».
Революция скорее в том, что «молодеет» то прошлое, по которому, собственно, ностальгируют.
Тициан Вечеллио, «Аллегория благоразумия»
→
Карл Фридрих Шинкель, «Средневековый город на реке», 1815
В 2010-е, на волне бешеного успеха «Игры престолов» и превращения «Страдающего средневековья» в могучий сетевой феномен, некоторые заговорили было: вот, вот он, нерв времени — очередная мода на Средние века. Только теперь уже не на века соборов и менестрелей, а века кровищи, безжалостности, уродств и «телесного низа». Но все это как-то схлынуло и сменилось увлечением еще более глобальным и куда более неожиданным. Теперь приоритетный объект ностальгии, как уже было сказано, — восьмидесятые, девяностые, самое начало нулевых (великий и ужасный Y2K). При этом захватывает она не столько тех, кто эти времена в сознательном возрасте застал и теперь вот с нежностью вспоминает ушедшую молодость (как это было со всякими «дискотеками 80-х»), сколько тех, кого тогда и на свете не было — или тех, кто тогда еще пешком под стол ходил. Главные потребители и двигатели тренда на ретро — зумеры.
Тренд этот бойко наступает решительно по всем фронтам. Танцевальные чарты наводнены сэмплами и мотивчиками из вроде бы давным-давно похороненных поп-шлягеров 1990-х и 2000-х. «Руки вверх» и «Иванушки International» стали героями прокатного кино; тут можно заподозрить взрослых дядь от киноиндустрии в том, что это делается для таких же врослых дядь и теть, как они сами, но все совсем не так просто. Завирусились же без всякой взрослой подсказки и Кейт Буш (привет из восьмидесятых), и Gala (привет из девяностых), и много чего еще совершенно подчас непредсказуемого. TikTok-успехи «Дискотеки Авария», окей, еще можно было прогнозировать, но Надежда Кадышева — как это, откуда это?..
Кейт Буш, Running Up That Hill, 1985
Gala, Freed from desire, 1996
Balenciaga by Demna осень-зима 2024/2025
Balenciaga by Demna осень-зима 2026/2026
А ведь есть еще «Ласковый май», творениям которого подарило бурную «вторую молодость» успешное всех всякой меры «Слово пацана» — как и всей суровой улично-гопнической романтике. Придавать последней ностальгическое звучание — отнюдь не только отечественное ноу-хау: иначе, вероятно, не было бы «пацанских» коллекций Демны Гвасалии. Но для желающих есть, конечно, вещи поуютнее, сущая милота — вал ностальгических феноменов дизайна никого не оставит обиженным. Пестрые фартуки Miu Miu нет-нет, да и напомнят тетю Маню из школьной столовой. А винтажные елочные игрушки, которые собирает и продает теперь JW Anderson, — они и вовсе как будто бы те же самые, из советского/постсоветского детства.
Возвращение винила — это позапрошлогодний снег, это уже и не интересно совсем. Теперь другие возвращения: в самый что ни на есть молодежный обиход вернулись CD и даже, вот диво, компакт-кассеты, о которых многие уже и забыли, как про страшный сон. В старых технологиях мерещится какая-то счастливая притягательность, какая-то утраченная подлинность. Как ни удивительно, но, когда нужно поразить зрителя особенно наглядным зрелищем технологической продвинутости, сегодняшние производители сплошь и рядом показывают ему двигающихся человекообразных роботов — именно таких, о каких в 1980-е грезил журнал «Техника — молодежи».
«Слово пацана. Кровь на асфальте», 2023
JW Anderson, винтажные елочные игрушки
Налицо одержимость не каким-то безнадежно далеким и расплывчатым «золотым веком», а временем очень конкретным и, главное, очень недавним.
И притом время это местами оптимистическое и бесшабашное, да, но все же не идиллическое. Раньше, если уж речь о массовой ретротопии, тосковали в основном по временам, которые были, так сказать, на безопасном расстоянии — и поэтому в них было в том числе легче вчитывать все самое заветное.
Но, возможно, в этом как раз и таится притягательность ностальгии теперешнего образца. Она, в сущности, очень близка к первоначальному понимаю ностальгии как таковой — к той самой тоске по дому и родной среде. Даже если какой-нибудь там 1989-й или 1996-й не вызывают у самих ностальгирующих личных воспоминаний, они так или иначе увязываются с непосредственной семейной историей, с воспоминаниями родных, с глянцевитыми «пленочными» фото, с домашними видео, где папа и мама еще такие молодые.
И при этом ведь никуда не денешься: как раз за последние тридцать лет мир страшно изменился, изменился так радикально, как это на памяти одного поколения, наверно, не случалось еще никогда. Технологии, потребление информации, способы общения, социальность — все другое. Так что 1990-й на взгляд из 2025-го — не просто милое ретро, не просто папино время, а по-настоящему «другой век». И, в конце концов, это тоже прошлое — пусть и не Средние века. А прошлое — такая вещь, которую человечество давным-давно научилось мифологизировать, поэтизировать, украшать: эти механизмы включаются легко, играючи. И, что самое главное, из прошлого, хоть недавнего, хоть седого, всегда можно сделать уютное безопасное убежище и лекарство от травмирующей современности.
«Техника молодежи» №8, 1987
