Россия — страна недорассказанных историй

ФОТО:
Михаил Гребенщиков,
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

С 4 по 6 июля в городе Выкса пройдет 15-й фестиваль искусств, ставший одним из самых заметных региональных проектов, объединяющих театр, музыку, стрит-арт и прочие занимательные художественные активности. За все это хозяйство концептуально отвечает журналист и медиаменеджер Юрий Сапрыкин, в 2000-е возглавлявший журнал Афиша. Олег Зинцов, работавший на запуске этого медиапроекта, конечно, не мог ограничиться в разговоре темой региональных фестивалей — и речь зашла об истории российских медиа, хипстерах и духе времени, который модные журналы начала нового века пытались уловить и даже формировать.

— У тебя в Выксе странная должность — главный редактор фестиваля.
Что это значит?

— Мы, конечно же, придумали название, которое всех максимально запутывает. Бывают такие редакционные должности, про которые никогда не понимаешь, что это значит. Директор по спецпроектам, например. Хотя в этом случае название «главный редактор» довольно точно отражает смысл. Ты берешь программу и окружаешь ее какими-то словами. Или, наоборот, придумываешь слова, а из них становится понятно, чего не хватает в программе. Как-то так. 

— В прошлом году такими словами были «Вы откуда и куда», и это было хорошей альтернативой поднадоевшему к тому времени вопросу «Ты где?». А что на этот раз?

— Если попытаться внятно описать идею фестиваля в этом году, то, как бы банально это ни звучало, это фестиваль про город и про людей, которые в нем живут. Каждый фестиваль в каком-то смысле про город, но в этот раз мы придумали, что надо его с городом максимально увязать, чтобы все, что происходило, каким-то незаметным, иногда спонтанным образом встраивалось в городской ландшафт. Все должно происходить не в ДК, не в музее, не в специально отведенных для этого местах, а наоборот: выставки в квартирах, театр на рынке, хор в местном храме, вечеринка в парке под арт-объектом Тимофея Ради. И еще будут так называемые «Мерцающие концерты»: большие музыканты, хедлайнеры, будут выступать в разных городских местах, о которых будет объявлено за два часа до события. Такой немножко квест. Вообще, в идеале надо просто ходить по городу и смотреть, где и что происходит. Вот в этом доме выставка, тут за углом играет «Бонд с кнопкой», а там идет детское театрализованное шествие с большим зеркальным шаром.

Выксадром, 2024 

→

Скульптура «На птичьей волне» (Resistor Group)
на набережной Верхневыксунского пруда,
«Выкса-фестиваль», 2023

— Но это ведь не первый выход фестиваля в город — там уже есть проекты «По домам», «По углам».

— Наверное, мы делаем то же самое, просто немножко смещаем акценты. «По домам» и «По углам» — это, что называется, походный театр: тебя водят по городу и что-то показывают. А здесь у тебя и музыка, и искусство, и театр, все рассредотачивается по каким-то специально не предназначенным для этого местам. От всего этого в идеале должно возникать ощущение какого-то карнавального переодевания, только переодеваются не люди, а сам город. Ты шел на рынок за огурцами, а там бац, происходит что-то из ряда вон выходящее. Тут как раз очень важен элемент спонтанности, чтобы на все это натыкались люди, которые специально, может, и не собирались на фестиваль и вообще ничего о нем не знали. Просто они здесь живут.

А почему «Город удивительных людей»? Я вижу своими глазами, что за 15 лет фестиваля вокруг него выросла своя среда. Люди, для которых фестиваль стал чем-то важным и определяющим. Их интересы, желания и амбиции — не такие, как в среднем в обычном райцентре. В этом году к нам приезжает замечательный молодой документалист Иван Власов, и он собирается снимать кино не про сам фестиваль, а вот про этих людей. Он показывал героев, которых отобрал. И такое ощущение, что это какая-то команда сценаристов специально их придумывала. А между тем это вполне обычные люди со своими удивительными историями. А во-вторых, по-моему, в словах «удивительный город» заложен этот момент переодевания обыденности, который, я надеюсь, в этом году особенно сыграет.

— То есть тебе кажется, что город действительно изменился благодаря фестивалю?

— Мне кажется, что изменились люди. Из того, что я слышал от людей, которые давно делают фестиваль — это сотрудники фонда «ОМК-Участие», Ирина Седых, которая все это запустила, Артем Калашьян, который много лет фестиваль продюсирует, — очевидно, во-первых, что все довольно сильно изменилось на уровне, так сказать, малых архитектурных форм, а во-вторых, действительно вокруг фестиваля появилось сообщество. И поэтому фестиваль — это не просто три дня, приехали — уехали, многие программы продолжаются в течение года. Есть центр современной культуры, есть площадка с лекторием и хорошим книжным, есть театральные лаборатории и выставки, которые инициированы фестивалем. Это возможность сделать жизнь чуть более интересной для людей, которые хотят, чтобы она была чуть более интересной. У меня у самого есть опыт жителя райцентра. И я немножко пытаюсь глядеть на все происходящее не как житель столицы, а глазами 17-летнего себя самого из похожего промышленного города в Тульской области. Тогда, в конце 80-х, несколько людей, живших в моем городе, съездили на рок-фестиваль в Подольск, им снесло голову, и они решили, что надо у себя в городе все тоже изменить. Их усилий хватило на то, чтобы образовался такой маленький культурный взрыв — появились люди, которые рисуют, по-другому одеваются, играют какую-то странную музыку и так далее. Завелось небольшое комьюнити, благодаря которому, собственно, возник и я, и масса моих друзей, которые до сих пор в разных точках мира поддерживают друг с другом связь.

«Выкса-фестиваль», 2024

— Ты, наверное, можешь сказать, как Гаев в «Вишневом саде»: «Я человек 80-х годов».

— Да, безусловно. Я человек даже не столько перестройки, сколько культурного взрыва, связанного с перестройкой. Этот ветер долетел, в частности, до Тульской области, и всех, кто попал под это излучение, сильно изменил. И я думаю, что подобные процессы в конце 80-х происходили очень много где. Если посмотреть на людей, которые сейчас какие-то большие фигуры в культуре, Андрей Могучий, Кирилл Серебренников, Борис Юхананов — это все люди, которые очень молодыми попали под вот этот взрыв неофициального или полуофициального искусства. Про себя я могу сказать, что я точно не человек профессии или точки в пространстве. Я человек вот этого конкретного момента во времени. Это была решающая вещь.

— Буквально Wind of Change. 

— Да. Так вот, мне кажется, что даже при том, что ветер сегодня дует в целом в другую сторону, но на каких-то локальных участках произвести подобный эффект вполне возможно. Вопрос в том, какие условия должны совпасть, чтобы это из абстрактной возможности стало реальностью. И вот тут уже довольно сложно все склеить.

«...в идеале должно возникать ощущение какого-то карнавального переодевания, только переодеваются не люди,
а сам город»

— Какие нужны точки роста? Вот в Выксе такой точкой стал местный металлургический комбинат.

— Руководство которого в какой-то момент поняло, что молодежь из города уезжает. А если не уезжает, то постепенно приводит себя в не очень трудоспособное состояние. Нужно сделать так, чтобы уезжать не так хотелось. Чтобы, если ты не уехал, тебе было чем заняться. Собственно, фестиваль начинался с уличного спорта, стритбола, граффити — такие типичные молодежные дела конца 2000-х. И потом постепенно пошло-поехало. На самом деле главное условие — этот газон нужно очень долго поливать. И у этого поливания должны быть свои интересанты, которые понимают, зачем они это делают. Если это делается, чтобы пустить пыль в глаза, или потратить бюджет, или заработать репутацию в глазах начальства, это очень быстро заканчивается. А долгую мотивацию придумать могут не все и не всегда.

— Пятнадцать лет назад казалось логичным начинать поливать. А сейчас? В прошлом году по итогам летних фестивалей мы делали материал о том, как театр и искусство мигрируют в регионы, как будто там осталось больше воздуха, чем в столицах.

— Слушай, у меня нет ощущения, что воздуха прямо не осталось. И в Москве много чего происходит, просто не на самых больших сценах, и в светскую хронику это не попадает. Петербург, даже на институциональном уровне — если у тебя в городе одновременно есть БДТ и Александринка в их нынешнем состоянии, а еще «Подписные издания», другие независимые книжные, музей «Полторы комнаты», а теперь еще делается частный музей ОБЭРИУ, это уже очень немало. Просто фестиваль, подобный нынешнему выксунскому, в столицах, может, и не нужен. А в регионах — где-то местным властям, но чаще бизнесу — все еще хочется что-то вырастить и оживить. В регионах у этого больше отдачи. Грубо говоря, если ты открываешь центр современного искусства в городе Москва и в городе Апатиты, у этого разный вес.

Фреска Эрика Булатова на Выксунском металлургическом заводе, «Выкса-фестиваль», 2020

— А есть какие-то региональные проекты, которые тебе очень нравятся, из которых ты что-то хотел бы позаимствовать?

— Можно ли назвать Дягилевский фестиваль региональным проектом?

— Дягилевский уже как будто нет — другой масштаб.

— Он по масштабу в какой-то момент был, а может, и остается совершенно европейского уровня фестивалем. При том, что появился он в Перми тогда, когда «пермская культурная революция», организованная десантом из Москвы, вроде бы закончилась. Но Дягилевский оказался самым, может быть, существенным и заметным, что там за это время родилось. Что еще? Центр «Мира» в Суздале, музей ZAMAN в Уфе, фестиваль «Толстой» в Ясной Поляне, Музей имени Арсеньева во Владивостоке со своими удивительными экскурсиями по городу. Самые крутые вещи обычно происходят из желания проявить, вырастить, показать какие-то местные традиции и особенности. Это давняя моя мантра, и прошедшие три года в этом смысле ничего не изменили. Россия — страна недорассказанных историй. У нас есть такой общеизвестный мейнстрим, герои страны, исторические личности, мы на них обращаем внимание. А то, что находится у нас буквально под ногами, мы часто не знаем и не замечаем. Чем хороши, например, «Полторы комнаты»? Это уж точно не региональный проект, он суперстоличный, но вся аура и атмосфера петербургского мифа, который там выстраивается вокруг фигуры Бродского, — это тоже про локальную идентичность. Обживание места, вспоминание, достраивание культурного мифа вокруг него.

— Не могу не поговорить с тобой про медиа. Почти всю профессиональную жизнь ты так или иначе связан с ресурсами, которые рассказывают о развлечениях и шире о стиле жизни, даже формируют его.

— Скажем так, не всю жизнь, а довольно большую часть этой жизни.

— Ну, тем не менее.

— Где-то с 2014 года я точно ничем подобным не занимаюсь, именно в медийном смысле.

— Но я-то как раз о времени до — и в рифму к вопросам о Выксе с ее удивительными людьми, которых формирует фестиваль. При тебе в «Афише» был слоган «Как скажем, так и будет». В какой момент он работал, а в какой перестал?

— Мне кажется, что «Афиша» в 2000-е именно что выстраивала новый московский миф. Было много слов, сказанных постфактум, о том, как мы придумывали город, в котором нам хотелось бы жить. Это все неправда. Мы думали только о том, чтобы сдать очередной номер в типографию не сильно позже дедлайна, иначе налетим на штраф. А придумывание и выстраивание этого города происходило во многом бессознательно, из какой-то общей результирующей наших тогдашних впечатлений. Но это действительно был вопрос, вокруг которого постоянно журнал ходил кругами: чего не хватает в Москве, чтобы город был лучше. Но сейчас и Москва, как мы ее тогда интуитивно представляли, вполне достроилась. И таким запасом медийного влияния и доверия, как у «Афиши» с пресловутым слоганом «Как скажем, так и будет», я даже не знаю, кто среди ресурсов, в которых работают с текстом, может сейчас обладать.

— Просто потом появились соцсети.

— И медиасфера расслоилась на множество частных голосов. Я вижу какие-то медиа, которые, как «Афиша» нулевых, становятся объединяющими, но только для определенного социального слоя. Это медиа, которые сгруппированы скорее вокруг фанатских предпочтений. Как, например, Sports.ru. Или The Flow — сайт про хип-хоп и всякую молодежную культуру. Но даже они сейчас выглядят мастодонтами на фоне слоеного пирога, который ты сам себе создаешь подпиской на телеграм-каналы. Сейчас каждый собирает свою «Афишу» сам. 

— Если бы ты сейчас делал медиа, то какое?

— Я бы не хотел ничего такого делать.

— Ладно, переформулирую. Издание, которое ты сам бы хотел читать.

— Сейчас мы в «Кинопоиске» делаем документальный аудиосериал «История российского фэнтези». Это история в семи сериях, которую можно послушать, а можно прочитать. Какие-то кусочки можно еще посмотреть в инстаграме или тиктоке. Вот, пожалуй, это то, что для меня сейчас максимально интересно: документальные сериалы про какой-то кусок жизни или истории. Через который можно показать более широкую картину. Чем-то подобным занимается мой друг и коллега Шура Горбачев* — в своей давней уже книге «Не надо стесняться» или в новой про Летова, «Он увидел солнце». «Афиша» в какой-то момент, уже после меня, начала делать большие тематические номера, которые одним щелчком пальцев можно было превратить в книжку. Например, «История российских медиа». Вот мне интересны такие штуки, только думать про это как про набор текстов уже не очень интересно. Интересно делать из этого сразу все. Аудио, видео, книжку, какое-то онлайн-присутствие, рилсы в инстаграме и все на свете.

— А еще в «Афише» ты писал колонки о духе времени. Возможно ли писать о российском духе времени сейчас? Можно ли его уловить, находясь вне, и возможно ли о нем говорить, находясь внутри?

— Тут тоже, как и в медиа, все раздробилось на много частных точек зрения. Конечно, у каждого из нас есть свой наделенный особым доверием колумнист о духе времени. Это какой-то спикер, которого мы читаем и которому мы верим. Только он, наверное, сидит в ютьюбе или телеграме, и у каждого он свой. Много взглядов из разных углов.

«У меня есть теория,
что в каждый отдельный момент времени вопрос, комуна Руси жить хорошо, имеет четкий ответ»

— А 15 лет назад тебе казалось, что можно какой-то единый дух времени описать?

— Наверное, я тогда чувствовал, что за мной стоит некоторая общность, а потом перестал.

— Те самые хипстеры? 

— Нет, вообще колонка о духе времени появилась гораздо раньше, чем слово «хипстер». Не говоря об «Афише» как таковой.

— Как так получилось, что ты стал каким-то главным специалистом по хипстерам?

— Так устроена здесь медийная поляна. Ты произносишь какое-то слово, которое громко звучит. Дальше тебя начинают использовать исключительно как главного спикера и эксперта по этому слову. Сейчас я ужасно опасаюсь, что окажусь главным специалистом по фэнтези, что точно неправда. Мне до сих пор звонят и просят дать интервью о хипстерах. Они еще существуют? 

— До того как стать медиаменеджером, ты был музыкальным критиком. Сейчас следишь за тем, что происходит с поп-музыкой, или с возрастом это проходит у всех? Я стал совсем редко слушать новое.

— Само развитие современной поп-музыки создает очень удобную ловушку, в которую легко попасть. Любой стриминг перед тобой выкладывает бесконечный ассортимент позиций, и ты рано или поздно проваливаешься в нишу новой музыки, которая похожа на ту старую, которая тебе нравится. Если себя из нее насильно не вытаскивать за волосы, как это делает тот же Шура Горбачев*, ты в ней так комфортно и устроишься. И да, со мной именно это и произошло. Я слушаю довольно много новинок, но про каждую из них я понимаю, на какие ностальгические струны она нажимает. Это Talking Heads, это синти-поп из начала 80-х, это какой-то неопсиходел. Так что я просто остался с той музыкой, которая была для меня важна в юности, только в новых версиях. Я знаю, что сейчас дико влиятелен хип-хоп, русскоязычный в первую очередь. Но эмоционально к нему подцепиться не могу.

— Еще в твоей истории был проект «Полка», поэтому спрошу: ты все еще много читаешь?

— Да, много, я без этого я не могу начать день и, в общем, закончить тоже.

— А книги какого плана? Я, пока шел на нашу встречу, почему-то вспомнил, что в последнее время полюбил перечитывать Трифонова.

— Трифонов для меня вообще главный автор последних лет. Но у меня довольно хаотичная траектория чтения. Случайно на что-то натыкаешься, даже не на книгу, а на какое-то чужое мнение, впечатление и упоминание. Цепляешься за это и либо быстро бросаешь, либо в это проваливаешься. В тексты Трифонова я как раз довольно глубоко провалился. Московский цикл перечитывал за последние годы раза три, наверное. В последний раз меня невероятно зацепила «Другая жизнь». Это что-то прямо поразительное. Вся эта анатомия фрустрации, нереализованности, утрат, потерь, переживаний, как можно было все сделать иначе. Разрывов в отношениях с людьми, с близкими, с далекими. Разные системы ценностей, которые сталкиваются. Ты читаешь и думаешь: господи, как он все про нас знал. Вообще для меня главные тексты последних лет — это Трифонов и записные книжки Лидии Гинзбург. Вот тоже книга, которая отвечает на все вопросы.

А что касается «Полки», у меня есть ощущение законченного дела. Хотя она продолжается, там появляются новые материалы. Но наша задача изначально была сделать такой популярный гид по русскому литературному канону. Дальше все это развивалось, расширялось. Появились подкасты, которые были уже по интонации совсем не канонические. А когда вышла пятая книжка, которую собирал Лева Оборин уже абсолютно без моего участия, она меня просто поразила. Это «История русской поэзии» — с древнейших времен до наших дней. Меня периодически спрашивали разные люди, а что можно почитать про поэзию, чтобы в ней разобраться. Теперь у меня есть ответ. И вообще есть ощущение, что задача выполнена.

— Недавно в соцсетях возникла вдруг ностальгия по началу нулевых, прокатчики поспешили перевыпустить «Прогулку» и «Питер FM». В них был дух времени?

— В них ужасно подкупающая наивность. Видно, что это делали люди довольно молодые, но дело даже не в этом, а в ощущении, что ты сидишь где-то на крыше или на лавочке, вокруг тепло, встает солнце и впереди хороший день. И это было довольно точно — после кризиса 1998 года в начале нового десятилетия как-то всех отпустило. Как говорилось у Летова, словно человек после долгой тяжелой болезни, я вышел на улицу... И это переживание — кто сидел в карантине в ковид, тот помнит, наверное, свой первый выход на улицу, — оно там есть. И, наверное, опять же не для всех, не во всех городах, не для всех возрастов, но это ощущение тогда было. Даже не то чтобы беззаботности, а какого-то радостного обещания впереди. И пафос «Афиши» первых лет — это как раз открытие нового. О! Что-то еще появилось, чего раньше не было. И все бегут на это смотреть с горящими глазами. В первом номере был материал про кофейни. Они тогда завелись в Москве общим числом три. И в них не просто кофе, а вот бывает эспрессо, бывает капучино. И там можно просто сидеть и смотреть в окно, и тебя никто не прогонит. Совершенно другой паттерн поведения. Я в первый год не работал в «Афише», но был очень преданным ее читателем. И все время прикидывал, куда бы я пошел, если бы мне не надо было на работу. Это был журнал, который давал обещания. И их в этом времени было очень много.

— У меня есть этот номер, и я помню, как мы его делали. А недавно я наткнулся на него и перечитал почему-то как раз материал о кофейнях. Там еще перечисляются разные люди, которые проходят мимо окна. И я поймал себя на мысли, что сегодня это мартиролог.

— Ну, мы и без «Афиши» добрались до того возраста, когда этот список действительно начинает уже перевешивать перечень будущих знакомств, которые нам еще предстоят. А тогда было ощущение эйфории, всемогущества, что ли: вот началась хорошая жизнь, и она будет всегда. Но у меня есть теория, что в каждый отдельный момент времени вопрос, кому на Руси жить хорошо, имеет четкий ответ. Хорошо жить какой-то социальной группе или людям определенного душевного склада. Как в конце 1980-х хорошо было жить молодым, которые слушают или хотят играть модную музыку. В 1990-х хорошо было жить коммерсантам. В начале 2000-х было хорошо жить среднему классу, который тогда появлялся. А в конце 2000-х — тем, кого позже стали не совсем точно называть креативным классом. Я представляю, каково было на это смотреть людям из той же Выксы, наверное, не очень весело. Я уж не говорю о людях, для которых важная ценность — это чтобы была сильная армия. На их взгляд, полагаю, вокруг тогда выплясывали какие-то черти разноцветные, и страна просто катилась в ад. И они мечтали, как бы это все уже наконец прикрутить. Ну вот теперь, наверное, хорошо живется им.

* Александр Горбачев — признан иностранным агентом