Вшкафусидящая персона

ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

В Москве открылись две выставки, проводящие линии от неофициального искусства советского времени к современности. Persona в Галерее Алины Пинской на Пречистенке исследует жанр портрета. А развернутая в филиале ММОМА в Ермолаевском переулке экспозиция «В шкафу» посвящена пространству в искусстве московских концептуалистов. Но показанные на ней комнаты художников — тоже своего рода портреты.

В названии выставки Persona – сразу две отсылки. Во-первых, к термину Карла Густава Юнга, понимавшего персону как социальную маску, призванную, «с одной стороны, производить определенное впечатление на других, а с другой – скрывать истинную природу индивидуума». Во-вторых, Persona напоминает об одноименном фильме Ингмара Бергмана с Лив Ульман в роли знаменитой актрисы, которая внезапно отказалась говорить, и Биби Андерссон в роли ухаживающей за ней медсестры – в одном из самых известных кадров этой картины их лица накладываются друг на друга, создавая пугающий двойной портрет.

На самом деле эта концептуальная рамка не то чтобы выставке очень нужна — портреты можно рассматривать, не думая ни о Бергмане, ни о Юнге. Хотя есть отдельные работы, отсылающие к психоанализу напрямую: например, сюрреалистический портрет Льва Повзнера «Я и Оно» (2018), на котором лицо раздваивается. Что заметно сразу, — работы, сделанные художниками нескольких поколений и в разных техниках, словно бы переглядываются между собой. Черно-белые фотографии Василия Кравчука из серии «Сверхувеличение» (1991) отражаются в лаконичной графике Игоря Шелковского (серия «Лица из глянца», 2005-2007): тут и там одинаково трудно распознать «лицом к лицу» объект, в одном случае искаженный манипуляцией с пленкой (царапанием, пересъемкой, перепечаткой), в другом — сведенный к пунктирным линиям.

Василий Кравчук, из серии «Сверхувеличение», 1991

В соседнем зале всю стену занимают три бьющих яркими красками по глазам портрета Наталии Турновой — одно лицо ядовито-зеленое, два других цвета индиго, создающего такое напряжение, как будто головы вот-вот лопнут, взорвутся изнутри. Одна из этих масок аффекта (или боли) называется «Памяти мамы» (2020). Другой такой же болезненный портрет — «Я хочу, чтобы пчела меня ударила» (2025) Евгения Музалевского — сопровождается фотографией прототипа, матери художника. И даже в спокойных на первый взгляд работах, если посмотреть внимательней, обнаруживается что-то тревожное — как в изящном наброске Наташи Хабаровой «Мальчике в траве» (2011), который кажется иллюстрацией к Сэлинджеру.

Наталия Турнова, «Субъективное», 2021

Наташа Хабарова, Автопортрет, 2012

Евгений Кропивницкий, «Девушка из Лианозово», 1968

Евгений Музалевский, «Я хочу, чтобы пчела меня ударила», 2025

На выставке представлены шестнадцать авторов, даты рождения самых старших и самых молодых разделяет больше столетия — от Николая Синезубова (1891-1954), Леона Зака (1892-1980) и Евгения Кропивницкого (1893-1979) до Евгения Музалевского и Елены Филаретовой (оба родились в 1995-м). Но нельзя сказать, чтобы здесь кто-то кому-то наследовал или жанр портрета был бы показан в эволюции. Скорее — в разнообразии (техник, материалов, стилистик). И привлекательна выставка не концепцией (довольно умозрительной), а просто подбором работ — ну а если они еще и рифмуются, то это бонус.

Леон Зак, «Портрет юноши», 1930-е

Елена Филаретова, «Портрет 98», 2025

Экспозиция в Ермолаевском переулке – часть программы ММОМА «Коллекция. Точка обзора», посвященной феномену московского концептуализма. И вот тут вполне уместно говорить об исследовании: выставка «В шкафу» погружается в очень конкретную тему – личное пространство художника, физическое и ментальное. Название, конечно, сразу вызывает в памяти альбомы Ильи Кабакова, среди которых есть серия «Вшафусидящий Примаков». Но теперь речь идет не о вымышленных персонажах, а о реальных художниках, быт которых, впрочем, и послужил моделью для коммунальной вселенной Кабакова. 

Олег Васильев, «Без названия», 1986

Не в центре, но в сердце экспозиции — проект Георгия Кизельватера «Комнаты художников», настолько же простой, насколько завораживающий. Это фотографии 15 комнат (с жильцами или без них), снабженные как бы простодушными пояснениями (фирменный прием московской концептуальной школы). Вот, к примеру, фрагмент описания комнаты Никиты Алексеева: «Некоторые в раздражении обзывают ее “проходным двором” (что справедливо); другие понимают, что у хозяина-художника свои “нормы” и привычки (что тоже верно), и принимают комнату такой, какая она есть. В “алькове”, отгороженном от нас письменным столом и тумбой для белья (с торчащей на ней колонкой), разместились книжный шкаф и так называемая кровать, представляющая собой простейший матрас на полу, где вот уже года два Никита ведет активную половую жизнь. Рядом с письменным столом — объект-холодильник Кости Звездочетова с первой выставки АПТАРТа, который А. использует как шкафчик для арт-мелочей. Справа от камеры — старый, ободранный, но прочный обеденный, журнальный, рисовальный, выпивальный и выставочный стол, используемый для всех возможных нужд».

Некоторые тексты описывают не только пространство, но и время — распорядок дня художника. Так, например, Владимир Сорокин «часами лежит, тихо шевеля губами, до тех пор, пока на стене над ним не зажгутся таинственные буквы “П.С.” — тогда Володя, кряхтя, встает и едет в гости играть в шахматы или пить шнапс (светящееся устройство в стене смонтировано отделом ЭПиА МВД по просьбе жены С. Особые датчики в постели соединяются с программируемым устройством и светодиодами. Если не встать, кровать начинает вибрировать, а потом опрокидывается...). Вообще-то С., как человек, тяготеющий к комфорту, предпочитает сидеть дома, глядеть в телевизор, пестовать дочерей и помогать жене по хозяйству. Поэтому желание поиграть в шахматы с друзьями подчас вступает в конфронтацию с желанием остаться дома, в тепле, и попить виски на диване, размышляя над новым романом».

Залипнуть на этих текстах можно на час-полтора, а если еще и детально рассматривать фотографии — ну, приходите пораньше. Вот где настоящий «внутренний мир художника», «зеркало души» и прочие подобные высокопарности, может быть, даже и persona. И какие все тут разные! У Кабакова комната напоминает «кабинет старорежимного образца», у Льва Рубинштейна «представляет собой синтез всех комнатных миров» (что многое говорит об авторе), у Дмитрия Александровича Пригова, к неизменному удивлению гостей, обнаруживается изрядная коллекция икон, в том числе XVI-XVII веков, а ведь не подумаешь такое про человека, который пишет стихи про Милицанера и кикиморой кричит.

Георгий Кизельватер, комнаты Ильи Кабакова и Льва Рубинштейна

Остальная часть выставки «В шкафу» организована более-менее по принципу коммуналки — тут перемешаны работы разных лет, а все таблички с именами авторов и названиями произведений собраны в общие кучки и висят на стенах отдельно, так что если не знать индивидуальный почерк каждого художника, запутаться проще простого. Из современности тут — металлическая «Мебель» (2007) Ани Желудь, своего рода пространственные эскизы кроватей, столиков, шкафов. В такие не ляжешь, не сядешь, не спрячешься, эти вещи — скорее знаки, идеи самих себя. Но их эфемерность по контрасту подчеркивает материальность и конкретность «комнат художников», а с другой стороны, не дает в эти комнаты совсем уж надолго, как сказали бы сами концептуалисты, влипаро.

Аня Желудь, «Мебель», 2007

Сергей Бордачев, «Квадрат 1», 2007

Радий Матюшин, «Парадокс», 2007