{"points":[{"id":1,"properties":{"x":0,"y":0,"z":0,"opacity":1,"scaleX":1,"scaleY":1,"rotationX":0,"rotationY":0,"rotationZ":0}},{"id":3,"properties":{"x":0,"y":0,"z":0,"opacity":0,"scaleX":1,"scaleY":1,"rotationX":0,"rotationY":0,"rotationZ":0}}],"steps":[{"id":2,"properties":{"duration":3,"delay":0,"bezier":[],"ease":"Power0.easeNone","automatic_duration":true}}],"transform_origin":{"x":0.5,"y":0.5}}

Маша Борзунова, журналистка телеканала «Дождь»

Текст:

ольга страховская

фото:

Юлия Татарченко

26 лет

✴︎ Занимается журналистикой с 2014 года

✴︎ На «Дожде»* с 2014 года

«Преступления без наказания: кто и как погиб за время протестов в Беларуси и почему не расследуют эти смерти?»

«Дом сбыта. История полицейского наркоотдела, в котором лучше всех умеют подбрасывать и сажать»

Что смотреть:

8 Марта — день, когда мы традиционно вспоминаем о борьбе женщин за свои права. Сегодня мы решили поговорить с женщинами, которые борются за, может быть, не базовое, но очень важное право для всех нас — право знать правду. Шеф-редактор The Blueprint Ольга Страховская обсудила с журналисткой Машей Борзуновой* ее первый прямой эфир, виртуозную госпропаганду, фейковые новости и репортажи из гущи протестов.

Олеся Герасименко ✴︎ Мария Жолобова ✴︎ Елена Костюченко ✴︎ Ирина Кравцова ✴︎ Марфа Смирнова ✴︎ Нина Назарова ✴︎ Саша Сулим ✴︎ Олеся Остапчук ✴︎ Маша Борзунова*

О драйве прямого эфира

За семь лет на «Дожде»* я поработала и в новостях, и в репортажах. Ну и кроме того, у нас есть еженедельная программа Fake News, которую мы делаем вместе с коллегами. Пару лет назад я сознательно попросила убрать меня с новостей, я поняла, что очень устала от этого, хотела заниматься большими темами. Прошлым летом я была в Кабардино-Балкарии и делала там репортаж о пытках — и тут случился Хабаровск. Главный редактор написал, что надо ехать. И я поехала. Буквально полетела в Москву, вытащила одни вещи, положила другие и улетела в Хабаровск на две недели. А потом поехала в Беларусь, с небольшим перерывом провела там восемь недель. И меня снова затянуло в новости. При этом я люблю работать над большими темами. Например, над серией репортажей о том, как подбрасывают наркотики, я работала очень долго. Был репортаж про женщин, которые вернулись из «Исламского государства» (запрещенная в РФ террористическая организация. — Примечание The Blueprint). Я неделю ездила по Северному Кавказу, общалась с этими женщинами, с их родственниками. Мне очень интересно, когда можешь сесть, изучить тему, обдумать со всех сторон, закопаться в ней. И совершенно другие эмоции и ощущения ты получаешь, когда ты работаешь в новостях. Прямой эфир — это адреналин, на который подсаживаешься. Его тебе ничего не заменит.

О работе в гуще событий

Отделять себя от событий иногда очень сложно. Я приехала в Беларусь после того, как моих коллег положили лицом в асфальт и депортировали из страны. Моих коллег из других изданий задерживали и сутками таскали по спецприемникам, их избивали при задержании. Как бы они ни хотели, из них сделали участников событий. Максима Солопова искали сутками, и никто не мог сказать, где он, из-за бардака, который там происходил. И ты потом смотришь видео, где журналисты Daily Storm говорят: «Мы журналисты», им в грубой форме силовики отвечают: «Мне плевать, что ты журналист». Я правда старалась там общаться со всеми, насколько это было возможно. И со сторонниками Лукашенко, хотя они редко соглашались. Мы очень много раз запрашивали аккредитацию, мне не ответили ни разу. Я до сих пор пытаюсь ее добиться.

Каждый вечер ты думаешь о том, что видел за день. Беларусь была для меня очень сильными эмоциональными качелями. Я никогда до этого не видела своими глазами такого уровня насилия — и никогда не видела такого уровня солидарности в ответ на это насилие. Ты постоянно живешь с ощущением, что за тобой могут сегодня прийти, ведь за твоими коллегами уже пришли. Ты находишься в этом состоянии неделями. Я до сих пор помню, как после одной из акций я бегу от силовиков, казалось, что уже убежала, поворачиваюсь и вижу, что за мной еще бегут люди. В какой-то момент у меня возникла мысль: а что, если будут догонять, я прыгну в реку, наверное, они за мной не полезут? И тут же эту мысль сменяет другая: что за абсурд, о чем я думаю, я журналист, я здесь работаю, я ничего плохого не сделала. Но людям в штатском, которые бегут за тобой, глубоко плевать — журналист ты или нет. Кстати, в итоге некоторые протестующие так и прыгнули в воду, потом даже задержали спасателей, которые им помогали выбраться.

Работая на таких событиях, я никогда не ставлю цель изменить чье-то мнение. Я просто рассказываю и показываю то, что вижу. В этом одна из фишек новостной журналистики. Меня часто спрашивают — а не страшно, когда на тебя бегут омоновцы? Когда ты работаешь, тебе не страшно, потому что ты не успеваешь это обдумать. Ты думаешь скорее о технических моментах и что делать дальше: куда бежать, чтобы и снять, и не попасть под дубинку. Наша задача — показывать реальность в условиях, когда далеко не все показывают, что происходит на самом деле. Мне кажется, что с учетом отклика, который я ежедневно получаю на свою работу, нам это удается.

О первом эфире

Во время первого эфира я думала, что потеряю сознание, было очень страшно. Он длился минуты две, и за это время я раз десять произнесла фразу «ничего сверхъестественного не происходит». Это был сюжет о выбросе сероводорода в Москве, когда плохо пахло в некоторых районах. Ко мне подошел Михаил Зыгарь* и сказал, что появилась информация, что это произошло на МНПЗ в Капотне. Говорит, бери авивест (aviwest, оборудование для подключения к прямому эфиру. — Прим. The Blueprint) и езжай. Я выхожу, вся трясусь, встречаю [корреспондента «Дождя»*] Владимира Роменского, который уже отработал дневную смену, и он едет со мной в Капотню, чтобы помочь мне и поддержать меня. А у меня было сразу два включения: сначала МНПЗ, потом в Люблино. И в перерыве Володя говорит: «Давай купим тебе коньяк, чтобы ты успокоилась». Но я не сделала ни глотка, потому что подумала, господи, не хватало еще напиться. В итоге его весь выпил Вова.

О Fake News и воздействии пропаганды

Мама за меня очень переживает, и я всегда думаю, что если со мной что-то случится, мама будет переживать, это моя главная мысль в любой опасной ситуации. Она начала смотреть «Дождь»*, когда я пошла туда работать. А папа у меня из разряда «не смотрел, но осуждаю». Он просто не пользуется интернетом вообще почти, больше смотрит федеральные каналы, но все равно поддерживает меня, часто говорит, что гордится, даже если мы с ним не согласны по каким-то вопросам. У меня есть родственники, которые в разговорах со мной приводят аргументы — и я могу сказать точный таймкод и выпуск, где Соловьев это говорил. Переубедить людей очень сложно, потому что им годами вдалбливают одно и то же. То, что делает Соловьев, — очень талантливо. Он профессионал пропаганды.

Самый абсурдный фейк последнего времени, который мы разбирали в программе Fake News, — это, наверное, история про чипизацию, Билла Гейтса и некие американские лаборатории, в которых придумали коронавирус, чтобы всех нас заразить. Это уже шапочка из фольги, ну правда. Я помню, сначала на РЕН ТВ вышел такой сюжет, потом на Первом канале в программе «Человек и закон», потом Никита Михалков выступил в том же жанре на «России 24». Можно над этим смеяться, но в итоге сколько людей считают, что вирус создавали в искусственных условиях? Больше 60% (по опросу «Левада-Центра» — 64%. — Прим. The Blueprint). Сколько людей не собирается вакцинироваться? Это просто опасно.

Об этических дилеммах

Выбор, где работать, есть всегда. Это доказывают многие мои знакомые, подруги, которые тоже снимались для этого материала. Все они из прекрасных СМИ, в которых я бы сама работала, если бы не было «Дождя»*. Вопрос в твоих ожиданиях от профессии, от зарплаты. Я не знаю, какие суммы фигурируют на федеральных каналах, но, думаю, они побольше [чем то, сколько зарабатывают в независимых СМИ]. Конечно, это стабильность. К тебе не придут с обыском, тебя не объявят инагентом, тебе не надо будет рисковать своей свободой. При этом неправильно говорить, что люди кривят душой, когда идут работать на ВГТРК. Возможно, кто-то выбирает стабильность, кто-то хочет быть «на кнопке» в эфире, а кто-то и правда верит в то, что кругом враги, а Путин один молодец.

О накопленном стрессе

Я вообще не умею отвлекаться и иногда из-за этого в эмоциональном плане расплачиваюсь. В эфире ты не успеваешь все отрефлексировать, но тебя накрывает потом. Например, на акции 2 февраля была сцена в Дмитровском переулке, когда люди вжались в стену, подняли руки и начали говорить, что они безоружны. А их начали омоновцы избивать. Меня это очень сильно триггернуло, я почувствовала, что все это уже видела в Беларуси. На следующий день я взяла отгул, мне надо было как-то отвлечься. Занялась бытовыми делами, встретилась с друзьями вечером... ничего специального [чтобы снять стресс] я не делаю, хотя надо. Журналистика — это профессия очень специфическая. Многие из нас не умеют разделять личное и профессиональное, мы живем событиями, живем работой. Профдеформация — это про журналистов.