{"points":[{"id":1,"properties":{"x":0,"y":0,"z":0,"opacity":1,"scaleX":1,"scaleY":1,"rotationX":0,"rotationY":0,"rotationZ":0}},{"id":3,"properties":{"x":0,"y":0,"z":0,"opacity":0,"scaleX":1,"scaleY":1,"rotationX":0,"rotationY":0,"rotationZ":0}}],"steps":[{"id":2,"properties":{"duration":3,"delay":0,"bezier":[],"ease":"Power0.easeNone","automatic_duration":true}}],"transform_origin":{"x":0.5,"y":0.5}}

Олеся Герасименко, специальный корреспондент русской службы
Би-би-си

Текст:

ольга страховская

фото:

Юлия Татарченко

37 лет

✴︎ Занимается журналистикой с 2007 года

✴︎ На Би-би-си с 2017 года

✴︎ Работала в «Газете.ру» и «Коммерсанте»

«Жизнь и смерть в Омске»

«Бороться и варить»

Что читать:

8 Марта — день, когда мы традиционно вспоминаем о борьбе женщин за свои права. Сегодня мы решили поговорить с женщинами, которые борются за, может быть, не базовое, но очень важное право для всех нас — право знать правду. Шеф-редактор The Blueprint Ольга Страховская обсудила со спецкором Би-би-си Олесей Герасименко большие журналистские удачи и подъем региональных изданий — вопреки всем ограничениям.

Олеся Герасименко ✴︎ Мария Жолобова ✴︎ Елена Костюченко ✴︎ Ирина Кравцова ✴︎ Марфа Смирнова ✴︎ Нина Назарова ✴︎ Саша Сулим ✴︎ Олеся Остапчук ✴︎ Маша Борзунова*

О том, как найти уникальную тему

Я почти никогда не работала с новостными историями, кроме как в первые годы репортерства. Да, в «Газете.ru» я ездила на теракты, на пожары, на ЧП и на выборы — это был главный новостной повод. Но представьте, сейчас я приехала, а там стоит толпа из всех СМИ, и завтра плюс-минус у всех выйдут одинаковые тексты. Ну ок, я подберу чуть лучше слова, кто-то найдет чуть больше спикеров. Но это все обрисовывается стримами, прямым эфиром. Раньше был расцвет судебной хроники, когда сидели пять корреспондентов на одном и том же суде, и потом все писали примерно одни и те же заметки. Там, конечно, мастерство выигрывало, мы соревновались в этом. Но в итоге это все сравнялось, и я теперь стараюсь брать незасвеченные темы.

Очень часто история — для местного корреспондента не история. Например, как с текстом «Я бы снова так сделал. И сделаю». Ярославские журналисты этого героя знали, он даже был в региональной прессе таким неким персонажем. К нему [местные корреспонденты] трижды обещали приехать в колонию, но не приехали. Ну это с его слов. Он их ждал, а потом, собственно, вышел. На мой взгляд, они просто проворонили великую историю. Наверное, со стороны размах и драму лучше видно, чем изнутри. Внутри всегда менее страшно и менее интересно, чем снаружи.

Кстати, эта новость попала во все наши федеральные СМИ. Про нее писала и «Медуза», и «Такие дела», и «Коммерсантъ», и «Медиазона»*. Я была уверена, что кто-то поедет на суд и разберется. А у меня тогда была еще совсем мелкая дочь, и я поняла, что не смогу поехать. Но я все заметки сохранила, а сейчас, спустя три года, листала их, проверила, увидела, что никто не поехал, и такая: вот это да! Ну и, собственно, поехала. Это чистое везение — все могли это сделать.

О подъеме журналистики в регионах

Я училась в Европе, училась в Америке, я слежу за иностранными СМИ и [могу сказать, что] у нас очень высокий уровень журналистики. Что меня, конечно, удивляет, потому что все это очень сложно добывается. Я не занимаюсь расследованиями как таковыми, но если говорить о коллегах, то все [собирается] по крупицам. И каждый раз, когда они что-то находят, эту базу начинают закрывать. Росреестр сносит свои архивы, появляются законы про владения и частную собственность чиновников. Да даже кассирша на станции не хочет с тобой разговаривать, потому что боится начальницы. Каждый раз все схлопывается и все равно расследуется, на голом энтузиазме. Это очень круто.

Региональные СМИ — странно говорить так в текущих условиях — расцвели. Я много работаю и знакома с региональными корреспондентами, у них совершенно другой уровень, совершенно другой вид изданий. «Редколлегию» в этом смысле приятно листать, потому что там очень много региональных авторов. Если раньше «федеральные СМИ» означало МК или «Деловой Петербург» — то федеральным СМИ теперь могут быть как «Знак» или «Тайга»*, так и большие региональные издания, которые описывают всю повестку. А не только локальную.

Об отличии журналистики от активизма

Я не очень люблю идею, что журналистика должна приводить к чему-то. Это мое серьезное убеждение, с которым все коллеги обычно спорят. Я считаю, что журналистика — это в первую очередь информирование и описание. Вот смотрите, что тут у нас. Вот сидит мой Колюня в деревне, вот новая дача Шувалова или вот как зарабатывает его племянница или дочка. Не должно стоять перед журналистом задачи поменять мир. Даже если речь идет о законе о домашнем насилии. Как только человек начинает писать заметку о домашнем насилии с идеей о том, что вот закон примут или же не примут после такого страшного случая, — это уже не журналистика. Это активизм.

Я не занимаюсь solutuion journalism, ничего об этом не знаю и не хочу знать. Возможно, это немного старомодно, но зато спасает от многих этических конфликтов и провалов. Например, если ты ходишь собираешь бездомных кошек, тебе не надо писать о состоянии государственных приютов для животных. У тебя не получится: ты не спросишь важных штук, придешь с предубеждением к хозяйке приюта. Или наоборот — придешь очень расслабленный и радостный в частную клинику, которая тебе нравится, и не увидишь их проблем. А везде есть своя грязь.

О гендерном дисбалансе в профессии

Репортер — это женская профессия. Почему? Я слышала от юных авторов, мол, мне никто ничего не говорит, а я взял с собой девушку-фотографа, которая типа красивая, и вот теперь нам все говорят. Лажа какая-то. [Или потому что у нас больше] эмпатии? Но я знаю много эмпатичных мальчиков-расследователей и совершенно не ловящих вайб собеседника девушек. У меня чисто экономическая гипотеза. В журналистике тяжело себя прокормить. А так как у нас общество пока все-таки патриархальное, когда у мужчины появляются дети или он думает о семье, он уходит на административную должность. Становится редактором или выпускающим редактором. Мой бывший муж хороший тому пример. У нас очень много мужчин-редакторов: линейных, выпускающих, всяких. Думаю, это напрямую зависит от зарплаты. СМИ вообще не то место, где можно озолотиться, только если это не глянец 2005 года. Сама экономическая модель не подразумевает каких-то бешеных зарплат. Кажется, так везде — Штаты тоже от этого страдают.

О мучительной работе над лонгридом

Сейчас мне Лена Костюченко сказала: «Я сдала текст, поздравь меня». Я никогда не радуюсь за коллег, которые сдали текст, не могу даже изобразить улыбку на лице. Последний текст я написала за четыре часа, я теперь уже быстро пишу. Но работа над текстом — это и поиск темы, что самое сложное, и командировки. В представлении моего редактора это должно занимать месяц, но не всегда получается. Кто-то сейчас скажет, что зажралась. Но если сравнить показания по году, лонгрид отбивается. На то, чтобы это понять, в Америке ушло много времени — там тоже не хотели отпускать корреспондента что-то делать. Я учу своих студентов: показывайте исследования своим редакторам. Придите с цифрами, попробуйте сами рассчитать, докажите, что вы приносите за год столько же, как если бы бегали с короткими новостями.

О работе с фидбэком

Отпускать тексты меня научил Максим Ковальский, это был мой редактор в «Коммерсанте», главный и любимый. Он сказал, что текст и ребенок — это одно и то же. Ты его родил, выпустил в мир, а дальше ты не в силах на что-либо повлиять. Чем старше у меня дочка, тем больше я понимаю, насколько он был прав. Ты можешь исправить фактические ошибки в тексте, если ты их допустила, и все. Да, для начинающего автора хорошо работать с фидбэком, устраивать дискуссии под постами со ссылкой на текст. Не кидать друг в друга говном, а объяснять какие-то вопросы, которые в текст не вошли. Я раньше так делала, это хорошо для имиджа, но у меня сейчас нет на это никаких эмоциональных сил. Так что я просто скидываю [ссылку на] текст. Потому что я и так вложила в него максимум того, что хотела сказать.

О толерантности

Работа в жизни помогает очень сильно. Я в принципе была довольно открытая, но теперь я ко всему ультратолерантная. Достигла какого-то уровня просветления. Раньше я видела мир черно-белым, но работа научила меня, что мир — это хаос, где нет ни плохих, ни хороших. Понять и принять стало для меня девизом. У меня часто спрашивают: вот как ты сидела на кухне у человека, который убивал? Я говорю: сидела и даже чай с ним пила. Я что ли пришла туда, чтобы сказать, мол, зачем ты, сука, убивал? Вы же приходите не как перевоспитатели — это другие институции. Если вы приходите к человеку как журналист, вы не имеете права на оценку. Пусть даже это домашний абьюзер, мать, которая бьет ребенка, или убийца.

Всем хочется простых решений, но их нет, особенно в таких темах. Я знаю желание читателя точку поставить. Если я буду знать, да или нет, мне станет легче. Но и в жизни обычно непонятно: зачем убил, правда ли убил. Уж тем более я не смогу сказать, виновен человек или нет. Я и не беру истории, в которых все понятно. Мне интересно не это, а то, как люди думают.