Мария Жолобова, автор расследова-тельского медиа «Проект»

Текст:

ольга страховская

фото:

Юлия Татарченко

32 года

✴︎ Занимается журналистикой с 2013 года

✴︎ В «Проекте» с момента его основания в 2018 году

✴︎ Работала в «Коммерсанте». Slon (Republic)*, РБК, Esquire и на телеканале «Дождь»*

«Братья Ltd. Расследование о том, как зарабатывают Рамзан Кадыров и Адам Делимханов»

«Портрет Года Нисанова, человека, умеющего дружить и торговать»

Что читать:

Сегодня полиция провела обыски в квартирах журналистов расследовательского медиа «Проект» — у главного редактора Романа Баданина*, его заместителя Михаила Рубина и автора этого издания Марии Жолобовой. Шеф-редактор The Blueprint Ольга Страховская поговорила с Марией в рамках нашего проекта о женщинах, которые борются за, может быть, не базовое, но очень важное право для всех нас — право знать правду.

Олеся Герасименко  ✴︎  Мария Жолобова  ✴︎  Елена Костюченко  ✴︎  Ирина Кравцова  ✴︎   Марфа Смирнова  ✴︎  Нина Назарова  ✴︎  Саша Сулим  ✴︎  Олеся Остапчук  ✴︎  Маша Борзунова

О скандале с Песковым

Моим первым местом работы был «Коммерсантъ». После месяца или двух работы к нам (в Академию журналистики «Коммерсантъ». — Прим. The Blueprint) пришел Дмитрий Песков — рассказать детям про особенности профессии. Мне стало интересно, я тоже пришла. Песков вдруг начал говорить про Навального, что, мол, Путин не упоминает его имя, потому что не хочет, чтобы Навальный стал популярным. И я такая: «Вау!» Я тогда работала на сайте и сразу написала об этом. Оказалось, это была закрытая встреча. Был огромный скандал, это перепечатали все СМИ, нас просили снять новость. Меня уволили на следующий день. Но зато я стала известна на рынке, меня позвали в Esquire и в Slon, который сейчас Republic*, а потом в РБК и на «Дождь»*. С этой дурацкой встречи с Песковым началась, можно сказать, моя карьера.

Первое мое расследование на «Дожде»* было про Кадырова — получилось доказать его связь с самым большим джетом в мире, что это его. Еще мы сделали сериал «Питерские» про связь Путина с питерскими бандитами в 90-е. Но вообще первые полгода на «Дожде»* из меня пытались что-то лепить. И только на второй год у меня появилась своя программа Fake News, ее сейчас ведет Маша Борзунова. Но телик — это очень тяжело и совсем не мое, там нужны картинка и эмоции, нужно удерживать внимание зрителя. А мне больше важны факты. Я люблю писать, складывать слова в предложения, люблю тексты. Я даже видео сейчас особо не смотрю. Я, наверное, единственный человек, который не послушал ни одного подкаста в своей жизни.

Об азарте и интуиции

Моя самая любимая часть работы — когда ты понимаешь, что ты что-то нащупал, нашел эксклюзив. Еще не начал особо копать, но уже знаешь, что что-то есть. Заявляешься к редактору, и он говорит: «Класс, давай делать!» Каждый раз, когда я начинаю тему, даже просто думаю — а давайте покопаем вот этого чувака, — я знаю, что я что-то найду. Это 100%. Может, потому что все, кто сейчас дорвался до власти или занимает классные высокие должности, нечестны, что ли. За каждым есть что-то. Почему это легко так обнаружить? Конечно, журналисты сейчас совершенствуются очень активно. Расследований же толком не было в России. Поэтому люди не привыкли прятать свое нечестно заработанное. Поэтому часто заходишь в какой-нибудь французский реестр недвижимости — и все лежит, пожалуйста. Сейчас они, конечно, стали немножко хитрее.

Были моменты, когда я была готова сдаться. Я знаю, что за этим что-то есть, но я просто тупо не могу это доказать. Не хватает людей, которые готовы мне это подтвердить. Но Рома всегда дожимал, всегда как-то стимулировал, что ты продолжала работать. Он просто не отстает, не принимает слова «у меня не получается». Например, мой первый текст с Ромой в РБК был очень сложный, я была совсем зеленой. Он мне сказал: «Маш, выясни, пожалуйста, почему в России нет мостов. Просто нет мостов, мы не можем попасть с одного берега на другой». Я говорю: «Окей, конечно». Я начала узнавать, и оказалось, что в России реально нет мостов. В сотни раз меньше, чем в любом нормальном мире. Их просто не строят, и есть очень много мест, где зимой жизнь просто замирает, потому что люди не могут переехать на лодке, например. И как я должна доказать, что их мало? Что я должна делать? Я три месяца ковырялась с этой темой, а потом у меня вышел разворот в РБК.

О текстах, меняющих мир

Недавно у нас вышел текст — не мой — про третью дочку [Путина] и ее маму, которая владеет долей в Банке России и еще много где. Это, конечно, звездный текст. Был ли у меня такой текст? Я не знаю. Ну вот мы снимали видео про Кадырова, про его номинала, которого я нашла, на которого он записывал свои бизнесы, с помощью которого организует силовое прикрытие другим бизнесам за вознаграждение. Его посмотрело 2 миллиона человек на YouTube и миллион-два в фейсбукe. Для такого нишевого СМИ, как мы, это много. Но звездный ли это текст? Вряд ли.

Я бы хотела, чтобы у моей работы был какой-то impact, но нет, ничего не происходит. Ты еще читаешь комментарии на YouTube, и там пишут: «Ну и что? Мы знаем, что они воруют. Зачем вы нам это рассказываете?» Наверное, я просто жду какой-то момент, чтобы в прекрасной России будущего все это сработало... ну, когда люстрации начнутся. В любом случае, наша работа об этом рассказывать. Ну, нет эффекта, что поделаешь? В любом случае нет вариантов.

О методах работы

Я жесткий интроверт, я просто ненавижу говорить с людьми, если честно. Ненавижу звонить по телефону и иногда не понимаю, зачем я пошла в эту профессию. Каждый раз это просто жуткое преодоление. Но когда тебе что-то говорят, это чувство не сравнить ни с чем. Когда подтверждают твою гипотезу или рассказывают что-то новое, шокирующее. Просто все взрывается внутри от счастья. Хотя я больше люблю работать с открытыми данными, Росреестр — мой любимый инструмент. Я, если честно, больше доверяю документам, чем людям. Может быть десять человек, которые тебе говорят одно, но когда у тебя есть бумажка — это совершенно другое. Еще жутко бесит, когда тебя используют, пытаясь свести счеты с кем-то. Это очень неприятная часть работы. Момент, когда с тобой связываются и говорят: «А у меня вот это есть». И ты понимаешь, для чего это человеку нужно. Иногда на это, конечно, можно закрыть глаза. Но когда я чувствую откровенную манипуляцию, то просто не беру это в работу. Потому что я знаю, что ничем хорошим это не закончится.

О журналистском долге

Я чувствую себя более-менее в безопасности, потому что не пишу про кладбищенскую мафию, не езжу в горячие точки. Но все равно есть постоянное беспокойство и тревога, потому что мы не знаем, что будет через месяц. Нас могут просто придушить, и мы не сможем больше написать ни строчки. Может, нам вообще придется всем из России уезжать, чтобы не стать теми же иностранными агентами. Я всю жизнь мечтала поработать не в России, но я не хочу это делать под давлением, не хочу поддаваться и говорить: «Окей, я уезжаю». Мне кажется, я даже готова сесть на какие-нибудь пару лет, но только не давать им удовольствие наблюдать меня уезжающей. Чтобы они потом могли говорить: «А смотрите, они работают за границей».

Историю с Навальным я до сих пор не прорефлексировала. Я не понимаю, неужели он действительно проведет несколько лет в тюрьме?! Это кажется абсолютно диким, от этого невозможно оставаться в стороне. Долг каждого журналиста — ну тех, кто может этим заниматься, — продолжать копать, как, например, Bellingcat сделал. Трудно описать масштаб этого расследования. Другое дело, что не у всех есть такие возможности — миллион рублей вложить только в выписки. Но я умудряюсь сохранять оптимизм, почему-то мне кажется, что он все равно скоро выйдет. Что случится какое-то чудо. Это же реально сказочная история — выжить в покушении, быть под кучей уголовных дел и при этом все равно возвращаться в Россию. Это что-то невообразимое.

О давлении и тревоге

Я бы с удовольствием перестала читать новости, потому что это мучительно. Мы же всегда пишем про какую-то несправедливость. И это, конечно, вгоняет в депрессию, потому что ты всегда думаешь про плохое, 12 часов в сутки. Ты все время ищешь истории, в которых происходит какой-то п**дец. А про хорошее мы писать не можем, потому что про что там? Про сельские праздники писать? Но я не могу оставить расследования, потому что мне это интересно. Я не знаю, как оставаться при этом каким-то нормальным человеком, радостным. Думаю, выгорание — это самая большая проблема [в моей профессии], потому что ты не можешь в таком темпе, на такой волне существовать десять лет. Даже не знаю, что с этим делать. Ну, наверное, психотерапия может помочь.

Еще мне все время кажется, что я что-то упущу, что кто-то выпустит историю, которую могла бы написать я, обгонит меня. Появляется много «малых медиа» — те же «Важные истории», «Холод», мы. С одной стороны, это стимулирует работать больше и быстрее. С другой, иногда сидишь и грустишь от своей беспомощности и бесполезности. Что я не на своем месте, не дотягиваю, что-то не докопала, кто-то сделал бы это лучше. Не знаю, что с этим делать. Вроде бы я получала три «Редколлегии», и в Колумбийский [университет] меня звали как журналиста года, но я все равно не воспринимаю это как признание своих заслуг. Мне кажется, это случайность. Моим именем можно иллюстрировать статью про синдром самозванца в словаре. Но все равно для меня это идеальная работа.

кликните на героиню чтобы прочитать интервью

*Признан иноагентом